Местные жители часто называют Мариуполь – город на юге Украины – "Мариком". Это ласковое прозвище – напоминание об уникальной культуре города, сложившейся из греческих, татарских и еврейских традиций. Кроме того, "Марик" – это еще и тяжелая индустрия, и неповторимые виды на побережье Азовского моря. Мариупольские морские пейзажи часто писал известный украинский художник Архип Куинджи – по происхождению понтийский грек. Местный музей Куинджи сильно пострадал в ходе недавних бомбежек; ущерб, причиненный коллекции, пока сложно оценить.

Сегодня "Марик" находится в окружении российских войск. От его прежнего очарования почти ничего не осталось. Полную картину тех разрушений и того кошмара, с которыми столкнулся город из-за войны, еще предстоит восстановить. Пока что жителям Мариуполя приходится преодолевать огромные расстояния пешком, чтобы выбраться из города и выжить. openDemocracy поговорил с тремя из них о том, что они пережили в окружении.

"Эта тишина была страшной"

Катя Милька

В течение четырех лет Катя была моей однокурсницей в Донецком университете, а после окончания учебы стала редактором небольшой донецкой газеты. Катя – молодая женщина небольшого роста, обычно она всегда веселая и очень любит вкусно поесть. Для нее война началась в 2014 году. Родители ее остались в Донецке, а сама она переехала в Мариуполь, где жила вместе со своим мужем – и продолжала выпускать газету. Там же родился и ее сын. Как и многие украинцы, услышав о начале войны 24 февраля, она не верила в то, что российские войска начнут атаковать Мариуполь. Ей удалось вырваться из города 17 марта.

Когда все началось, мы были дома. Нас предупреждали без необходимости не выходить на улицу. Воздушная тревога срабатывала по два-три раза в день. Мы выходили в коридор, стояли там, пока не было отбоя. Когда в городе начали отключать электричество, нам позвонила мама моего мужа и сказала приезжать к ним. Они живут недалеко от нас, в частном доме. К ним еще приехал младший брат моего мужа с семьей – в результате нас оказалось девять человек, из них двое детей.

Вначале мы даже не осознавали, что началась полномасштабная война. Мы думали, что постреляют и договорятся. Думали – обойдется. Постоянно читали новости в надежде, что скоро все закончится. Но становилось только хуже. Сначала отключили воду. Вскоре отключили газ. Связи не стало. Мы были отрезаны от всего мира. У нас не было возможности приготовить еду. Первое время готовили на костре, пока не было обстрелов. Как только начинали стрелять, сразу бежали в подвал. Там было холодно, очень низкая температура. Чтобы сделать хоть немного поудобнее, мы отнесли туда две лавки и пледы. Сидели в одежде. Но это небольшое помещение – два на два метра, возле летней кухни – поэтому туда помещались не все: часть нашей семьи пряталась наверху. У брата моего мужа – полуторагодовалая дочь, она не могла находиться в подвале все время. Они спускались только во время сильных обстрелов. Ночевали по возможности тоже в доме. А позже, когда обстрелы были уже интенсивными, дети спали на лавках, а мы – сидя на маленьких стульчиках рядом.

Ситуация ухудшалась с каждым днем. Магазины перестали работать. Началось мародерство. Люди грабили магазины оптики, одежды, продукты. Но это можно понять – ситуация была очень тяжелой. У людей не было возможности ничего купить. Паника, суета. Был один магазин, который еще работал – супермаркет "Зеркальный". Туда люди записывались в очередь, чтобы что-то купить. Цены поднялись. Хлеба уже не было. Практически сразу раскупили сахар, муку, дрожжи. Кто еще мог печь хлеб, тот пек. У нас были запасы еды, но вскоре и они начали подходить к концу – семья была большая.

Вскоре в городе не стало бензина, больше не было возможности пользоваться генераторами. Приближалась гуманитарная катастрофа. Мы тоже понимали, что наши продукты скоро закончатся совсем. Детей старались кормить три раза в день, готовили суп, давали кашу. Отец моего мужа предложил мне и моей невестке Карине с детьми куда-то выехать. Мы знали, что в садике, в который ходил мой сын, было убежище – еще 24 февраля туда воспитатели поставили кровати и приготовили еду. Мы собрали необходимые вещи, какие-то продукты и пошли прятаться в детский сад. Подвал был большой, и там уже было много семей. Но это действительно был подвал, а не убежище – там были трубы канализации, теплосеть. С каждым днем становилось все больше семей. Вскоре и вся наша семья туда перебралась. Всего нас было до 90 человек, среди которых до 30 – дети до 18 лет разных возрастов.

В подвале было холодно и сыро. Нас постоянно преследовало ощущение, что согреться невозможно вообще никак. Кормили детей три-два раза в день, сами ели, в лучшем случае, два раза в день, но чаще всего – раз в день. Готовили вместе на костре. Женщины поднимались наверх и там делали заготовки, мыли посуду. Мужчины уже на улице жгли костер, они организовали полевую кухню прямо на тачке (наподобие телеги – прим. ред.). Варили борщ, делали пшеничные каши. Когда были сильные обстрелы и не было возможности никуда поехать за водой, собирали снег и дождевую воду.

В целом, мы не голодали – наши мужчины имели возможность куда-то выехать и взять у украинских военных еду или ездили на склады. Однажды привезли несколько коробок печенья и мы их с компотом раздали детям. Были иногда конфеты, апельсины, яблоки – но это было редко. К тому же люди, которые приходили, всегда приносили с собой еду. Иногда обдирали испорченную капусту, чтобы хоть как-то покрошить ее в борщ. Когда уже все закончилось, то ели майонез или соленую манку на воде. Мужчины ели похлебку. Хлеба не было, делали лепешки на печке-буржуйке.

Детский сад не обстреливали, но дома рядом были повреждены. А чтобы не было мародерства, наши мужчины дежурили на улице. Очень страшно стало, когда были авиаудары. Каждый раз мы думали, что разрушен наш детский садик. Потолок содрогался, дети просыпались и плакали.

Недалеко от садика был пятиэтажный дом, и рядом с ним на проезжую часть положили в мешке труп, там он лежал очень долго – неделю точно. Мы потом спросили, кто это. Оказалось, что умерла пожилая женщина в доме, и, видимо, чтобы не было запаха, родственники вынесли ее тело на улицу. Людей хоронили во дворах, в частном секторе, в огородах. Были и такие случаи, когда трупы просто лежали на улице. Страшно было, когда наступал комендантский час: вечерело, не было обстрелов, но по городу стоял запах гари. И страшной была эта тишина.

У нас не было никакой информации, очень редко ловил интернет по мобильной связи "Киевстар". Так мы звонили родным и говорили, что живы. Когда появилась возможность звонить кому-то, мы узнали что есть возможность выехать в сторону Мангуша и дальше в сторону Бердянска. Очень долго мы решались на это. Все время жили иллюзией, что все скоро закончится. Мы большую часть времени сидели в подвале и поэтому не видели тех разрушений, которые уже были. А когда выехали и проехали на машине по городу, то увидели, что город наш стал фильмом ужасов. Все разбито, развалено, огромные дыры в домах, сожженные девятиэтажки. Было страшно.

Вначале мы сомневались, можем ли мы ехать, потому что не знали, насколько это безопасно, переживали, что нас обстреляют по дороге. Но муж принял решение, пришел однажды утром и сказал собираться. Он организовал колонну из нескольких машин. И мы поехали. Взяли с собой все, что было. Ехали и всю дорогу молились. Молились, чтобы остаться в живых. Я считаю, что нам помог Бог, потому что мы достаточно быстро добрались: выехали около 10 утра и приехали в Бердянск в три часа дня.

"Сидя на балконе, мы наблюдали, как с моря военные российские корабли обстреливали город"

Егор Захаров

Егор Захаров, 22-летний студент, провел в осажденном Мариуполе около месяца. Его в Киеве ждал отец – художник Сергей Захаров, которого власти "ДНР" несколько лет назад два месяца продержали в тюрьме.

24 марта меня разбудили мои родители и сказали, что русские войска вошли на территорию Украины. Что делать, мы не знали. Я – студент. Все это время я жил в Мариуполе в общежитии со своими друзьями, в самом центре города. Только некоторые мои знакомые уехали из общежития. У меня такого желания не было. С начала войны я был в Мариуполе месяц и один день. 25 марта я выбрался из города.

Первое время мы прятались и ночевали на своем этаже в коридоре, предподлагая, что несущие стены нас могут спасти от прямого попадания снаряда. Только в десятых числах марта мы перебрались в подвал – но это не полноценное убежище, а просто цокольный этаж общежития.

По состоянию на 24 февраля в общежитии было много людей, были студенты из других стран. Студенты из Индии, например, выехали в первые дни. Сначала на моем, седьмом этаже было 19 человек. 25 марта нас оставалось восемь. Среди нас было двое иностранцев – студенты из Туркменистана и Судана. Мы уходили из города все вместе. Но все это время в общежитии находились не только студенты, но и жители Мариуполя, которые бежали из своих кварталов из-за сильных обстрелов.

В принципе, вначале страха не было. Но мы переживали, что в наше здание что-то может прилететь, потому что мы видели, как разрушались дома рядом. Однажды был очень сильный взрыв в центральном районе. Взрывной волной были уничтожены окна в нашем общежитии. С каждым разом окон становилось все меньше. Несмотря на все происходящее, мы старались держаться. В подвале, например, были люди, которые не выдерживали эмоционально. Была одна женщина, которая содрогалась от каждого звука, даже если это был звук, не связанный с войной. Находиться рядом было сложно, поэтому в подвале мы только ночевали, а все остальное время проводили у себя на седьмом этаже. На балконе мы соорудили печь, там готовили еду. Сидя на балконе, мы наблюдали, как с моря военные российские корабли обстреливали город. Видели, как летели самолеты и сбрасывали бомбы, видели зарево от взрыва и разрушения. Все дни были одинаковыми.

Возможность выходить на улицу была только в первые недели. Тогда мы еще ходили в магазины и за водой. Мариупольский водоканал помогал местным жителям с водой. Были также магазины, которые немного дороже, чем обычно, давали людям один продуктовый набор в руки: ​крупы, мука, маленький хлеб, овощи, сладости, иногда фасоль.

Последний раз мы ходили за водой втроем, остальные боялись. Однажды мы пошли в магазин "Зеркальный" – это сеть магазинов. В тот, который был рядом с нами, свезли продукты со складов, и была возможность купить их за наличные. Но этот магазин и наше общежитие разделяла военная база. Когда мы пришли, организовалась очередь, и какое-то время мы провели, стоя на улице. Стоя в очереди, мы видели, как горело пятиэтажное здание – пожарные не могли его потушить, просто потому что не было такого количества пожарных в городе. Начался минометный обстрел. Первый удар случился в 50 метрах от нас. Мы напряглись. Обстрелы стали учащаться. В этот момент стало действительно страшно. Люди разбегались, кто куда. Мы спрятались за магазином. После окончания обстрелов мы смогли зайти в магазин – и были последними.

На обратном пути мы увидели, как за этот период времени пострадал наш район. Видели воронки от обстрелов. Одна женщина спросила, есть ли у нас контакты врачей. Мужчина сидел на лавке и молча курил. Он смотрел на трех мертвых людей, которых лежали возле него. Спустя 20 минут, как только мы вернулись в общежитие, обстрел повторился.

Недалеко от нас находился медицинский центр "Адастра". Военные, которые раздавали рядом гуманитарную помощь, разрешили в него зайти. В больнице на тот момент был запас воды и еды. Там же мы нашли старый кнопочный телефон с полным зарядом и радиоприемник. Мы пытались найти частоты украинских волн, но не смогли – были только российские. По радио российские военные призывали украинцев сдаться. Еще мы по этому радио слушали разговоры чеченцев.

Вначале мы поддерживали связь с семьей, однако потом связи не стало. Я смог поговорить с отцом только 24 марта. Он сказал, что нужно уходить. Практически сразу, как только мы выехали, в общежитие попал снаряд. Последние студенты с нашего этажа выбрались из города только 31 марта.

Даниил Немировский, 28 лет

Последние полтора года я работал в Мариуполе преподавателем Мариупольского филиала Национальной академии образовательного искусства и архитектуры. В Мариуполе был до 21 марта.

Сначала я находился на окраине города, в частном секторе, у своих дедушки и бабушки, никаких военных баз и частей там и рядом не было. Я был до того момента, пока эту часть города не начали целенаправленно обстреливать. Это произошло потому, что наших военных вытеснили из других районов, и они укрепились у нас. Поэтому обстрел этого сектора начался почти сразу, и мирные жители начали страдать еще с 1 марта. Тогда у меня с моими бабушкой и дедушкой случился конфликт: они до конца не верили, что нужно идти в бомбоубежище и что находиться дома небезопасно. Когда обстреляли их улицу, я решил уходить. Недавно моим родителям сообщили, что бабушка в больнице с осколочным ранением. Но учитывая, что стреляют еще и по больницам, то шансы выжить у нее небольшие.

Географически Мариуполь разделен рекой Кальмиус на две части – левый и правый берег. Силы Z сначала захватили левую часть, а потом начали двигаться дальше. Бои идут до сих пор. Непонятно, кто контролирует Центр города. У жителей никакой информации не было, в особенности ни про какие гуманитарные коридоры. Наши военные и наша полиция говорила, что к ним идет подмога из Запорожья, и мы надеялись, что так и будет. Но никакая подмога не пришла. Сейчас в Мариуполе нет живого места. И когда говорят, что снаряд попадает в больницу, он действительно попадает в больницу. В городе идут танковые бои. Это значит, что один танк напротив другого. Это не автоматная очередь, от которой можно укрыться. Это почти миллионный город, вы можете представить себе, что это такое?

В начале марта я перебрался в бомбоубежище на проходной завода Ильича ("Мариупольский металлургический комбинат имени Ильича" — крупнейшее предприятие Донецкой области – прим. ред.). Это такое обустроенное, еще советское бомбоубежище, с двумя выходами. Но оно не рассчитано на то, чтобы в нем жить – ну пролетел самолет, и все вышли. Но нам не нельзя было выходить, и тем более ночевать дома было опасно. Поэтому мы были в убежище постоянно. Они разделено на четыре части, каждая из которых 4,5 метра на 4,5 метра. Вот в нашем блоке было восемь человек, на одной лавке спало два человека.

Вначале завод законсервировали на 2-3 недели. Но спустя две недели рабочие не вышли на свои рабочие места. Бомбоубежище находится не на самом заводе, а расположено перед ним. На самом же заводе были и другие бомбоубежища, которые в мирное время использовались как подвалы. На сам завод постоянно скидывали авиабомбы. Те, кто жил в общежитиях рядом, говорили, что их обстреливали с кораблей. Но огонь велся изо всего, из чего можно было. Стоит понимать, что заводы очень хорошо укреплены, поэтому там до последнего будут находиться силы наших спецбатальонов.

Еда – это ценность. Продукты закончились 10 марта, когда уже все, что можно со складов было забрать, забрали. В город гуманитарную помощь не пропускали; он был в блокаде со всех сторон. Поэтому наши военные взламывали склады и магазины и раздавали еду горожанам. Это не мародерство, это помощь. Однажды нам в бомбоубежище принесли девять ящиков колбасы, без лейблов и срока годности. Я думаю, что кто-то сломал замок на складе и решил нам помочь. И я думаю, что такие большие поставки продуктов не могли происходить без участия полиции.

Еду жарили на улице на костре, ведь со 2 марта исчезло водообеспечение, а электроэнергия исчезла еще раньше. Из украинской гуманитарки какое-то время нам давали галетное печенье. Но как на нем выжить? Это совсем ничего. И если первые две недели были постоянные морозы и еда хранилась хорошо, то потом потеплело, и многие продукты стали портиться. Эти просроченные и прогнившие продукты выбрасывали на помойку. За водой ходили на колодец.

Жить захочешь – пойдешь пешком. Поэтому, 21 марта, минуя все блок-посты, мы вышли из своего украинского района в сторону захваченных районов. Там идет централизованный поток автобусов в сторону ДНР, в ближайший город Володарское. Ну мы и сели, мы ж не знали, какая была в городе и стране ситуация, не знали, кто что контролирует. В Володарском нас встретили волонтеры. Повсюду флаги России и ДНР. Я почти месяц сидел в подвале, я вообще ничего не понимал, связи не было, информации особо не было. Я уже думал, ну мало ли, вдруг действительно сдались, ведь в Мариуполе постоянно что-то бомбили, каждые 15 минут что-то куда-то прилетало. Из Володарского шли автобусы на Донецк и Ростов. Но российский военный сказал, что для того, чтобы поехать на Ростов, нужно пройти "фильтрацию" – но что такое "фильтрация", мы не поняли. Эвакуироваться из Володарского в сторону Украины сложно: когда-то приезжали из Запорожья автобусы, но силы ДНР их отжали и начали использовать в своих целях, отправляя людей на Ростов, при этом даже не меняя табличек. То есть на автобусе написано "Коммунальный транспорт Запорожья", но идет он в Ростов.

В Бердянск, который контролируется российскими военными – но я бы сказал, что он все еще украинский – тоже можно уехать. Но эти автобусы маленькие. К тому же они ходят реже – три раза в день – и работают по записи. То есть нужно не один день ждать, когда наступит твоя очередь. Мы ждали два дня, потом плюнули и договорились с местным мужчиной за 750 гривен. Минуя четыре блок-поста, два от ДНР и два от российских военных, мы, наконец, приехали в Бердянск. Ну а в Бердянске, несмотря на то, что на въезде в город нас встретили русские военные, по всему городу висят украинские флаги и плакаты "Русский военный корабль, иди нахуй!".

Мне почти сразу на телефон пришла смс про эвакуацию в Украину, которая должна была происходить со спортивного комплекса. Мы пришли туда, но ничего не происходило: не было ни волонтеров, ни эвакуации. Там тоже не было никакой информации. Работало только российское пропагандистское радио. Ну и, конечно, там говорили, что вскоре все телевидение и СМИ будут российскими, и наступит русский мир. В сам город автобусы не пропускали, поэтому они отправлялись с выезда, с Азовкольца. Было бы неплохо, если бы украинские власти нам об этом сообщили по смс, например. Ведь информация на листовках не доходит, их разбрасывает ветер, и невозможно ничего найти и понять. Но мы все-таки узнали, что должны приехать 15 автобусов, пришли на Азовкольцо и сели в первый же автобус. Дальше было еще четыре блок-поста, но они мне показались менее зверскими.

Мариуполь все еще держится, там есть отдельные районы, которые полностью контролируются Украиной, и отдельные микрорайоны и районы, которые находятся под силами Z. Но изо дня в день ситуация в городе становится все хуже и хуже. Потому что у людей меньше запасов еды и воды. Им становится труднее добираться в Украину.