Чтобы узнать, как сегодня устроен публичный дискурс в России – и о том, кто является его главной фигурой умолчания – достаточно провести один простой эксперимент: попробуйте заказать в Старбаксе кофе на имя "Навальный", как это сделал один из пользователей российского фейсбука. Опальное имя предсказуемо не прозвучало в стенах заведения. О готовности напитка бариста сообщил криком "Кофе для нашего гостя!". Лишь на стаканчике скромно красовалась надпись: "Навальный".

Откуда в современной России взялось табу на имя – практика, свойственная традиционным обществам? Почему фамилию "Навальный" избегают произносить вслух не только сотрудники Старбакса, но и журналисты государственных СМИ и представители власти? Для того, чтобы понять, как устроена система умолчаний, нужно понять ее советскую и досоветскую историю и разобраться в ее функциях.

"Тот, кого нельзя называть": социальные и магические табу

Однажды в монгольской экспедиции мы возвращались после интервью с шаманом и решили поинтересоваться, как называется гора, возле который мы были. Но наши сопровождающие отказались назвать ее имя (точнее, имя духа горы, настоящего хозяина всей местности), пока мы были в ее зоне видимости. Называть дух по имени в его присутствии – неуважение, граничащее с опасным оскорблением. Эта инициатива может кончиться неприятностями (болезнью, например), особенно если обиженный узнает о разговоре с шаманом (без его санкции). Запрет на имя – древнее представление, характерное для многих культур: так, в христианстве и по сей день не рекомендуется упоминать имя господа всуе.

Табуирование личного имени связано с двумя основными представлениями о его природе, которые существуют в самых разных культурах. Во-первых, имя в какой-то степени тождественно своему носителю, а во вторых, указывает на его социальный статус.

Имя, произнесенное вслух, пробуждает магию – оно как бы "связывает" произносящего с тем, кто скрывается за этим именем. Упоминая запрещенное имя вождя неправильно или в неправильном контексте, человек таким образом покушается на самого вождя. Если же он произносит имя врага, то может призвать его, дать ему возможность существования. Именно поэтому используются заместительные конструкции. Недаром монголы – кочевники, чье главное богатство – это стада, а главный враг – хищники, вместо слова "волк" ночью говорили "собака леса", а волшебники в книгах Джоан Роулинг не называли Волдеморта по имени, а говорили "Тот, кого нельзя называть".

В то же время, если имя указывает непосредственно на социальный статус человека, то отсутствие имени есть знак какого-то особого положения. Запрет на упоминание имени вождя или бога, распространенный во многих культурах, связан именно с тем, что они несомненно выше говорящего. Именно поэтому нельзя назвать и имена умерших или новорожденных: и те, и другие не являются нормальными членами группы. Если первые уже перешли в мир мертвых, то вторые еще не совсем стали частью мира живых. По той же логике по имени нельзя называть врага: он исключен из племени.

Не надо думать, что эти представления остались в лесах вместе с аборигенами. В XVIII веке, в эпоху становления российского государства, подобного рода правила присутствовали в сфере правоприменения. Враги императорского престола лишались имени. И если магическая составляющая этой практики ушла в тень, то социальная функция по-прежнему оставалась неизменной. Когда "дщерь Петрова", Елизавета I, пришла в власти в 1741 году, она не только отправила малолетнего императора Иоанна Антоновича в ссылку, но и лишила его имени. В документах его называли "Известная особа", а в колмогорской ссылке (по некоторым источникам) – "Григорием". Своего имени лишились и главные враги Екатерины Великой – семья Пугачевых. После казни Емельяна их стали называть Сычевы.

И даже к концу ХХ века эти нормы вовсе не отжили свое.

Что общего между зеленой лягушкой и Беринговым проливом?

Советское государство создало вокруг сакральных имен вождей и опасных имен "врагов народа" сложную систему табуирования, ставшую с 1930-х годов частью государственной цензуры.

Во-первых, надо было сделать все, чтобы избежать оскорбления вождя, а оно непременно произойдет, если сакральное имя будет соположено чему-то низкому или идеологически неправильному. В 1935-1937 годах появляются тайные инструкции для следователей НКВД, предписывающие в материалах политических дел не упоминать имя вождя в неправильном контексте, то есть в профанном жанре – в анекдотах и частушках. С тех пор вместо упоминания имени Сталина в делах появляется многоточие, пропуск или фраза "один из руководителей партии и правительства". В 1948 году диссидента Семена Виленского обвинили в сочинении "антисоветского стишка". В записи следователя этот экспромт выглядел так:

Интеллигенты!

Быть тверже стали.

Вокруг – агенты.

И первый ...

Во-вторых, надо уничтожить врага государства не только через его физическое устранение, но и через уничтожение его имени. В некоторых случаях после заключения в тюрьму "враг народа" лишался имени и фигурировал только под номером. Именно в результате этой практики сегодня невозможно узнать про судьбу шведского дипломата Рауля Валленберга, спасавшего во время войны евреев. Будучи задержанным чекистами в 1945 году, он был лишен своего имени и содержался под номером (возможно, "заключенный № 7" из списков НКВД – это он). О дальнейшей его судьбе никто не знает достоверно. Эта традиция продолжилась и после 1953 года. Практически сразу после смерти Сталина его непутевый младший сын Василий Сталин был заключен во Владимирскую тюрьму, где получил новое имя: Василий Павлович Васильев. Знаковое имя "Сталин" не могло принадлежать преступнику. Выйдя на свободу, "Васильев" стал "Джугашвили": гражданину с криминальным прошлым было более прилично носить настоящую фамилию генсека, чем называться "Сталиным".

Отдельным методом социального унижением по-советски являлось стирание имен бывших вождей, ставших врагами, из публичной сферы: например, имена "архипредателей" Троцкого, Каменева, Зиновьева и Бухарина вырезались из книг, как в этом собрании сочинений Ленина 1935, который составлял Лев Каменев.

Если имена нельзя было просто вырезать, предпринимались более хитрые усилия. Среди арестованных по делу "врачей-убийц" весной 1953 году был известный врач академик Владимир Зеленин. Его имя должно было исчезнуть из "Большой советской энциклопедии", и поэтому вместо статьи о нем появилась статья о фиктивной "зеленой лягушке, прудовой".

После смерти Сталина в 1953 году фактически произошел государственный переворот. Правая рука Сталина, могущественный министр госбезопасности Лаврентий Берия, чьим именем буквально пугали детей, был снят со всех постов, а потом и арестован. И его имя должно было раствориться, портреты сняты, а скульптуры уничтожены. Но что сделать с огромной статьей о нем в той же самой "Большой советской энциклопедии"? Всем подписчикам было разослано официальное письмо, в котором просили вырезать "ножницами или бритвенным лезвием" "страницы 21, 22, 23, 24, а также портрет, вклеенный между 23 и 24 страницами" (обратите внимание, что имя Берии аккуратно не упоминается), а потом вклеить статью "Берингов пролив".

Сейчас, в 2021 году, с грустью можно констатировать, что эти правила табуирования не исчезли. В современном российском государстве устанавливается новая система табу, поддерживаемая и снизу, и сверху. Содержательно эта "новая архаика" близка советской системе, хотя и не тождественна. И вот в чем ее сходство и отличия.

Мальчик вместо Путина: первое правило "новой архаики"

Как и в советское время, мы регулярно видим случаи, когда табу является способом бороться с оскорблением власти. Имя или образ правителя изымается из негативного контекста: не может сакральное находиться рядом с идеологически вредным. В сентябре 2015 года статусные официальные лица в республике Коми были обвинены во взяточничестве и арестованы. Популярная телепередача Первого канала "Человек и закон" показала оперативную съемку обыска в правительственном кабинете. Как и в любом типичном кабинете, в этом на стене висели портреты Путина и Медведева, однако во время трансляции портреты были "замазаны".

А в 2017 году тот же Первый канал показал популярный американский сериал "Фарго", в котором регулярно мелькали упоминания Путина и России в нелицеприятном или ироничном ключе. То Россия сравнивалась с Северной Кореей, то один из персонажей саркастически рассказывал историю о детстве президента. Первый канал официальный перевод поправил, чтобы там не появлялось то, чего не следует: Россия вообще исчезла из сравнения с Кореей, а Путина заменили на просто "мальчика".

Эта система правил – имя правителя не упоминается в негативном контексте – не имеет (пока) такого тотального характера, как в СССР, а о наличии внутренних инструкций на этот счет ничего точно неизвестно. В целом, однако, можно говорить о том, что Россия движется в сторону китайского принципа цензуры. В КНР нет прямого запрета упоминать лидеров в негативном ключе, но национальная поисковая система (Baidu) не выдаст никакой информации о членах Политбюро, кроме самой нейтральной. Однако если в Китае эта модель применяется в первую очередь по отношению к интернету, то в России – к государственным телеканалам. Мы ничего не знаем о личной жизни президента и его дочерях и, видимо, никогда не узнаем из государственных телеканалов. А недавно ТНТ убрало сначала шутку про российского президента из популярнейшего украинского сериала "Слуга народа", а потом и весь сериал.

При этом новая архаика узнается не только по тому, где имя Путина нельзя произносить, а портрет – вешать, но и там, где можно. Так, в "ночь длинных ковшей" владельцы некоторых московских ларьков пытались защититься от сноса, выставляя рядом с официальными лицензиями на торговлю портрет президента. Это напоминает рассказы прошедших сталинские лагеря: некоторые уголовники считали, что если сделать наколку с лицом Сталина во всю грудь или татуировку с его именем на лбу, охрана не будет стрелять при побеге и вообще не смогут расстрелять.

Такое использование портрета или имени властителя – это классическое создание оберега, подобное втыканию иглы над дверью в избу, чтобы ведьма не смогла войти в дом. Московские ларьки, впрочем, этот оберег не спас.

Лицо, претендующее на статус потерпевшего: второе правило "новой архаики"

Запрет произносить имя указывает на аномальный статус табуированного – он буквально кричит: он не наш, он чужой, он враг. Удивительное в современном варианте этой системы заключается в том, что это второе правило "новой архаики" насаждается и поддерживается напрямую верховным правителем.

Прослужив много лет в КГБ, Путин очевидно ориентируется на описанную выше систему табу и, следуя традиции начатой задолго до него, старается избегать имени врага. Эвфемизм "этот господин" в отношении Навального появился в речи Путина еще в 2013 году. Именно тогда Дмитрий Песков единственный раз пытался развернуто объяснить, почему президент не произносит опального имени (позже "Коммерсанту" пришлось не только удалить статью с цитатой, но и уволить двух журналистов, написавших ее, так как встреча с Песковым была в формате off record – прим.ред.): "В.Путин в этой стране в политическом плане находится вне конкуренции, а если он произнесет имя А.Навального, то отдаст ему часть своей популярности". Здесь мы имеем дело с классической формой магического объяснения: тот, кто произносит чужое имя, наделяет его своей силой!

Примерно тогда же, в середине 2010-х, к табуированию имени Навального стала прибегать политическая элита. Сначала заместительные фразы, которые использовались вместо опального имени, должны были подчеркнуть ничтожность оппозиционного политика. Для этого, чтобы лишить Навального не только имени, но и индивидуальности, в отношении него был использован редкий лингвистический прием: его описывали только как группу, всегда во множественном числе. В 2015 году Песков, отвечая на вопрос про оппозиционера, вместо его имени использовал оборот "иные политики", а в 2017 году – "различные активисты", "упомянутые граждане" или просто "ряд лиц". В 2017 к этому приему добавился еще один: слова-замещения теперь стали указывать и на опасность, даже криминализованность субъекта. Дмитрий Медведев вместо имени Навального говорит "судимый персонаж", а его пресс-секретарь Наталья Тимакова (а потом и Песков) – "осужденный персонаж". Последняя по времени формула Кремля "берлинский пациент" опять же меняет нюансы. В ней подчеркивается статус Навального как обитателя заграничной больницы, но никак не политика.

Имя Навального не может существовать и в публичном пространстве – этому правилу "новой архаики" следуют государственные служащие и чиновники. Ради стирания имени предпринимаются немалые усилия: после январских протестов операторы начали блокировать рассылку с упоминанием опального имени. А в начале февраля в Санкт-Петербурге пожарный расчет пытался поливать водой слово "Навальный", вытоптанное на льду Фонтанки.

Российские граждане научились использовать эту практику в своих интересах: еще в 2018 году появилась новая техника подстегивания коммунальных служб, которые, как мы все знаем, не славятся своей расторопностью. 8 февраля 2018 журналист Михаил Козырев предложил писать на сугробах имя Навального, чтобы их убрали. Через два дня этот план воплотила москвичка Татьяна Григорьева. Опальное имя, изображенное с помощью зеленки, дворники отскребли вместе с сугробами. Флешмоб начал стремительно распространяться по российским городам: на борьбу с "Навальным" снегоуборочная техника вышла по всей стране.

В результате этих усилий формируется "ритуальный язык", в котором нет места оппозиционерам. Чиновники начинают следовать ему, нарушая при этом существующие правила, например, нормы делопроизводства и права. Так, в 2020 году томский судья Алексей Карпов в постановлении суда, признавшем законным отказ возбудить дело об отравлении Навального, умудрился ни разу не назвать имя политика. Вместо этого он везде в постановлении написал "лицо, претендующее на роль потерпевшего".

Табу на имя не просто создает границы общества, но вытесняет неугодных за его пределы. Границы эти невидимые, но тем не менее – очень прочные. Разрушение табу, проба этих границ на прочность становится оружием символического сопротивления и солидарности. Где-то совсем рядом уже почти готов двойной эспрессо для Навального.