Государственная гомофобия, успешно экспортируемая Российской Федерацией в разные точки планеты, дает свои плоды. Все больше и больше стран политизируют гомосексуальность и принимают законы той или иной степени жестокости против людей, практикующих секс с лицами своего пола. С другой стороны, в последнее десятилетие дискурс нетерпимости по отношению к мигрантам, в широком смысле слова, и беженцам, в частности, стал повсеместным не только среди политиков и средств массовой информации правого спектра, но также и среди населения. Отчасти это следствие моральной паники, спровоцированной правыми популистами в Европе, США и других странах "Запада", но, в то же время, это может быть связано и с внутренними кризисами демократии, находящими свое воплощение в подобного рода дискурсах.

Положение ЛГБТ из России в этом смысле оказывается особенно ироничным. В России ЛГБТ-людей зачастую воспринимают как нечто, занесенное злыми ветрами с "запада", глубоко чуждое посконной русской культуре и российскому обществу, как угрозу "русскому миру". Такое политическое положение гомосексуальности чревато насилием и дискриминацией. В то же время, оказываясь в статусе изгнанников, спасаясь от ненависти и опасности, мы не утрачиваем этого ореола "чуждости", занесенной злыми ветрами с "востока", мы остаемся культурными и социальными чужаками, вносящими свою лепту в разрушение "Европейской крепости". Во всяком случае, так видится мне мир сегодня, из моей личной перспективы, обусловленной нахождением между двух противопоставленных логик, – из позиции ни тут, ни там, в пространстве аннулированной принадлежности.

Печальная традиция наказывать за мысли, слова и честные взгляды не ослабевает в России ни при каком режиме. Более того, она лишь расширяется, награждая все новых и новых людей статусом врагов народа, иностранных агентов и угрозы национальной безопасности России. Таким образом часть российских изгнанников приобретет своего рода идентичность. Лишь оказавшись за пределами России, зная, что назад дороги не будет, можно ощутить это состояние "вненаходимости". Обрести себя в этих новых реалиях возможно, только полностью утратив свое прошлое, которое, тем не менее всегда будет оставаться где-то рядом, напоминать о себе неожиданным образом.

Это какое-то совершенно невосполнимое чувство утраты того, что могло и в некотором смысле было тобой становится повседневной игрой. Ты начинаешь взаимодействовать со своим прошлым как с покойником или в лучшем случае с персонажем. Но разве можно вести диалог с покойником или персонажем? Ответить за него можешь только ты сегодняшний. Разве можно сравнить себя, стоящего у российского посольства с мегафоном, в окружении радужных флагов и солидарных товарищей, с собой, пугливо выглядывающим с галереи Гостиного двора, вяжут ли менты народ? Разве есть возможность разделить этот опыт ужаса, когда ты заходишь в метро и ловишь на себе пристальный взгляд полицейского, пробирающегося к тебе для проверки документов с тем, кто с открытым забралом критикует действия властей в отношении мигрантов и беженцев на форуме той или иной политической партии?

В этом смысле зеркальным и все же наиболее теплым и близким становится взаимодействие с тебе подобными, с теми, кто остался без своей тени, чья тень была отсечена росграницей. Оказавшись по ту сторону тени, я стал искать общения с теми, кто, как и я, прошел через это раньше, пытался найти в их словах опору и понимание. Потом водоворот повседневности закрутил меня, я стал хуже понимать, что было там, что было здесь. Как зверь в загоне я щерился и рычал, но у меня уже не было сил осматриваться и размышлять. Это длилось долго, очень долго, возможно длится до сих пор. Так началась и прервалась моя переписка с Кириллом Калугиным, развернувшим когда-то радужный флаг на Дворцовой площади в день ВДВ. Я написал Кириллу, с которым мы были шапочно знакомы и, с его любезного позволения, хотел бы привести нашу короткую переписку без купюр. Она, на мой взгляд, великолепно отражает это чувство вненаходимости, которое Кирилл выразил через метафору большого леса.

Е.Ш. Кирилл, ты по-настоящему врезался в мое сознание после той знаменитой акции на Дворцовой. Я думаю, что разговоры о ней могли набить тебе оскомину. Но мы с тобой пересекались и на каких-то более закрытых семинарах и встречах. А однажды, помнится, надолго зависли в садике Сан-Галли. В тот день я сумел тебя разглядеть, и ты показался мне менее симпатичным, чем на фотографиях с Дворцовой, но более интересным. Не знаю, как это сказать, чтобы не было обидно. Теперь мы оба с тобой невозвращенцы. Скажи, изменилось ли твое отношение к России с тех пор, как ты уехал?

К.К. Изменилось, наверно, хотя мне довольно трудно это выразить. Похоже на развод, из тех, когда разводятся и друзьями не остаются, держат дистанцию. Памяти свойственно сглаживать углы, поэтому я иногда боюсь, что причины, вынудившие меня уехать, в какой-то момент могут показаться мне несущественными. При этом у меня никогда не было этой желчи по отношению к России, которую можно наблюдать у большого числа активистов. Было хорошее, было плохое.

Е.Ш. Прекрасная метафора про развод и дружбу. А что было хорошего? Что сегодня вспоминается, как хорошее?

К.К. Учеба в университете (возможно, главная потеря), Петербург, собаки, которых подобрал на улице, прогулки с ними по болотам Ленинградской области, Урал (где провел 15 лет моей жизни). Много чего было хорошего. Язык. Люблю русский язык.

Е.Ш. Ты говоришь о потере, но ведь ты можешь учиться дальше. Или нет? Есть какие-то внешние обстоятельства, которые этому мешают? И еще, прочитав твой ответ, я задумался: а парни – другие, там, где ты сейчас? Вообще, заниматься сексом на другом языке, это так же приятно, как на своем, или это все равно?

К.К. Технически – могу, практически это затруднительно, но я что-нибудь придумаю. Парни да, другие. Мне трудно с немцами общаться. Секс для меня невозможен без общения хоть в каком-либо виде, тяжело в этом плане, кажутся скучными. Я практически не говорю по-немецки. Первое время хотел выучить, а потом пропало желание. Приятнее всего с испаноговорящими из Латинской Америки, хорошо понимаем друг друга.

Е.Ш. Расскажи про Урал. Я почему-то думал, ты ленинградское дитя. Так по-домашнему ты вел себя на его площадях.

К.К. Не, я вырос там, где декабристов сгноили – в Забайкалье, в Чите. На Урале я жил до 16 лет, хотя все школьные каникулы проводил в Петербурге. Небольшой город. Мне там нравился лес и горы. В Европе такого нет, а там выйдешь и, если убредешь куда-нибудь, никто и не найдет. Не хватает вот этого чувства большого леса.

Метафора большого леса как нельзя лучше отражает это состояние вненаходимости. Вот и лето прошло, но лес все там же, и опасности, таящиеся в его безграничности, скрываются за каждым стволом. Этот лес – это прошлое беженца, любого беженца, каждого, кто пересек границу зная, что обратного хода нет. Но это же и реальность ЛГБТ в России, где каждый человек – опасность и притворщик, вне зависимости от его взглядов и политических убеждений.

Страх и недоверие рассеяны повсеместно, потому что, когда ты сталкиваешься с тем, что большое и сильное государство открывает на тебя охоту, ты можешь действовать разными способами. Игнорировать, бороться, бояться, отрицать, пытаться изменить, но ты не можешь этого избежать физически. Единственным способом в таком случае становится перемещение в пространстве, но оно чревато тем, о чем я написал выше. Ты оказываешься в некотором зазеркалье, где видишь свое бесконечное отражение в двух зеркалах, расположенных друг напротив друга.

В завершении мне остается отметить еще одно важное обстоятельство своей собственной биографии, несколько затерявшееся за фанфарами публичного российского политэмигранта и беженца. Я лицо без гражданства, а это значит, что, по сути, любой уголок земли я могу определить как свою родину, я могу расположить свое прошлое, свое настоящее, равно, как и свою сексуальность, свое желание, на любой точке оси. То есть, в отличие от Кирилла, мне не нужно было искать развода с Россией, я жил в гражданском, скажем так, браке, но отношения наши были прочными и в то же время весьма травматичными.

Сейчас я живу в небольшом городе у моря. Это холодное и недружелюбное море, хотя местные купаются в нем даже зимой. А еще здесь часто льют дожди и дует пронизывающий ветер. И дождь, и ветер напоминают мне о Петербурге, но еще больше они напоминают мне о том невозможном пространстве пустоты, в котором я застаю себя каждое утро, когда не нахожу письма от властей, когда утрачиваю способность воображать свое будущее, мечтать, думать о хорошем, думать о лучшем, вообще думать.

Беженство – это страшный опыт, сравнимый с жизнью гея и апатрида в путинской России, этим странным чувством невесомости, вненаходимости, чувством заплутавшего усталого путника в большом лесу. Ты кричишь "Ау-у-у!", но тебя никто не слышит, тебя некому услышать, а высокие, равнодушные деревья даже не отразят твоего голоса, ты не услышишь эха, ты будешь бесконечно кричать в бездонную пустоту, пока и ты не уснешь вечным сном, став кормом для проходящей мимо стаи волков. Но не сдавайся, кричи, иди вперед, и пусть совсем не стемнеет, пусть силы твои не иссякнут, а голосовые связки не порвутся, пусть этот мир услышит, что нет и не должно быть столько бессмысленной боли.

Эти дети лета никогда не видели большой зимы. Но зима близко, и нашей общей задачей сегодня становится утепление убежищ и защита права любого человека на достойную жизнь. Нет, достоинство нельзя отнять, но это не значит, что за него не надо бороться.

Полную версию текста Евгения Шторна на английском языке можно будет прочитать в публикации по результатам проекта современного искусства ’The Russian Bar. Why Relocate?’ Творческого объединения кураторов ТОК. Этот проект о новой волне миграции из России проходил в Хельсинки в 2018 году в формате серии мероприятий - выставок, перформансов, дискуссий, воркшопов - и затронул вопросы вынужденного перемещения и изгнания, современного номадизма как образа жизни и переосмысления терминов "гражданство" и "безгражданственность". В публикацию, которая появится в конце 2019 года, войдут тексты приглашенных авторов и информация обо всех новых работах художников, созданных ими специально для "Русского бара".