На улицах Степанцминда. Сельская жизнь в горной Грузии. CC: Marco Fieber / Flickr. Некоторые права защищены.Деревня Садахло расположена на перекрестке границ Армении, Грузии и Азербайджана. В советские времена этот пограничный переход называли символом “дружбы народов”. Сегодня Садахло выглядит скорее как “Чекпойнт-Чарли”, перенесенный из Берлина времен Холодной войны. С одной стороны стоят характерно смуглые и носатые местные парни в форме американского образца с винтовками М-16. Это грузинские пограничники. По другую сторону шлагбаумов стоят не менее смуглые, носатые армяне в узнаваемо советской форме с “калашниковыми”. Армения — союзница России, во многом потому, что неподалеку находятся позиции азербайджанских солдат, обученных и экипированных их турецкими собратьями. 

Армяно-азербайджанская война из-за Нагорного Карабаха длится с переменными обострениями с 1991 года, и конца ей не видно. Грузины взирают на это без особого сочувствия к обеим сторонам. У них свои затяжные конфликты с Абхазией и Южной Осетией, отделившимися после 1991 г. под покровительством России. Парадоксальным следствием этой закрученной кавказской геополитики стало массовое, по меркам небольшой страны, участие грузинских войск в американской оккупации Афганистана и Ирака, где грузины одно время даже составляли второй по величине контингент после армии США. 

Вот так иронии постмодерна пронизывают пространство деревни Садахло. Как же мы дошли до жизни такой?

Краткая история великих преобразовательных схем

Модерн, впервые возникший на Западе в Новое время, был эпохой исторического оптимизма и героической веры в разумное переустройство мира. Коллективная воля и научный план двигали прогресс человечества. Постмодерн в таком случае можно определить без особого философствования как наступление периода повсеместного разочарования в грандиозных схемах улучшения мира. Дух эпох изменился не столько в силу текучести художественных стилей и коллективных восприятий, сколько из-за невыносимого осознании того, что механистические структуры бюрократии, некогда само олицетворение планомерности модерна, подмяли под себя и рациональность, и коллективную волю людей. 

Сегодня приходится напоминать, что первыми вызов официозному лицемерию бросили всевозможные движения “Новых левых”, требовавшие тех же идеалов модерна, но “с человеческим лицом”. “Отрицание Системы” началось молодежными протестами 1968 года и продолжалось вплоть до движения “Occupy” и “Арабской весны” 2011 года. Однако пик пришелся на волну 1989-1991 годов, захлестнувшую коммунистические режимы от Берлина до Пекина.

Какого рода альтернативная самоорганизация сможет предотвратить хаос и утрату достижений модерна на постсоветском пространстве?

Спонтанные скоротечные революции обернулись провалами, которые очень многие предпочли бы забыть. В итоге остались апатия, иррациональные поиски аутентичности в религии и национализме, либо самореализации в либертарианских (и очень русских) фантазиях Айн Рэнд. В самом деле, классические модернистские теории революции, будь то марксизм или либерализм Токвиля, в новой ситуации противостояния бюрократическим машинам не давали ни мобилизующей идеологии, ни программы.

И все-таки социальная мысль модерна далеко не вся утратила актуальность. Экономическая теория Маркса остается значимой, пока существует капитализм. Но наиболее актуальным классиком стал, как ни удивительно, Макс Вебер — первый теоретик бюрократии, иерархии и статусных групп (тех самых “идентичностей”).  Слава трудящимся! Ковер из советской Армении, середине 1930-х гг. CC: Министерство культуры РА / Викисклед. Некоторые права защищены.  Протесты 1968 и 1989 гг. обозначили переход к новому типу революции не по Марксу, а по Веберу — широким и мирным гражданским движениям, стремящихся высвободить социальное из “стальной клетки бюрократии”. Ранние поражения этой революции нужно заново анализировать под углом массовой политики, способной на нечто более действенное, нежели символический перформанс.

Теоретическая работа по воображению реальных управленческих альтернатив на самом деле есть самый практический пункт в глобальной повестке. Если прежние структуры управления современным обществом внезапно начинают рушиться в момент кризиса, как это случилось с советским блоком после 1989 г., то какого рода альтернативная самоорганизация сможет предотвратить хаос и утрату достижений модерна? Капитализм сегодня теряет динамизм в череде созданных им самим кризисов. Первые массовые реакции, как водится, реакционны. Сталкиваясь с экономическими неурядицами, наплывом беженцев и непонятными войнами, люди отчаянно хватаются оборонять то, что им дорого и заодно со своими. Но при всей эмоциональной силе родственных, этнических и религиозных связей, это явно не решение глобальным проблемам. 

У трех стран Южного Кавказа есть шансы избежать худшего. Сказать об этом также важнейшая и неотложная задача аналитика, именно потому, что страхи реальны, но и минувшие 25 лет многому научили нас

Парадокс наших дней в том, что более обнадеживающие альтернативы требуют сохранения достижений модерна, в том числе какой-то новой формы бюрократической организации. Экзотический Кавказ, быть может, и кажется далеким от глобальных центров, однако здесь все эти парадоксы выглядят очень рельефно.

Реально существующий модерн

Постмодернистские иронии Садахло восходят к провалу попытки Михаила Горбачева модернизировать советский строй с добавлением, как он выражался, “человеческого измерения”.

Советский Союз некогда создала организационно и идейно сплоченная группировка радикальной интеллигенции, называвшейся большевиками. Среди этих левых интернационалистов, взявшихся изменить весь мир, были русские, евреи, латыши, татары, армяне, азербайджанцы и грузины, включая, конечно, Сталина. Отвоевав территории Российской империи, фактически они создали революционную сверхдержаву, превзойдя своих предтечей-якобинцев и самого Наполеона. Столь невероятный успех нельзя объяснить только военной силой. Большевики несли в высшей степени модернистскую веру в индустриальное развитие как решение всех социальных и этнических проблем. Мой коллега Стивен Хэнсон метко заметил, что большевики стали тем, что не мог вообразить и сам Вебер: харизматической бюрократией.

Со временем революционная харизма большевиков поизносилась в жестких реалиях военной геополитики, и осталась лишь бюрократическая сверхдержава. СССР состоялся, а вот мировая революция — нет. Что делать дальше? После смерти Сталина в 1953 г. советские олигархические реформаторы, начиная с циничного прагматика Лаврентия Берии (еще одного грузина) и изворотливого армянина Анастаса Микояна, искали путей к примирению с Западом и экономической реинтеграции с мировым капитализмом. Рыночно-примирительный выход из коммунистической беспощадной модернизации реализовал в Китае того же рода прагматик Дэн Сяо-пин. Но разница в соображениях Холодной войны. Америка тогда помогла Китаю ради ослабления позиций СССР, при этом опасаясь, что в случае сближения Франции и Германии с реформированным СССР послевоенное главенство США в Европе сделалось бы излишним. 

СССР и сам был пленником сверхдержавного статуса, воплощенного в его военно-промышленном комплексе и буферной зоне в Восточной Европе. Видя здесь главные помехи своему курсу на европейскую интеграцию, Горбачев был готов поступиться и стратегическими ракетами, и обременительными союзниками от Афганистана до Польши. 

На внутреннем фронте Горбачев нуждался в срочной замене старых партийных кадров на молодых реформаторов, обязанных ему всем. Под видом гласности Горбачев фактически возродил в снятой форме сталинскую практику чисток и критики “зачванившихся” чиновников. Партийной номенклатуре был нанесен сокрушительный удар — кто бы решился сопротивляться генеральному секретарю в условиях все еще тоталитарных советских институтов, и в то же время, кто на Западе и в самом СССР мог осудить развернувшуюся демократизацию? Однако в итоге Горбачев переиграл и самого себя. 

СССР и сам был пленником сверхдержавного статуса, воплощенного в его военно-промышленном комплексе и буферной зоне в Восточной Европе

Не ведая того, армяне первыми выявили противоречивость горбачевской перестройки. Обвиняя во всем давно умершего Сталина, группа высокостатусной армянской интеллигенции обратились к Москве с просьбой передать Армении небольшую Нагорно-карабахскую область с преимущественно армянским населением, которая с 1921 г. была частью Азербайджана. Казалось бы, сугубо внутреннее дело небольшого изменения административных границ двух соседних республик СССР.

Москве, занятой изменением курса сверхдержавы, было не до какого-то Карабаха с дальней периферии. Но ситуация вышла из-под контроля: вслед за петициями и контр-петициями в Азербайджане в 1988 году прокатились невиданные уже три поколения погромы, а в Армении возникали отряды национальных партизан. Две до сих пор лояльные Москве советские республики оказались в состоянии войны. Коммунистические начальники по обе стороны конфликта пребывали в растерянности; на бушующих митингах их обвиняли в бессилии, коррупции, и предательстве. Война вызвала революцию.

Тбилиси горит после свержения первого президента страны Звиада Гамсахурдия, в 1992-ом году. (c) Игорь Михалев / РИА Новости. Все права защищены.

Горбачев встал перед неразрешимым выбором: возврат к по-сталински полномасштабным репрессиям разрушил бы его надежды на европейскую интеграцию, но не было и возможности купить время. Перестройка сама была вызвана бюджетным кризисом, возникшим из-за стагнации в переинвестированной советской промышленности плюс внезапного падения мировых цен на нефть.

Карабахский конфликт перенес радикальный национализм из диссидентского подполья в самый центр нового политического репертуара. Горбачевские полумеры теперь усугубляли обстановку. В Тбилиси в апреле 1989 г. советских десантников, возвращенных из Афганистана, отправили разогнать круглосуточный митинг в защиту прав грузин в Абхазии, еще одной советской автономии. В итоге сотни раненых, двадцать убитых, притом женщин — и Горбачев, очевидно лживо открещивающийся от приказа о применении силы. Возмущенная Грузия в одночасье стала неуправляемой. Увы, после апреля 1989 г. Грузия еще почти два десятилетия будет переживать потрясения, теряя территории, население и до 75% ,ВВП — рекорд экономический разрухи среди постсоветских стран. 

Но почему в трех странах Южного Кавказа крушение советской власти в результате демократических национальных революций обернулось затяжными войнами и разрухой? Стандартные сетования на многоэтничность не выглядят достаточным объяснением. 

Действительно, Кавказ - лингвистическое и антропологическое чудо. С древности окруженный великими империями, Кавказ всегда оставался неподатливым камешком между жерновами мировой истории. Этническое разнообразие само по себе не является роковым препятствием для развития. Где-нибудь в Восточной Европе, в районе Польши, Литвы или легендарной Трансильвании, этничность не взорвалась во время распада социалистического блока. Жители этих стран мирно стали гражданами Евросоюза. Как раз в этом и может быть ответ.

От периферии к центру внимания (и обратно) 

Вопреки метафоре “моста между югом и севером, западом и востоком”, Кавказ на самом деле небольшой и экономически малозначимый район мира. Исключение разве что нефте- и газопроводы, за контроль над которыми борются Россия, Турция и Запад. Таким Кавказ был и для советских плановиков, чьи главные объекты (опять-таки, за частичным исключением нефтедобычи в Баку) располагались между Донбассом и Уралом. Тем не менее, в огромном и по большей части холодном СССР у Кавказа было ключевое преимущество: субтропический климат. 

Поскольку рулевым советской экономики редко позволялось отвлекаться на такие мелочи, как снабжение скучающих по солнцу жителей северных промышленных городов свежими фруктами и вином, эту рыночную нишу еще в советские времена заполнили предприимчивые кавказцы. Полу-контрабандное снабжение северян приносило региону изрядные доходы, пусть и распределенные географически очень неравномерно. Этих потоки вскормили целую иерархию коррупции среди чиновников, милиции, цеховики, воров в законе, вплоть до простых крестьян, создавших процветающие монополии в нелегальных нишах. Конечно, в Москве знали, но обычно мирились с Кавказом как своего рода Сицилией: землей вин, песен, вкусной еды — и мафии.

В результате власть по всему Южному Кавказу сначала досталась национальным радикалам из интеллигенции, успешно выступавшим на митингах

В героические годы индустриализации от государственный аппарат большевистских комиссаров был больше, чем веберовской рациональной бюрократией — от них постоянно требовалось невозможное. Однако воля успешнее идет к победам, если за ней стоят некие неформальные связи и ресурсы. Идеологический волюнтаризм и в то же время неформальность всегда составляли секрет советской управленческой иерархии.

Когда же сила революционной воли вымерла вместе с идеологией, и наступил длительный и весьма комфортный период советского упадка, номенклатурные наследники комиссаров стали гораздо меньшим, чем рациональная бюрократия. То скрытое пространство, в котором действовали неформальные договоренности, постепенно заполнилось кумовством и коррупцией. На Кавказе этот деморализующий процесс пошел глубже. Неформальные рынки развратили госаппарат. Когда Горбачев перетряхнул советскую систему сверху, номенклатура впала в страх, зная, что им было, за что бояться. Когда же бурные народные выступления разразились под их окнами, бюрократы потеряли присутствие духа и просто разбежались. 

В результате власть по всему Южному Кавказу сначала досталась национальным радикалам из интеллигенции, успешно выступавшим на митингах. Но это продолжалось около года или меньше. Только в Армении, где трибуны из интеллигентов возглавили волну победного патриотизма во время карабахской войны, они успели освоить неприглядный репертуар постсоветской политики. Яркий пример — Вано Сирадегян, детский писатель, ставший устрашающим шефом безопасности, которому приписывается организация тридцати политических убийств и монопольный контроль над ключевым импортом горючего и продовольствия. С 2000 года он в розыске Интерпола, пока безуспешно.

В Москве обычно мирились с Кавказом как своего рода Сицилией: землей вин, песен, вкусной еды — и мафии

Тем не менее после 1998 выходцы из ереванская интеллигенция были вытеснены более грубоватыми и практичными провинциалами, выдвинувшимися во время карабахской войны. Фактически эта война создала и новое армянское государство, и командиров, научившихся управлять войсками и обеспечивать их снабжение во что бы то ни стало, вполне по-большевистски. Придя к власти через победы, они, в отличие от большевиков, не ставили задач по переустройству общества и попросту распоряжались рынками как трофейным имуществом. Впрочем, в небольшой экономике Армении не могло возникнуть настоящей олигархии. Как говорится, Творец все-таки любит армян и нефти им не дал. 

В Азербайджане поражение в войне привело к серии переворотов, искусно использованных бывшим генералом КГБ и членом Политбюро Гейдаром Алиевым. С возвращением старого Хозяина все постепенно улеглось, хотя не без ряда странных событий и нераскрытых убийств. Бакинская нефть потекла на мировые рынки, а западные спекулянты помогли раздуть инвестиционный пузырь. В пику Дубаю, Баку обзавелся супер-отелями и постмодернистским Центром Гейдара Алиева, спроектированный самой Захой Хадид.  Нынешний президент Азербайжана Ильхам Алиев смотрит на портрет его отца Гейдар Алева. прошлий лидер независимого Азербайджана и руководитель Азербайджанской ССР. (c) Владимир Федоренко / РИА Новости. Все права защищены. Примечательно, что страстно оспариваются даже такие базовые факты в загадочной биографии Гейдара Алиева, как даты и место его рождения и смерти. Умер ли Хозяин после или все-таки до перехода власти к его сыну Ильхаму? Усталый азербайджанский оппозионер как-то сказал мне в Стамбуле: “Не верьте, что мы один народ с турками. Они — государственная нация, а мы — семейно-клановая.” Хотя это заявление скорее выдает отчаяние эмигранта, новый Азербайджан пугающе походит на арабские режимы “пожизненных президентов”, как в Йемене, Ираке, Ливии, Сирии и Египте.

Политическая траектория постсоветской Грузии, страны неизменно своеобразной, следовала эксцентричному циклу, в начале которого каждый новый лидер провозглашался спасителем и мессией, а в конце изгонялся как злодей и шарлатан. Таковы были взлет и падение национал-мистика Звиада Гамсахурдия в 1989-1992; возвращение Хозяина советских времен Эдуарда Шеварднадзе в 1992-2003; и революционный порыв младореформатора Михаила Саакашвили, ныне выступающего анфан терриблем уже украинской революции на посту губернатора Одессы.

Объективно разобраться в результатах деятельности Саакашвили затруднительно — его либо чрезмерно клянут, либо чрезмерно превозносят. Да, со свойственным ему гипер-энтузиазмом Саакашвили принимал Дональда Трампа как инвестиционного гуру, а к визиту президента Буша-младшего назвал в его честь дорогу из аэропорта в центр Тбилиси. Однако инвестиционные мега-проекты осталось миражами, и Грузия едва пережила войну 2008 года в сепаратистской Южной Осетии. 

Политика уменьшения человеческой боли сегодня создает лучшие условия для выхода из постмодерна в будущем. А ведь он закончится

При этом Саакашвили и его получившие западное образование выскочки действительно восстановили государственную власть в Грузии, зримо воплощенную в солдатах в американской форме. Заново набранные полицейские больше не вымогает мелкие взятки — они получают неплохие зарплаты за счет собранных налогов и иностранной помощи. И в то же время, “крутые” методы борьбы с преступностью и коррупцией граничили с садистского порно. Саакашвили, надо признать, не стал пожизненным президентом — и в итоге сокрушительное поражение на выборах в октябре 2012 г. отправило его в изгнание, а ключевых соратников в тюрьмы. 

Новейшим спасителем Грузии стал загадочно молчаливый миллиардер Бидзина Иванишвили, стяжавший свое состояние (по оценкам, вдвое превышающее бюджет страны) в мафиозной России 90-х. После краткого пребывания на посту премьер-министра и главы коалиции с невыразительным названием “Грузинская мечта”, Иванишвили оставил при делах малоизвестных назначенцев и снова удалился в свой аляповато постмодернистский дворец, ныне довлеющий над тбилисским ландшафтом.

Не столь удивительно, что на недавних парламентских выборах победила правящая “Грузинская мечта”, не выказавшая за свой первый срок у власти сколь-нибудь внятной политической линии. Возможно, большинству грузин надоели резкие движения. Куда удивительнее, что партия сторонников Саакашвили не только выжила, но и уверенно заняла второе место на выборах, судя по всему второй раз (после свержения Саакашвили) прошедших по правилам. Следующие четыре года в политической истории Грузии приобретают тем более важное значение.

Ближайшие перспективы Армении и Азербайджана выглядят гораздо тревожнее. Падение цен на нефть обнажило безоглядную амбициозность Баку в стремлении стать Дубаем на Каспии. Семейство Алиевых создало династический “султанистский” режим именно того помпезного и одновременно уязвимого типа, который, как показывает история, наиболее подвержен ошеломительным крушениям в моменты экономических неурядиц и потери престижа. Вероятная оппозиция режиму Ильхама Алиева также выглядит вполне знакомой по опыту Ближнего Востока: либеральная интеллигенция в столице; гораздо большая, но до поры непознаваемая исламистская оппозиция в пригородах столицы и провинциальных городах; и всевозможные недавние олигархи режима, которых соперники вытеснили из дворца. Добавим большую и богатую азербайджанскую диаспору в России, где алиевское всевластие на родине зачастую воспринимается узурпаторством.

Женщина проходит мимо разрушенного жд вокзала в Сухуми. Сообщение между Грузией и Россией по абхазской железной дороге было прервано в ходе войны в Абхазии. CC: Marco Fieber / Flickr. Некоторые права защищены.

Возможно, исходя из этих политических расчетов, в апреле президент Ильхам Алиев поставил на восстановление своего престижа в молниеносной атаке на армянские позиции в Карабахе. После четырех дней тяжелейших боев с применением дорогостоящей техники азербайджанская сторона продвинулась кое-где на несколько сотен метров — и объявила это победой.

Хотя армянские войска в целом удержали фронт, внезапный удар и потери повергли в шок армянское общество. Победа в Карабахе остается главным и практически единственным легитимирующим достижением независимой Армении. Для армян борьба за Карабах не территориальный конфликт, а национальная сверхзадача, компенсирующая неизживаемую травму турецкого геноцида 1915 г. Показное потребление правящих олигархов, немедленно замечаемое в маленькой бедной стране, воспринимается вопиющим скандалом на фоне жертв среди бойцов на передовой. В результате возник колоссальный кризис доверия к властям. Население Армении стало политически довольно бесстрашным после всех политических потрясений и невзгод, пережитых с 1988 г. В то же время, элита бывших карабахских командиров растратила легитимность после двух десятилетий монопольного распоряжения властью и ее плодами.

Все это лишь скромные обнадеживающие наброски на ближайшее будущее. Избежать дальнейших катастроф можно; можно и необходимо лучше встроить Южный Кавказ в глобальное разделение труда

Нехватка в Армении существенной оппозиции переместила политические эмоции в интернет. Однако Фейсбук силен как средство распространения прокламаций, но не выработки программ и тем более партийной координации, необходимой в политической борьбе. Напряжение достигло пика в июле, когда три десятка рядовых ветеранов Карабаха — вернее, харизматическая подпольная ячейка разочарованных добровольцев первой волны — захватила полицейский гарнизон в Ереване и объявила о начале национального восстания. Переворот изолированной ультрарадикальной группировки вполне предсказуемо провалился, хотя в течение двух недель на улицах Еревана возникали протесты и стычки с полицией. Президент Серж Саргсян смог воздержаться от массового кровопролития. И все же, погибло трое полицейских и один из протестующих, покончивший самосожжением. Назначение в сентябре нового премьера, известного как деятельного прагматика, открыло последний клапан в политической системе Армении.

И все же, у трех стран Южного Кавказа есть шансы избежать худшего. Сказать об этом также важнейшая и неотложная задача аналитика, именно потому, что страхи реальны, но и минувшие 25 лет многому научили нас.  

Грузия, похоже, выходит из дурного круговорота поиска мессий. Если в результате недавних выборов там возникнет действующая двухпартийная система, то становится возможна регулярная демократическая ротация и формирование более ответственных политических элит. Правители Азербайджана, обеспокоенные падением цен на нефть, непредсказуемостью своих турецких патронов и дерзкими действиями Москвы, еще могут попытаться заново легитимировать себя в новом качестве рассудительных миротворцев — как дома, так и заграницей. Армения, которая выглядит сейчас в тупиковой ситуации на всех фронтах, может наконец встать на путь экономического развития. Редкое сочетание образованного и трудолюбивого, притом обедневшего населения на исторической родине, плюс капиталов и связей армянской диаспоры давно напрашивается на запуск модели экспорт-ориентированного развития, столь успешно реализованной государствами и некогда бедной Восточной Азии, и Израиля. 

Все это лишь скромные обнадеживающие наброски на ближайшее будущее. Избежать дальнейших катастроф можно; можно и необходимо лучше встроить Южный Кавказ в глобальное разделение труда — есть разные варианты периферийного капитализма. Время более смелых преобразований настанет с окончанием мирового постмодерна. Однако надо исходить из того, что политика уменьшения человеческой боли сегодня создает лучшие условия для выхода из постмодерна в будущем. А ведь он закончится.

Перевод: Михаил Калужский