Аркадий Бабченко: не дождетесь. Фото: Facebook. Некоторые права защищены.Это интервью было записано в ноябре 2013 года, еще до аннексии Крыма и войны в Украине. Целиком не публиковалось, но фрагменты легли в основу текста "Мы тут ни при чем" в журнале "Большой город" – о том, как российское государство и общество романтизирует войну, не желая замечать ни ее бывших участников и их семьи, ни ее жертв, ни даже сами войны, называя их "контертеррористическими операциями" и "восстановление конституционного порядка".

Начнем с момента первой чеченской кампании. Вы сталкивались с дедовщиной?

Первая чеченская ассоциируется у меня не столько с войной, сколько с лагерем. В особые бои я не попал, но дедовщина была махровейшая. Два километра до границы, народ ездит туда-сюда, такая ротация и люди приезжали с совершенно заклинившей головой – повальное пьянство, наркомания, среди офицеров это встречалось через одного. Было нас пять связистов, жили мы с разведротой, их было сорок человек, все они прошли Бамут (в марте 1996, который я не прошел). Если десять раз не получил по голове, то считай, день прошел зря. Люди бежали оттуда толпами. Нам привезли пять молодых и в эту же ночь разведчики их поставили в круг, "давайте их проверим на спарринг". На следующее утро молодых не было – они убежали босиком.

Они стоят и их бьют?

Спарринг, бокс, драка.

Почему тогда бежали?

Молодой пацан только из-под маминой юбки, а тут перед тобой здоровенные мужики по два метра избили, как детей.

В начальника штаба нашего стреляли: перепили, под героином, я как раз дежурным был по роте. Старшина со мной оставался спать, мы запирались в каптерке, спали только с оружием, кровати ставили по бокам от дверей, чтобы дверь не прострелили. Веселое время было.

Были случаи, когда через дверь стреляли?

В офицеров стреляли время от времени, офицеров ненавидели. И в шакалов стреляли. Не помню, чтобы кого-то убили, но стреляли постоянно.

Брали призывника – он был нормальный человек. Как он так берет и начинает стрелять? Эти офицеры они ведь тоже были когда-то нормальными людьми.

Кукушку сносит. Приезжает человек на войну в 18 лет, становление личности еще не произошло, это еще юноша. Живет в полном дерьме, голодает, его избивают, время от времени пытаются убить, убивают его друзей, потом он начинает стрелять в людей, потом он сам кого-нибудь убивает. Картина мира меняется совершенно, мир переворачивается. Человеческие ценности полностью отсутствуют. Ты понимаешь, что ты – не центр вселенной.

А тогда ты – кто?

Ты не самый красивый, не самый умный, не самый чистый, не самый единственный, ты просто кусок мяса. Тебя грохнут и ты никому не нужен, ничего не изменится. Ценность жизни теряется. Что будет через час, что будет после дембеля – все неважно, и ты уверен, что до дембеля не доживешь. 180 дней это просто нереально, Как писал Достоевский: "Бога нет, значит, все можно". (Если Бога нет, всё позволено – ред.). Своя жизнь ничего не стоит, а чужая и вовсе бесплатна, снимаются запреты. Избил молодого? Да какая разница, он все равно через две недели сдохнет.

Аркадий Бабченко во время первой чеченской кампании. Фото: Facebook. Некоторые права защищены.

Мы жили в пятиста метрах от взлетки, каждый божий день туда вертушками отправляется свежий молодняк и каждый день оттуда привозят вертушку с трупами. Твое будущее определенно.

Не было ощущения, что вы лично это переживете?

Человеку все равно, абсолютно. Может быть, очень может быть, ты думаешь, что тебя то уж точно не убьют, но это до первого-второго обстрела. Возвращение домой это настолько далеко, что об этом не задумываешься.

А зачем вы, зная это, вписались во вторую?

Потому что я вернулся, посмотрел на всю эту херню, которая здесь происходит, я совершенно не понял, что происходит, не вписался в жизнь.

Мне рассказывали, что на войне есть ощущение, что от тебя зависит жизнь товарища.

На войне ты вообще чувствуешь себя Богом. Тебе дают автомат, гранату, навешивают 16 кг железа, ты ощущаешь себя терминатором, ты можешь убивать и тебе за это ничего не будет, это на многих очень сильно действует. У людей появляется желание убивать.

У вас оно было?

Нет, у меня не было. Я с ума сошел по-другому. Нас было три москвича, я и еще двое парней (не знаю, можно ли их упоминать). Когда один из них погиб в горах (их с трех сторон обстреляли, он подобрался 15 метров к пулемету, хотел бросить гранату и в него попали три снаряда), он был мой лучший друг. Я начал себя видеть со стороны, знаете, как рассказывают "когда умираешь, взлетаешь над собой и видешь себя сверху". Вот я так себя видел сверху, меня переклинило напрочь. То, что мы знаем о ненависти в этом мире – это верхушки, это не ненависть. Я тогда узнал настоящую ненависть, хотел убить всех чеченцев своими руками. Продолжалось это дня два, потом я в себя вернулся более или менее. Вот это переломный момент.

А после этого? Процентов 80 так боевика и не увидели. Так получается, либо издалека или все конфликты с твоими товарищами.

Я живого боевика тоже не видел. Современная война она такая, что ты живешь до того момента, пока тебя не увидели. Это не так, как показывают в кино, не было атак, стрельбы глаза в глаза. Откуда-то издалека стреляют. Если определил направление и расстояние, ты молодец. Где-то вдалека видел перебежки боевика, слышал, но не более. Самый серьезный бой был в сопке, продолжался три дня, мочилово как в Сталинграде. Нас спасало только то, что там был обрывчик на серпантине, до противника было метров 150, руку высовываешь – там реально металлический дождь. Погибло 20 человек, 60 раненых. По радиоперехватам было известно, что у них потеря в 150 человек.

А про плен?

Про плен разговоров было очень много. В первую чеченскую плен рассматривался еще как возможность выжить, тоже не радостная, а во вторую – плен, не дай бог, там пытали. В начале отрежут пальцы рук, потом пальцы ног, потом яйца, потом язык. У нас попал в плен Яковлев в Грозном. Лейтенант заболел или был ранен и командиром роты назначили солдата-срочника по кличке Зина, фамилию не скажу. И он послал вечером его искать еду. Это была обычная практика. Не знаю, как его не убили, но его зачморили. Мирных жителей там не было, просто ходишь по домам и подвалам, ищешь еду, дома пустые. Соленья-варенья, в основном. Тот молодой ушел и не вернулся. Через два дня его нашли в подвале задушенным, задушили его собственными кишками, стрельнули в живот, достали кишки и задушили.

Любую войну можно остановить только в первые два месяца, это я вам на своем опыте скажу. Пока не начались личностные отношения

"Очкастого взводного" тоже нашли, его убили чеченцы нашли его тело и вырезали "аллах акбар".

В самом начале, где-то до февраля-марта 1995 года, чеченцы наших пленных возвращали, относились к ним нормально. Любую войну можно остановить только в первые два месяца, это я вам на своем опыте скажу. Пока не начались личностные отношения, начинается ненависть через два месяца. Убили твоего друга – ты пошел убивать дальше. В первую войну, если ты срочник и попадал в плен, у тебя были довольно большие шансы выжить. Во вторую это прекратилось.

Обе стороны во время войны скатываются до одинакового уровня скотства и жестокости. На мой взгляд, самое страшное на войне не то, что там убивают, отрывают руки-ноги. Человек через две недели превращается в скотину, в животное, цивилизации не существует. Отличались только методы в пытках.

Обе стороны во время войны скатываются до одинакового уровня скотства и жестокости

Приходит наряд из комендатуры, например, на Курский вокзал. Там на товарной станции стоит ящик, набитый еловыми досками, в ящике цинковый гроб и на табличка "рядовой Пупкин, такой-то полк", берешь этот ящик, закидываешь в кузов грузовика, везешь, например, в Домодедово, разгружаешь на грузовой терминал и его отвозят в Омск/Новосибирск/Челябинск или откуда там он был призван. Если он из Москвы, то это было самое плохое, потому что тогда были родители.

Был один случай, привезли парня, положили в его грузовик. С нами была его мама, сидела и молчала, невозможно было на нее смотреть. Сейчас рассказать не могу, у меня есть рассказ "Спецгруз", там именно этот случай описан, почитайте.

Страшно заговорить с матерью, когда везете сына. Когда по кочкам едете, в гробу тоже подпрыгивает, а зима, они заморожены, стучит как полено, а вот его мать.

Какие были отличия между первой и второй кампаниями, кроме жестокости?

Это разные войны были, да. Вторая велась уже более грамотно, солдат клали уже не как мясо. Главное отличие, что первая была гражданской войной, Россия воевала с Чечней, у Чечни было невероятное поднятие духа, они воевали за свою свободу, русских ненавидели. Во вторую войну – они выиграли, получили свободу, но не сумели построить государство. И там был дичаший бандитизм. Работорговля, убийства, похищения. За три года чеченцы от этого устали. Когда началась вторая война мы воевали уже не с чеченцами, а с бандами. Или с теми людьми, кто ушли в лес. От населения было безразличие, было ощущение, что они были готовы уже к хоть какой власти, лишь бы только жить по закону. Тогда была возможность это все утихомирить, если бы мы действовали грамотно. Опять расхерачили весь Грозный, постреляли танками детей, баб и стариков. И все опять началось, как и не прекращалось.

Была ли статистика жертв?

Не знаю. Статистику по нашим потерям миноборона вывешивала, там было 4700 человек, я в это не верю. Думаю, потеря была 10-15 тысяч, с учетом тех, кто умер в госпиталях, пропавших без вести. Среди мирных жителей массовых убийств и расстрелов я лично не видел.

После всего этого ты сюда возвращаешься, ты приезжаешь на Курский вокзал, проезжаешь по Садовому, проезжаешь мимо казино и народ там за ночь просаживает штуки баксов. А ты едешь по Садовому кольцу с гробом в кузове. У всех, кто возвращается, есть единственное желание – убивать. Было важно самопожертвование, а здесь всем насрать.

У всех, кто возвращается, есть единственное желание – убивать.

Проблемы с устройствами на работу, после Чечни на работу старались не брать. У меня были пару моментов, пытался устроиться в охрану. Остается: бухать, либо обратно контрабасить (служить по контракту).

Работа и семья помогают зацепиться за жизнь. Я лечился второй войной, я был уверен, что меня грохнут.

Вы хотели этого?

Было все равно, и к жизни и смерти относишься одинаково. Я совершенно другой человек сейчас, у меня не та жизнь, которая у меня должна бы быть после войны. С другой стороны, все, что у меня сейчас есть в этой жизни, я всем обязан войне. Семье, работе, тем, кем я стал. Хотя стал не тем, кем хотел, а я хотел быть адвокатом, но какая адвокатура после войны.

Процентов 80 таких людей. Вот взять Леху Полякова, спился, последний раз его видели в 2005 валялся в канаве. Олег Фикса и Олег Борисов тоже. Аркаша Снайпер устроился в охрану банка, но его переклинило на вере, ударился в православие. Из тех, кого знаю, что все сложилось хорошо это Пал Палыч.

Какой-нибудь райцентр Костромской области, взяли молодого человека, отправили в армию, заплатили тысячу долларов, он их пропил, все переклинило, работы нет, денег нет, все. А что делать? Тебе не то, чтобы страшно совершать преступление, ты принимаешь мировоззрение, в котором преступление является единственным видом существования. Тебя в армии чему учат – первым делом тебя учат воровать.

Поднимают с кровати, вышибают зубы и говорят: "У тебя есть четыре часа, принести бутылку водки и две пачки сигарет" и ты приносишь. Если тебе что-то надо, ты идешь и добываешь. В армии нет понятия украли, в армии есть два понятия – "проебал" и "достал" не важно, каким образом, достал и достал. Человек возвращается в этот мир с той системой ценностей. Напрочь отсутствует инстинкт самосохранения и инстинкт "не убий". Могу привести пример случая из моей жизни. Пошли мы с женой за кефиром, захотелось нам в час ночи кефира, пошли в ночной магазин. Мы подходим, слышу крики, парень держит женскую сумку, грабитель. Я осознал только метров через триста, когда я за ним вбегаю в подворотню, думаю, сейчас там пять его дружков, достаю нож, убил бы без вопросов . Когда я это осознал – мне стало страшно. Переубивал бы всех, не задумываясь. Ты сначала убиваешь, а потом думаешь, зачем и почему.

Ты сначала убиваешь, а потом думаешь, зачем и почему

Я лечил это войнами. Мне повезло, во-первых, Москва, здесь легче. Мне удалось создать семью, у меня была любовь, эта женщина меня ждала с войны, она писала мне письма. Я приехал, мы вместе пожили два месяца, разругались в такие вдребезги, что прожили два года отдельно, потом я ее два года завоевывал обратно. Подавляющее большинство разводятся, когда возвращаются домой с войны, приходят другие люди, должно пройти лет десять, пока голова вернется. Мне повезло, я нашел работу.

Есть еще термин "эмоциональное выгорание" – это когда из всех чувств остается только цинизм. Я сейчас нахожусь в этом состоянии и мне так легче. И четвертый способ это алкоголь. Алкоголь вообще самый лучший способ в нашей стране, в наше время, в нашей действительности. Алкоголь это лучший способ выхода из войны, но нужно быть уверенным, что ты сможешь выйти из этого состояния через два года. После первой войны я бухал два, после Грузии три или четыре года, сумел остановиться.

Перестаешь думать, напиваешься, приходишь домой и падаешь и все, и ни снов, и ничего. В последнее время уже намного меньше снов про войну, года три назад только война и снилась, ничего кроме. Первые полгода вообще просыпаешься в ужасе, любой шум – руку за голову, автомата нет. Соседи на верхнем этаже начали ругаться, я вскочил, надел штаны и побежал, жена поймала уже около входной двери, черт знает куда, в бой побежал. Через полгода острая стадия проходит, становится полегче.

Когда гроб не пригодился. Источник: Facebook.Темы про люки не было у меня. Петарды в новый год последние года два только могу спокойно слышать. Новый год это кирдык, это сразу напиваться, в городе невозможно оставаться.

Я не мог ходить в открытых пространствах, много яркого света, подворотни. Истерика у меня случилась, когда жена стояла около окна и луна светила, я начал орать "отойди от окна".

Ребенок у нас появился позже, я уже научился. Когда она родилась, я работал в Новой газете, тогда убили Маркелова и Бабурову, ей было года полтора, она не шла ко мне на руки, она чувствовала негатив. Я потом научился – стряхиваешь этот негатив перед входом в квартиру и заходишь в квартиру другим. Цинизм в этом помогает.

Я каждый раз боюсь до обморока. Мне в Грузии не было так страшно, как было в Турции. Уже есть знание, ты знаешь, что будет, знаешь, куда ты едешь. Страх уходит, появляется эйфория. Страх только перед и после, после – опустошение полнейшее. Когда в Грузии закончился бой, я полосками отрываю засохшую кровь с руки и ничего не хочется, даже умыться сил нет, просто сидишь тупой абсолютно.

В Грузии как-то изменилось отношение к солдатам?

Все то же самое. Максим обгорел в Грузии до такого, что нельзя опознать. Девять месяцев он лежал в морге в Москве, родители не могут его забрать, нужен тест ДНК. В итоге, за эти девять месяцев, его приемная мать умирает от инсульта. Была семья – отец остается один в 50 лет, без сына, без жены, без собаки.

Или пожалуйста – моя мама. Когда уходил в армию, она была цветущая женщина. Пришел из армии, ее не узнал, старуха какая-то, за два года моей армии на лет пятнадцать постарела. С моей мамой лет десять разговаривать не могли, она ездила в Чечню, все видела. Разговаривали минут двадцать, потом переходили на крики. Сейчас устаканилось. Что-то не хочу я больше разговаривать.