Жители Красноярска, Новосибирска, Иркутска, Кемерова и других городов уже несколько недель дышат дымом, расползающимся над Сибирью. Их голоса, их протест и их беспокойство выплескиваются в интернет и в масс-медиа. Но что делать тем, до кого не доедет ни одна скорая и не долетит ни один вертолет? Как борются с пожарами жители дальних окраин тайги? Об этом oDR рассказала антрополог Татьяна Сафонова, прожившая несколько месяцев на эвенкийской заимке в Бурятии.

События, описанные Татьяной, произошли в 2006 году. Несмотря на давность произошедшего, мы публикуем ее рассказ как возможность увидеть своими глазами и пережить то, что обычно скрыто от городского жителя. Более того: учитывая скудность финансирования системы лесопожаротушения и введение так называемых "зон контроля", мы считаем, что у нас есть основания полагать, что за 13 лет крупных изменений не произошло.

***

В 2006 году я проводила исследование, посвященное повседневной работе охраны заповедников. Жила на эвенкийской заимке, в тайге. Ранней весной заимка эта чуть не сгорела от лесного пожара. Для меня это история второго рождения, а для моих хозяев это был просто очередной пожар в тайге. Они, наверно, абсолютно об этом забыли уже, а для меня вид горящей стены, движущейся навстречу, останется одним из самых страшных и ярких моментов жизни.

Заимка находилась в пятнадцати километрах от самой последней деревни, дороги к нам как таковой не было, самодельный мост через реку ежегодно уносило паводком. Недалеко от заимки был кордон заповедника, на котором также жили эвенки. Заимка представляла из себя довольно большой двухквартирный дом с огромной стайкой (так в Сибири называют коровник; в стайке находятся не только коровы, но и другой скот, например, лошади и бараны – прим.авт.). Все это были остатки колхозной инфраструктуры, которые в конце девяностых перешли к местной эвенкийской родовой общине. В 2006 году, когда я там оказалась, на заимке жили глава семьи с женой (старики), и их старший сын с женой и тремя маленькими детьми.

Заимка кормила очень много семей – не только тех, кто на ней непосредственно работал. Время от времени к нам приезжали родственники и знакомые, многие из них держали на заимке свой скот. В обмен они помогали, если нужно было что-то в городе, привозили одежду, покупали бензин и прочее. В тот ветреный и холодный весенний день по счастливой случайности на заимке как раз было много людей. Приехали городские родственники резать барана; кроме того на заимке находился ветеринар, которого позвали кастрировать бычков. На горизонте уже несколько дней виднелся дым, тайга, как обычно весной, где-то горела. Время от времени инспекторы заповедника отправлялись куда-то что-то проверять, часто смотрели в бинокли, но что-то конкретное делать было бесполезно: пожар был в труднодоступном месте, достаточно далеко от нас и от участка, за который они непосредственно несли ответственность. По радиосвязи приходили новости об очагах возгорания и в других секторах заповедника. Обстановка была рабоче-тревожная, но никакой паники или ярко выраженного беспокойства я не замечала.

В тот день все были очень заняты: надо было разбирать мясо, промывать кишки, собирать кровь для кровяной колбасы. Кроме того, все с увлечением смотрели как кастрируют бычков, действо было похоже на корриду. Было много детей, они бегали туда-сюда; в какой-то момент они сказали, что недалеко видели огонь. Поскольку антрополог в поле часто сам себя отождествляет с любопытным ребенком, который всюду сует свой нос, обо всем спрашивает и на самом деле мало что понимает из происходящего, я привычно пошла посмотреть, что именно детей так заинтересовало.

Огня видно не было, но дым очевидно был гораздо ближе, чем когда-либо. Кроме того, запах гари, из легкого оттенка, к которому уже все привыкли за несколько недель, превратился во что-то более ощутимое. Остальные взрослые отнеслись к новости как-то без особого интереса. Это безразличие я сейчас читаю совершенно иначе, чем тогда. В тот момент я успокоилась и пошла дальше по своим делам, отмывать бараньи кишки в марганцовке, решив, что местные, наверно, знают лучше, опасно это или нет. А сейчас мне кажется, что я просто не прочитала в выражениях их лиц того настоящего беспокойства, когда ты знаешь, что грядёт что-то настолько огромное и опасное, что вскакивать и носиться в панике просто бесполезно.

Как оказалось, мы просто ждали решения своей участи. Ветер дул в нашу сторону, и запах дыма становилось трудно игнорировать. В какой-то момент все отвлеклись от своих дел и не сговариваясь посмотрели в сторону идущей беды. Я очень хорошо помню этот момент, мы стояли и смотрели, как над лесом поднимаются языки пламени. Смотрели долго и внимательно, как будто это показывали по телевизору. И вдруг я услышала пронзительный женский крик: "Заимка сгорит!". Жена старшего сына, Оля, истошно кричала на нас. Ее крик моментально привел в движение всех вокруг. Это был истерический крик, смысл которого регистрируется не в твоей голове, а в коленках или где-то в спине. Вскакиваешь и бежишь вместе с другими за лопатами и вилами. Мне достались грабли. С этими инструментами люди побежали к кромке леса.

Тушить саму тайгу шанса не было, но пастбище надо было отстоять. Иначе коровник со всеми коровами и нами загорелись бы точно также как окружающие нас березы. Слава богу, голодный скот после зимы объел все вокруг коровника до земли. Но остатки травы все-же были, и огонь как бы спускался с высоты горящих деревьев и начинал стелиться и бежать по траве в нашу сторону. Нужно было быстрыми движениями его придавливать граблями и перебегать с места на место, чтобы огонь не прошел стихийно вверенный тебе участок. В нашей цепочке шестилетние дети тушили огонь так же, как остальные – какими-то тяпками размером поменьше. Мы очень долго так оборонялись, и я не знаю, как именно произошла перемена, потому что была совершенно зациклена на тех пяти метрах, которые как-то так мне достались.

Участок был абсолютно плоский, я как сейчас помню почти все детали этой полосы, небольшие впадины и бугорки. Впадины особенно раздражали, потому что по ним огонь проскакивал мимо моих перевернутых граблей и приходилось крутить их в руках, чтобы остановить пропущенные язычки пламени. Грабли были жутко тяжелые, никаких перчаток схватить я не успела, так что руки довольно быстро покрылись мозолями, но останавливаться было очень страшно. Вместе со страхом была какая-то эйфория. В первую очередь от того, что ты что-то активно делал, а не просто так стоял и смотрел, да еще делал это вместе с другими людьми. Несмотря на то, что я бойко колотила граблями по земле и вообще, как мне казалось, справлялась с задачей не хуже остальных, я медленно пятилась назад по направлению к стайке.

Мы не останавливали огонь, мы его только замедляли. Но в какой-то момент вдруг я поняла, что ситуация изменилась. Будто люди вокруг начали шутить. Будто перестали так сосредоточенно делать свою работу. Я подняла голову, посмотрела в сторону леса, и вдруг осознала, что огонь движется в другом направлении, он идет не на нас, а в сторону. Я посмотрела на моего соседа справа, он стоял, смотрел на лес и курил. Это было так нормально и абсурдно одновременно, что я не сразу поняла, что именно в увиденном меня удивило.

Переменился ветер, и в этот момент, кто-то из самых опытных пустил встречный пал (встречный пал – метод тушения пожара, при котором делают специальный поджег навстречу движению основного огня; два огня встречаются и гасят друг друга – прим. ред.). Я совершенно не представляю, как именно это произошло, и как они поймали этот момент, но огонь действительно ушел от нас в другую сторону. Мы еще какое-то время продолжали тушить пастбище, но вокруг заимки уже была полоса выжженного леса и эта полоса стала для нас защитой и гарантией, что огонь не вернется и мы спасены.

Потихоньку люди стали возвращаться в дом. Там как-то неожиданно был уже готов наваристый мясной суп с домашней лапшой. Каждому, кто заходил, давали тарелку с горячим супом и наливали стопку. Я помню, что у меня так страшно тряслись руки, что когда мне дали стопку, я половину водки расплескала. Но зато водка подействовала сразу, хватило и пол-рюмки, так что суп я уже никуда не пролила. Помню, как слушала объяснения, как именно пустили пал. Каждый рассказывал с какими трудностями столкнулся. У кого-то загорелась одежда. У кого-то вилы слетели с черенка. Хвалили детей, которые много помогали. Тут каждая деталь обсуждалась очень подробно, и мы много смеялись. Я помню, как сижу, ем суп, хохочу, и смотрю на свои оплавившиеся кроссовки. Наверно, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

А на следующий день мы пошли посмотреть на выгоревший лес. Было сюрреалистически красиво, потому что белые стволы берез выделялись на черном фоне земли. За березовой рощей начинался смешанный лес и там стояли только крупные остовы деревьев, весь подлесок сгорел, и теперь можно было очень далеко видеть. Везде продолжали дымиться коряги и какие-то пригорочки, покрытые пеплом. Под ногами ничего не трещало и не хрустело, как это обычно в лесу происходит, ощущения были как будто по мху ходишь, каждый шаг утопал в слое пепла. И было очень тихо. Шаги были тихие и не было привычных звуков. Ветер был, ты его чувствовал, но не было листвы и веток, поэтому ветра не было слышно. Казалось, что ты просто оглох, настолько странно было не слышать ветра в лесу.

После этого случая я стала всегда замечать гари – участки сгоревшего леса. Если приглядеться, то большая часть леса в местах, где я была в Сибири (а как этнограф, занимающийся малыми народами Севера, я бродила в самых отдаленных местах), это как раз гари. Им может быть уже много лет, и они постепенно зарастают новым лесом, но следы огня все равно заметны очень долго. Охотники говорят, что зверь любит такие новые леса. Еще я теперь всегда замечаю профили – ровные просеки в лесу, которые специально вырубают и постоянно чистят, чтобы пожары не перебрасывались с одного участка на другой. Я всегда вижу, прочищены профили или нет. Если лес заброшенный, то мне неспокойно. Потому что огонь может прийти в любой момент, может до последнего казаться, что он обойдет тебя стороной, но может так получиться, что он пройдет именно через твой дом. А для тех, кто живет на стоянках и зимовьях, кто в глубине тайги работает на приисках и метеостанциях, тайга и есть их дом. И этот дом очень часто горит.