Сотрудники "Платформы прав человека". Александр Бурмагин - второй слева в дальнем ряду. Фото предоставлено автором.В условиях войны, как представители государства, так и многие члены гражданского общества участвовавшие в Майдане, готовы ограничивать свободу слова украинских граждан и медиа, с их точки зрения, “враждебных” к Украине. Корреспондент oDR Тарас Федирко встретился с киевским правозащитником Александром Бурмагиным, чтобы поговорить с ним о том, что происходит с либеральными принципами в контексте политической борьбы под знаком государственной безопасности.

Александр Бурмагин - исполнительный директор общественной организации "Платформа прав человека", медиа-юрист и медиа-тренер. Эксперт групп Реанимационного пакета реформ. Работает с проектами ОБСЕ, Совета Европы, Венецианской комиссией по вопросам свободы слова и правовых аспектов медиа. Эксперт Реанимационного пакета реформ. Он также является членом Независимого медийного совета — одного из двух органов саморегуляции журналистского сообщества в Украине.

Какие изменения в сфере свободы слова произошли за четыре года, прошедшие с Майдана? И какую роль в них играют масс-медиа?

Когда улица получает победу, люди теряют интерес к системным изменениям, когда спадает накал. Все думают: "Ну мы же принимали в этом участие, ну мы же режиму показали, что мы можем диктовать повестку дня. Мы выбрали новых депутатов и нового президента — пусть они занимаются". Давление со стороны общественности на политические процессы ослабевает. Хорошо, что после Революции Достоинства появилась такая организация как Реанимационный пакет реформ и другие гражданские инициативы, которые все же продолжают требовать от власти, чтобы лозунги Майдана были реализованы законодательно.

Без самоконтроля, без роста профессионализма и соблюдения стандартов, работу СМИ будет регулировать государство

Это, с одной стороны, положительный маркер. С другой стороны, мы уже видим, что на всех других уровнях, к сожалению, саботируются ключевые реформы. В том числе, в сфере свободы слова снова возникают очень негативные тенденции, к которым должно быть серьезно приковано внимание медийных организаций, медийных экспертов, ну и общественности в целом.

Одна из самых актуальных проблем в сегодняшних СМИ — это баланс свободы слова, вопросов нацбезопасности и территориальной целостности. За один только прошлый год было рассмотрено по меньшей мере три или четыре законопроекта, которые предусматривали механизмы внесудебного ограничения свободы распространения информации в Интернете и другие неадекватные, необоснованные процедуры введения ограничений цифровых прав. В Раде опять поднимался вопрос о том, что надо дать возможность правоохранительным органам принять дополнительный закон о национальной безопасности и обороне.

При этом надо понимать, что большинство экспертов согласны с тем, что свобода слова в определенных ситуациях может и даже должна быть ограничена. Но эти ограничения должны соответствовать международным стандартам и подходам, предусмотренным законом. Проблема действительно существует: Российская Федерация, которая у нас признана государством-агрессором, ведет гибридную войну и действительно использует медийное поле и социальные сети для вбросов и фейков, для воздействия на сознание, для манипуляций общественным мнением.

Тем не менее, ограничения которые были введены по российским социальным сетям — это очень плохой прецедент для власти, потому что это механизм, который не основываются на законе. Практика показывает, что для власти так легче всегда делать: просто запретить все. Не думать о том, как ввести нормальную, адекватную регуляцию, работать с медиа-грамотностью, параллельно запускать какие-то процессы, которые на системном уровне делали бы прививки, чтобы люди сами начинали критически мыслить и понимать. Легче рубануть — и все.

Термины "информационная" или "гибридная" война уже вошли в очень широкое обращение как определение пропагандистского измерения конфликта. Ими пользуются представители власти, государственные учреждения, а родственные термины есть в официальных документах — например, в Доктрине информационной безопасности Украины или в понятии информационного суверенитета. Казалось бы, эти термины относятся к совершенно другой парадигме регулирования медиа, чем свобода слова и защита свободы выражения взглядов. Министерство информационной политики, на которое возложили исполнение части Доктрины, имеет двойной мандат — защиту информационных прав граждан и защиту информационного суверенитета государства. Можно ли совместить эти две задачи?

Гибридная война — это проявления злоупотребления свободой слова и свободой распространения информации. Свободой слова можно как исцелять, так и убивать. Никто не ожидал от России, что она будет такое вытворять — все эти вмешательства, фабрика ботов и влияние на выборы в Штатах. Фейковые страницы, фейковые новости — это просто искажение реальности и насаждение этой реальности огромным массам людей.

Свободой слова можно как исцелять так и убивать

В нормальной конвенционной войне понятно кто враги, а кто союзники, и работают международные документы — Женевская конвенция, гуманитарное право и так далее. Но при таких методах, какие применяет Россия по отношению к Украине непонятно, кто нападает, откуда появляется оружие — официально ведь вооруженных сил Российской Федерации на территории страны нет.

Я думаю, что это абсолютно нормально, когда власть в ответ на такие методы пытается вводить какие-то фильтры, ограничения, процедуры и так далее. Но во-первых, желательно, чтобы они создавались при участии экспертов гражданского общества, тех же самых представителей СМИ. Это будет просто повышать уровень легализации восприятия этих возможных ограничений и процедур. Во-вторых, они не должны предоставлять неограниченные дисквалификационные права самой власти. Нужно, чтобы был там судебный надзор. И в таком случае  — вопросов не будет. Но у нас, как всегда, увы — имеем то, что имеем.

При этом, ограничения — это, в том числе, свидетельства низкого профессионального качества журналистики в плане этических стандартов и внутрицеховых механизмов регуляции.

Без самоконтроля, без роста профессионализма и соблюдения стандартов, работу СМИ будет регулировать государство. И СМИ еще повезет, если экспертная среда сможет урегулировать эти ограничения, и государство не введет каких-то лишних санкций и неадекватных процедур.

Отсутствие саморегуляции и самоорганизации среди журналистов — это очень давняя проблема. Она в контексте выборов постоянно появляется, потому что нет такого независимого и авторитетного, органа, который бы мог ответственно заявить: "Здесь журналисты нарушили этические стандарты". Даже Независимый медийный совет — это инициатива, скажем так, не "снизу", а "сверху" — то есть, когда объединяется узкий круг экспертов, а не сообщество в целом.

Насколько полно, в таких условиях, украинские медиа могут освещать ситуацию на войне?

Надо объективно понимать: на войне не происходит ничего святого, положительного и классного. Понятно, что злоупотребляют как с той стороны, так и с нашей стороны. И вопрос в том, что если злоупотребления происходят  — а они в любом случае на войне имеют место — насколько эффективно работает система наказания тех, которые переходят эту границу и переступают закон. Я думаю, что как раз в этом моменте у журналистов есть запас ухода от стандартов, который строится на том, что "сейчас война".

Очевидно, что в первый год вообще не было понимания ни у военных, ни у средств массовой информации, как работать, как выполнять свои задачи и не мешать, а помогать или хотя бы не нарушать права друг друга. Ведь сначала как средства массовой информации могли показать сюжет, через который можно было вычислить расположение части и нанести артиллерийский удар, так и Вооруженные силы Украины могли просто положить журналиста в багажник и вывезти в лесопосадку, потому что он мешал. И не было никакой регуляции того, как журналисты попадают в зону боевых действий, кто за них отвечает, как они там работают — вообще ничего не было. Это был такой первый этап, когда все делали так, как они считали правильным  — и при этом заходили на территорию друг друга.

Этот этап, особенно после трагических событий в Иловайске, — это была очень чувствительная тема для общества. Например, представитель Вооруженных сил мог публично предъявить журналистам обвинение, что они привели на передовую российское телевидение, которое там сняло, как погибли наши десантники и потом поставило в эфир. Этих журналистов потом травили где-то год вне зависимости от того, что они потом делали.

У нас нет адекватного законодательства, которое устанавливало бы баланс между нацбезопасностью и свободой слова

На этом первом этапе я принимал участие в проекте ОБСЕ, когда мы с коллегами из Reuters и НАТО впервые что-то начали делать для того, чтобы эти две группы — СМИ и армию — приблизить друг к другу и что-то им объяснить. Мы ездили по всей Украине и проводили семинары для командиров бригад о том, как работать со СМИ и почему это надо делать; рассказывали, что бороться с пропагандой российской ответной пропагандой — не вариант, потому что пропаганда живет достаточно короткое время, и потом останутся только очень негативные последствия. Мы объясняли, что наши журналисты помогают, в том числе на международной арене, показывать, что происходит на востоке. И поэтому они там должны быть, чтобы мы опять-таки эффективно противодействовали российской пропаганде. Мы там прорабатывали все, что в законе прописано, чтобы они если и ограничат доступ журналистов, то чтобы это были законодательно обоснованные ограничения и чтобы они могли с журналистами говорить на языке законов, а не на языке силы.

После этого как раз появились пресс-офицеры бригад. В любом случае был налажен какой-то диалог — это с одной стороны. А с другой, к сожалению до сих пор мы можем говорить о том, что нет адекватного законодательства, стандартов, которые устанавливали бы баланс между нацбезопасностью и свободой выражения взглядов. Одним из  самых негативных последствий этого вакуума стало то, что появилась маркировка: наши СМИ, не наши СМИ.

Откуда исходит это деление на “наших” и “не наших”: со стороны власти, со стороны общества или со стороны самих журналистов?

Это и со стороны общества, и иногда со стороны власти. Вопрос к власти — насколько адекватно она использует общественные реакции. Поэтому что могут возникать вопросы к редакционной политике таких изданий, как Страна.ua, Вести и так далее. Политики, активисты и некоторые журналисты не раз называли их "пророссийскими" и даже "предательскими". Но это не значит, что к ним в редакцию можно на бронетранспортерах приезжать, как это сделали представители прокуратуры летом 2017, выносить все и нарушать процедурные правила во время обыска. То есть, если у органов власти есть к этим СМИ вопросы, пусть сделают все так, как это предусмотрено законом. А они поступают так, как поступают, потому, что в обществе уже составлено мнение, что это враждебные СМИ, прокремлевские и т.д.

Такая маркировка —патриотический/непатриотический — не очень нормальная с точки зрения роли средств массовой информации. Если медиа работают "в формате", то они могут прибегать к самоцензуре и не распространять общественно-значимую информацию — например, о каких-то негативных вещах в вооруженных силах, или еще где-то. Но этот принцип противоречит этическому стандарту: если событие или процесс имеет общественное значение, то первая же задача средств массовой информации показать это.

Например, некоторые расследования показывают злоупотребления со стороны руководящего состава и в "Укроборонпроме". Но власть засекретила абсолютно все, что касается оборонного комплекса, и сейчас невозможно собрать какую-то общую информацию, чтобы посмотреть насколько адекватно тратятся бюджетные средства. А как только где-то информация просачивается - там сразу громкий скандал коррупционный.

Насколько можно говорить о том, что появление этих ярлыков - "наши" и "не наши" - стало результатом непрофессионализма самих журналистов, в особенности в том, что касается в освещения военных действий?

Профессионализм в любом случае отражается во всех аспектах деятельности журналистов. Но в этом отношении надо различать профессионализм и преданность стандартам. Потому что можно быть профессиональным как журналист, но не этичным. Я думаю, что мы должны принимать преданность стандартам профессиональной деятельности, в том числе этическим, как необходимую составную часть профессиональности журналиста. То есть, если ты этой части кодекса не соблюдаешь, то ты не профессиональный журналист в принципе — как бы ты классно не писал, как бы ты классно не владел словом, диктофоном или другим инструментом.

Преданность этическим стандартам должна быть составной частью профессионализма

Когда есть низкий профессиональный уровень, нет уважения к этическим стандартам и нет стремления их соблюдать, срабатывает простой принцип: если ты не играешь по правилам, то и по отношению к тебе тоже не будут играть по правилам. И если ты продался кому-то хоть один раз, то от тебя будут ожидать и дальше, что ты будешь продаваться. Это касается и джинсы, особенно во время выборов. На выборах вообще все делают все, что хотят и сколько хотят, и там встает вопрос ответственности регулятора.

Летом журнал Новое Время опубликовал результаты мониторинга главных воскресных выпусков телевизионных новостей в Украине. Он показал, что в новостях о Порошенко говорят как о покойнике — или хорошо, или никак. Президента критикуют мало, в отличие от других политиков, а лучше вообще о нем молчат или говорят хорошо. Как, по вашему мнению, можно понять такое отсутствие критики президента в общем политическом контексте после Майдана?

Это один из маркеров того, что происходит. Люди, которые пришли на волне общественных протестов к власти, на самом деле олицетворяют политиков старой формации, которые состоялись еще во времена Кучмы. Они не способны выстраивать конституционные, системные механизмы, которые работают независимо от субъективных факторов, в которые заложены  издержки балансов противовесов и которые будут работать и после них еще сто лет. Напротив, они пытаются создавать центры влияния, когда один, два, три, семь человек могут решать вопросы в сфере судов, в сфере энергетики, в сфере правоохранительных органов — то есть фактически вмешиваться в деятельность любого органа. С целью, которую они сами себе поставили — в том числе, это может быть и борьба с политическими оппонентами. Медиа в этом плане лишь отражает эти общие процессы.

И все же, после Майдана многим журналистам в Киеве стало значительно легче получить доступ к власти — многие их коллеги пошли в парламент или заняли какие-то другие должности, а бывшие знакомые с протестных баррикад сидят в кабинетах власти. Можно ли говорить о том, что власть в целом стала более открытой?

Здесь зависит от того, что с чем сравнивать. При Януковиче была построена за два года сумасшедшая, четкая вертикаль, которая могла, как строиться, как легион, чтобы выполнять любые указания фактически диктатора. По сравнению с теми временами создается впечатление, что власть стала более открытой, потому что она просто не имеет тех черт, которые начинаются с самого главнокомандующего.

Люди, которые пришли на волне общественных протестов к власти, на самом деле олицетворяют политику времен Кучмы

То есть, с одной стороны, мы можем говорить, что многое улучшилось в сфере доступа к публичной информации. Были изменения в законодательстве — там тоже вопросы и проблемы, но все равно было открыто много реестров, введен формат открытых данных и это в принципе было урегулировано. Появился закон об открытости использования публичных средств. То есть было многое сделано. Но это, скажем так, нижний и средний уровень. Но если зайти на верхние ступени власти, там, я думаю, вряд ли что-то изменилось. Потому что Петр, президент наш, проводит раз в квартал в лучшем случае какие-то брифинги для трех-четырех журналистов, которых избирает пресс-служба. Проблемы доступа к публичной информации есть именно с Администрацией Президента. Верховная Рада Украины — гораздо более открытый институциональный орган. И конечно, тот факт, что в новостях говорят о высших должностных лицах или хорошо, или никак, и есть признак авторитарной страны, а не открытой.

При этом собственность на медиа не сконцентрирована в одних руках.

Нет, но на медиа пытаются влиять иным образом. Скандал был известен с каналом 1+1, когда им не выдавали лицензию, не продлевали. При этом Национальный совет по вопросам телевидения и радиовещания можно назвать независимым лишь частично. Его нельзя обвинять в том, что его используют как карательный орган, но такая возможность всегда есть.

Поэтому крупные телеканалы фактически прибегают к самоцензуре, чтобы не иметь таких проблем, когда там где-то щелкнут, скажут "фас", и потом даже если не будет реальных последствий для самого канала, то разбирательство все равно может занять огромное количество ресурсов, работы юристов в суде, время, денег и так далее.

Если говорить о больших национальных телеканалах, то влияние владельцев на редакционную политику является очень существенным. С другой стороны, зависимость новостного содержания от финансово-политических аспектов — это еще наследство Советского Союза, когда средства массовой информации не были независимыми, самодостаточными, и профессиональными средствами массовой информации. Третья причина — это общеэкономическое положение в стране — с ним тоже следует считаться, потому что, как показывают исследования, рекламный рынок сейчас только начал расти, а очень долгое время он был в рецессии и снижался. И это опять же подчеркивает, что великое множество медийных проектов не были самодостаточными: они должны были постоянно искать дотации либо у власти, либо у финансово-промышленных групп, или же у каких-то местных князьков в регионах. Такой вот комплекс причин, который влияет на свободу слова.

И все равно, зависимость СМИ от спонсоров или от власти свидетельствует о нежелании низов объединяться и создавать какие-то мощные организации, которые могли бы защищать их интересы. Надо вести эту дискуссию, возможно какие-то мероприятия проводить просветительские, общаться с журналистами, объяснять такую ​​простую вещь, что если они не будут себя уважать, их не будет уважать никто. Должно быть внутри сообщества какое-то ощущение минимального достоинства.