Последняя летучка в редакции oDR началась со слов “Харассмент? Харассментом у нас занимается бухгалтерия!”. Увы, доля юмора в этой шутке невелика: она примерно равна соотношению соцпакета к зарплате – процентов 15-20%. В oDR мы оплачиваем эти расходы сами, каждый из собственного кармана. Как и многие другие независимые масс-медиа, openDemocracy не в состоянии предложить большинству своих сотрудников рабочие места с оплачиваемыми отпусками и больничными, длительными контрактами, индексацией заработной платы, пенсионными и декретными отчислениями. Мы продолжаем работать потому, что мы любим свою работу. Но любит ли она нас? Скандалы в других (и близких нам по духу) медийных организациях, разгоревшиеся в прошедшие недели, вновь заставили нас задуматься о том, как могут быть связаны между собой харассмент и эксплуатация – и как часто и то, и другое маскируется “любовью”.

Карьера многих молодых людей начинается сегодня с этих лозунгов – и в России, и во всем развитом мире. С “любовью” они заполняют экселевские таблицы. С “любовью” разливают кофе по стаканчикам. С “любовью” подвозят пассажиров, доставляют обеды, развешивают по плечикам платья и костюмы. С “любовью” – а как иначе? – пишут и редактируют статьи.

Особенно громко и настойчиво лозунги о “любви” звучат в сфере культурного производства и в гражданском обществе: в образовании, масс-медиа, искусстве, благотворительности. Новые типы организаций, бросающие вызов неповоротливости, слепоте и узколобости традиционных (нередко – государственных) институций провозглашают свою миссию – делать другую науку, другую журналистику, другие правозащитные проекты, которые не только не вписываются в стандартные форматы, но и значительно превосходят их. Они легко привлекают молодых, энергичных и харизматичных профессионалов – научных работников, журналистов, редакторов. Новых сотрудников они честно предупреждают:

Любви, дорогой будущий сотрудник, мы ждем от тебя – любви крепкой и безусловной. Но учти: заработную плату тут тоже будут выдавать “любовью”: ничего другого – страховку, контракты, индексацию зарплат – большинство стартапов и независимых СМИ попросту не могут себе позволить. Да и к черту – с милым рай в шалаше! К чему нам брак по расчету, к чему весь этот материализм, детка, когда мы можем гореть на работе, и наши сердца будут стучать в унисон – пока burn out не разлучит нас? Вместо материального капитала получи символический, получи ощущение признания – да, это ты и именно ты сейчас делаешь что-то уникальное и самое современное. Это ты собираешь материал, который до этого не видел никто; это ты открываешь тему, на которую прежде боялись говорить; это ты перечисляешь гонорар сотрудникам на аутсорсе из своей зарплаты – в бюджете проекта опять дыра, а перед людьми неудобно. Рабочий коллектив становится коллективом друзей, сообщников, а зачастую – почти семьей, внутри которой развиваются самые теплые отношения – и в которой не принято выносить сор из избы.

Но разве это не идеал неотчужденного труда? Может быть. Но кто сказал, что неотчужденный труд не может быть прекарным – то есть, не гарантированный никакими обязательствами и полностью зависящий от воли нанимателя? Эксплуатация, власть и конкуренция никуда не исчезают от того, что твоя работа претендует на звание миссии, а твои коллеги – на роль семьи, с которыми ты 24/7 находишься в постоянном контакте и уже не отделяешь “офис” от “дома”. Принципиально новым в таких коллективах становится лишь то, что единственная форма поощрения, на которую можно рассчитывать – это эмоциональная близость и вхожесть в ряды “своих”. А зарплата за этот месяц опять немного задерживается.

И когда личные отношения в таком коллективе рассыпаются – а рано или поздно это обязательно происходит – карточный домик складывается: горящего энтузиазмом сотрудника больше нечем поощрять. Оглядываясь по сторонам, он или она начинает осознавать, что все это время, оказывается, находился в невидимой иерархии – причем, на позиции гораздо более низкой, чем казалось. Внезапно оказывается, что флирт и секс на работе были не обоюдными и основанными на страсти и любви, а выступали как форма “прикрепления” человека к коллективу.

Особенно паршиво приходится тем, для кого только это “прикрепление”, только это слияние с группой “своих” становится единственным источником ресурсов и признания. Здесь харассмент и эксплуатация – это не привилегия богатых и влиятельных, уверенных, что их никто не тронет, а, напротив – modus vivendi тех, кому нечего терять. Журналист и культуролог Катя Колпинец прекрасно сформулировала эту мысль у себя в фейсбуке:

Внесем поправку: в положении тех, кто “вечно живет между нехваткой всевозможных ресурсов”, оказываются не только “провинциалы” – да и “провинциалы” совсем не обязательно становятся бессовестной лимитой. “Ненависть к более успешным” и “желание самоутвердиться” свойственны и тем, кто гребет на галерах повыше, чем разваливающийся диван в съемной комнатушке: не только сммщикам на полставки, но и главным редакторам; не только стажерам, но и генеральным директорам. При этом декларативная “либеральность” политических убеждений никак не гарантирует простой – без всякой “новой этики” – порядочности: liberté в России никак не хочет транслироваться в egalité, свободомыслящие публичные интеллектуалы в рабочих отношениях продолжают руководствоваться принципом “потому что могу”. Чья-то рука оказывается на чьей-то коленке не столько от неудержимого влечения, сколько по привычке метить территорию. Свои же люди, не чужие – кого стесняться?

Мы очень любим свою работу и надеемся что вы, наши читатели, чем бы вы ни занимались, любите свою. Но есть одна опасность: на рынке до полусмерти заоптимизированного труда "любовь" превращается в своего рода усилитель вкуса, в глутамат натрия человеческого взаимодействия – она заставляет нас, не раздумывая, проглотить то, что иначе мы бы выплюнули или, как минимум, как следует пережевали. В худшем случае она превращается в харассмент. Мы, редакторы openDemocracy, искренне признательны своим коллегам, что в нашей редакции его никогда не было. Но дописав эту колонку, мы снова будем звонить в бухгалтерию: чей-то гонорар опять потерялся. Мы найдем его. Мы слишком любим своих авторов, чтобы оставить их без зарплаты.