10-летняя Сафия из Таджикистана, в селе Каменка. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

По данным за 2016 год, на территории Российской Федерации работали более 3,21 млн граждан Киргизии, Таджикистана и Узбекистана. По неофициальным данным, этих людей гораздо больше – максимальная цифра, которую приводили СМИ, составляла 10 млн человек.

Кто-то приехал в Россию недавно, но многие живут тут десятилетиями. Присутствие мигрантов заметно не только в больших городах, но и в вымирающих русских деревушках, где таджики и узбеки вселяются на место уехавших или умерших местных жителей.

Тем не менее, мигранты из Средней Азии видятся большинству россиян потенциально опасными чужаками. Можно ли побороть стереотипы о т.н. гастарбайтерах и что мешает мигрантам интегрироваться в российское общество? Ответить на этот вопросы oDR помогали председатель комитета "Гражданское содействие" Светлана Ганнушкина и научный сотрудник Группы исследований миграции и этничности РАНХиГС Анна Рочева.

Страшилка про мигрантов

Медведково – обычный спальный район Москвы, состоящий из многоэтажных домов, торговых центров и бесконечных пробок. Здесь в 2002 году открылся первый в России гипермаркет АШАН. Тогда же в село Челобитьево, через дорогу от огромного ТЦ, начали активно вселяться приехавшие на заработки мигранты.

Слава Челобитьева уже успела померкнуть – с 2009 года село не раз попадало в поле внимания прессы. Полиция регулярно приезжала оттуда с “уловом” - рапортовали о сотнях задержанных нелегалов.

В 2011 году градус ненависти к приезжим, который транслировали СМИ, был особенно высок. Тогда Комсомольская Правда выпустила репортаж о Челобитьево – автор рассказывал о 20 тысячах мигрантов, которые буквально “оккупировали” местность.

Позже сюда не раз наведывались журналисты – российские и зарубежные. Одни призывали выслать приезжих, другие – защитить. Одни говорили об опасности нелегальной торговли, рассадниках болезней и преступности. Другие – о трудовом рабстве, нарушении прав человека и проблемах системы, загоняющей людей в нелегальное поле.

Первых оказалось больше, и несколько лет назад в Челобитьево приехала строительная техника, которая фактически сравняла большинство мигрантских жилищ с землей. Жителей вагончиков и прочих самодельных убежищ выселили. Мечеть, построенную силами местных жителей, сожгли.

Жителей вагончиков и прочих самодельных убежищ выселили. Мечеть, построенную силами местных жителей, сожгли

Но Челобитьево продолжает жить. Мигрантов тут уже значительно меньше – около пяти тысяч. Живут они в домах, арендованных у коренных жителей, кое-кто обзавелся собственностью. За забором из профнастила спрятался большой хостел. Снять койко-место может кто угодно, но живут в основном узбеки и таджики.

“Некоторые врачи ‘скорой’ уже выучили таджикский. Ведь им часто приходится сюда приезжать – кто-то заболеет, кто-то рожает”  рассказывает правозащитник центра Мемориал Бахром Хамроев. Он бывал здесь десятки раз. Расцвет и закат Челобитьево проходили у него на глазах.

Бахром проводит мне экскурсию по улице Колхозная. Справа от меня разношерстные, будто собранные наскоро дома. Слева несколько экскаваторов ковыряют пустырь, который раньше был усыпан лачугами мигрантов. Здесь есть своя пекарня, а в одном доме разводят собак на продажу. В основном же узбеки и таджики работают в торговых центрах неподалеку, в десятках крошечных тандырных и мелких продуктовых палатках. Приезжие плотно интегрировались в пространство спального района Москвы.

Где начинается Москва. Село Челобитьево в Московской Области. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

“Дети этих мигрантов учатся в ближайшей школе. Состав там 50 на 50 местных и приезжих детей. Они отлично знают русский, говорят без акцента – лучше, чем их родители” - рассказывает Хамроев. Кое-кто из местных переехал, продав свои дома приезжим. Теперь они сами стали челобитьевцами.

Интересный факт: мигранты довольно долго населяли Челобитьево, но гонения на них начались только в 2013 году. И тут не обошлось без политики, поясняет Анна Рочева. “Когда в 2013 проводилась предвыборная кампания кандидатов в мэры Москвы, тему мигрантов активно разрабатывали политики. Каждый кандидат, включая Навального, говорил о том, что нужно ‘разбираться с нелегалами’. Опросные компании делали замеры и выяснили, что ксенофобские настроения тогда выросли”, - напоминает она.

В пользу довода о том, что всплеск ксенофобии подогрет политической борьбой, говорят последующие замеры общественного мнения. “Когда происходили другие резонансные события – например, на Украине или в Сирии, тема мигрантов затихала. Опрашиваемые выражали более спокойное отношение к приезжим. То есть реакция во многом зависит от того, какие темы педалируют СМИ” - уверена Рочева.

При этом тезисы, к которым обращаются политики, зачастую ничем не подкреплены, уточняет Светлана Ганнушкина. “Достаточно открыть сайт МВД, чтобы убедиться, что разговоры об огромном количестве преступлений, совершаемых мигрантами - это миф. Количество преступлений, совершаемых иностранными гражданами в России, составляет 3-4 процента. В это входят и специфические преступления, вроде нарушения режима пересечения границы - такие преступления граждане РФ просто не могут совершить. Эта статистика достаточно стабильна” - отмечает она.

Тем не менее, москвичи ждут подвоха именно от мигрантов. Совокупность вышеперечисленных факторов превращает мигрантов в касту неприкасаемых в иерархии больших российских городов.

Новые русские

В отдалении от столицы картина выглядит иначе. Село Каменка находится в получасе езды от Тулы. Здесь около тридцати домов, автобусная остановка и продуктовый магазин. Каменку делит надвое небольшая речушка, летом около нее играют дети. Только двое из них – русские, остальные таджики.

Хусноро, улыбчивая женщина средних лет, вместе с двумя сыновьями переехала сюда в 1999 году. В Каменке уже жила ее сестра – она помогла Хусноро оформить временную регистрацию. В 2004-м они с мужем автоматически получили российское гражданство, а 2005-м купили дом-развалюху у местных, которые переехали в Москву.

“В Таджикистане тогда было трудно. Мы хотели дать образование детям, заработать денег. Потом там стало легче, мы даже пытались вернуться назад в 2004. Но вскоре старший сын запротестовал – он пошел там в 4-й класс, а оказалось, что всю программу он прошел годом раньше в России. Мы пожили в Таджикистане год и вернулись обратно в Каменку” - рассказывает Хусноро.

Присутствие мигрантов заметно не только в больших городах, но и в вымирающих русских деревушках. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

Муж работал преимущественно на деревне разнорабочим, потом устроился на местный завод металлопластиковых конструкций. К 2014 скопили на постройку более просторного дома. Недавно во дворе поставили кат – традиционное место, где люди сидят на курпачах (таджикский матрас), пьют чай, едят и общаются. Хозяйка выращивает на огороде морковь, свеклу, картошку, репу.

Женщин с историей, как у Хусноро, в Каменке много – сейчас это практически таджикское село. Таджики живут не только в Каменке, но и в селе Бобровка и Архангельское. В районе есть ферма, которая принадлежит таджикам – там разводят скотину. С русскими соседями, которых с годами становится все меньше, не конфликтуют.

У Хусноро пять детей, 10-летняя дочь Сафия учится в 4-м классе. В ее классе девять человек - четверо русских и пять таджиков. Сафия ни разу не была в Москве, но очень хочет увидеть столицу, особенно Красную площадь. В Таджикистане она была несколько раз, но ей там не понравилось.

“Я хочу стать хирургом, когда вырасту. Старший брат сказал мне, что в медицинский вуз берут только отличников. Теперь учусь на одни пятерки” - рассказывает девочка. По-русски Сафия говорит идеально, чего не скажешь о ее матери.

Мы гуляем по Каменке. На Сафие пестрая косынка, розовые непромокаемые сапоги с дешевым искусственным мехом, под курточкой – традиционное таджикское платье в яркий цветок. Под ним, как полагается по сунне и по среднеазиатской традиции, поддеты штаны.

В Каменке живет восемь таджикских семей, и у всех есть дети. Семьи разные – где-то пять, где-то десять человек. У одного мужчины две жены – таджичка и русская, и десять детей. Отец семейства очень религиозен – Сафия говорит, что его старшая дочь выходит на улицу исключительно в никабе.

Дом русского сельчана в Каменке. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

Конфликтов с русскими девочка не помнит, но один вопиющий случай в деревне все же был.

“Дяденька один был очень недоволен, что мы играли около его дома. Кричал, чтобы не подходили к его территории и речке, даже стрелял в нас из ружья. Его жене всегда жаловались, и теперь он не орет – спокойно говорит, чтобы мы не подходили к забору. И ружье больше не носит. Остальные русские тут нормальные. Привыкли к нам, даже понимают некоторые слова на таджикском” - рассказывает Сафия.

Через полчаса мы пройдем мимо дома того самого дяденьки, и Сафия покажет дерево, в которое тот однажды выстрелил. Хозяин будет наблюдать за нами из-за забора.

Нелюбовь к мигрантам как социальное явление

Неприятие мигрантов коренным населением не удивляет Светлану Ганнушкину. "После развала СССР наблюдалось сочувствие к репатриантам, к украинцам в 2014 году. А к таджикам и узбекам большого сочувствия не было никогда", - поясняет Ганнушкина.

К сожалению, это прослеживалось и в советское время. “Я помню, как продавщица в Детском Мире нахамила женщине-узбечке с целой толпой детей. Она разговаривала с женщиной презрительно, потому что та не очень хорошо изъяснялась по-русски. Сама продавщица, понятное дело, по-узбекски не говорила совершенно, но не считала это зазорным” - вспоминает Ганнушкина.

"Кто станет "чужим" через 20 лет – можно только гадать"

Не только мигранты из Средней Азии попадают в категорию "чужие". В России это также мигранты из Закавказья и россияне из северокавказских республик, поясняет Анна Рочева. Но так было не всегда.

“В 90-е годы в Россию приезжали русскоязычные переселенцы из Средней Азии и Закавказья, которые бежали от конфликтов. Этих людей заселяли на окраины – пытались поднять "русскую деревню". При этом люди были в основном городские, преимущественно с высшим образованием. В русских деревнях в них видели чужаков, относились как к понаехавшим. Так же потом стали относиться к этническим узбекам, таджикам и киргизам, позже приехавшим из Средней Азии. Кто станет "чужим" через 20 лет – можно только гадать. Работать с этими особенностями восприятия можно и нужно – на это, собственно, и должна быть нацелена политика интеграции” уверена Рочева.

Школа как инструмент интеграции

Школа находится в километре от Каменки – в деревне Архангельское. Там учатся и дети из трех ближайших сел. 50 из них таджики, 47 - русские.

Школьная форма обязательна для всех – Сафия носит бордовый сарафан и жилетку. Носить платок девочкам в начальных классах запрещено, в старшей школе разрешают ходить в косынке или шапочке.

Лучшая подруга Сафии – таджичка, тоже живет в Каменке. Они учатся в одном классе. “Русские подруги у меня тоже есть, только одна мне не нравится. Она все время лезет в мою жизнь. Я приношу обед с собой, потому что в школе не халяль, и она все время смотрит в мою тарелку – говорит, что я ем ‘коричневую еду’. Но мне все равно, мамина еда вкуснее” - рассказывает Сафия.

Кроме общеобразовательных предметов, дети еще ходят на танцы. Девочкам нельзя танцевать после 9 лет, но родители разрешили Сафии посещать занятия до конца года.

“Сначала мне нравилось, но теперь надо обязательно надевать джинсы и футболку. Когда я была в первом классе, то танцевала в костюме бабочки, и крылышки были. Мне очень понравилось” вспоминает Сафия.

Учителей Сафия делит исключительно на злых и добрых. Была, например, Юлия Сергеевна, которая называла деток зайчиками и дружочками. Только одна учительница не нравится Сафи – в коридорах она обходит таджикских детей стороной и не разрешает им играть. А вот русские дети не сторонятся таджиков – после уроков все вместе играют в салочки.

Разрозненное детство. Сын трудовых мигрантов из Таджикистана в селе Каменка, Тульская область. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

Специалисты из Петербурга проводили исследования, которые показали, что в России у школьников нет резких негативных установок относительно детей других национальностей, рассказывает Анна Рочева. Так что взаимодействие с другими детьми не является препятствием для интеграции мигрантов. Главное препятствие – это сама система образования.

“В первую очередь это касается изучения русского языка” - уверена Рочева. - “Несколько лет назад в каждом округе Москвы работали школы русского, куда можно было отдать ребенка, независимо от возраста. Там он год учил язык, потом мог поступить в районную школу. Просуществовали эти школы недолго – их перестали финансировать. Сейчас существуют только отдельные курсы с волонтерами – например, центр ‘Такие же дети’, но их усилий недостаточно.

Это большая проблема – ведь если ребенок плохо знает русский язык, он не может хорошо учиться. И школы часто не хотят принимать детей мигрантов” поясняет она.

Светлана Ганнушкина также указывает на несовершенства образовательной системы. Проблема, по ее словам, обнаруживается не в отношениях “школьник-школьник” или “школьник-преподаватель”, а в отношениях “родитель школьника-власть.”

“Дискриминация в области образования существует не потому, что учителя плохо относятся к детям мигрантов, а потому, что детей не берут в школу, если у родителей нет регистрации. В 2015 году мы даже судились с Министерством образования, требуя отменить приказ, ограничивающий прием детей в школу. Конституция России предоставляет право учиться всем детям, находящимся на нашей территории, без всяких ограничений.

Это в высшей степени соответствует государственным интересам России. Если обстановка будет способствовать этому, то дети, которые учатся вместе, вырастут более терпимыми. Это относится к детям мигрантов и к нашим детям, которые станут источником распространения нашего языка и культуры” уверена Ганнушкина.

Техники такого обучения хорошо известны в мире, напоминает она. Самый яркий пример - США, где вместе учатся дети, семьи которых двести лет живут в стране, и дети из только что прибывших семей. Если это работает, то выпускники школы, где учится Сафия, вырастут более восприимчивыми к другой национальной культуре.

"Приняли такой, какая я есть"

Малика работает в школе – преподает английский для младших и старших классов. Она единственная учительница-таджичка. Дом, в котором живет Малика с мужем и тремя детьми, разделен на две семьи – такое встречается в деревнях повсеместно. Соседи Малики – русские.

Малика устроилась в школу в 2008 году. Уроки она ведет в хиджабе. Преподавателям все равно, а вот у родителей возникало недовольства. Но деваться им некуда: учителей хронически не хватает, и Малика с высшим образованием по специальности – подарок для школы.

До нее здесь уже была учительница-таджичка – преподавала детям русский язык. Пожилая женщина, она выросла в Советском Союзе - в годы, когда профессия учителя русского была почетной и востребованной. Преподавание русского в Таджикской ССР было на высоком уровне, и лишь в последние 15 лет начались заметные процессы по дерусификации населения.

В поисках работы женщина приехала в Каменку к мужу. Тот хотел перевезти семью на совсем и даже купил собственный дом. Но жена не смогла привыкнуть к российской глубинке – через два года она вернулась в Таджикистан.

Муж в итоге уехал в Москву, сдав дом другим таджикам. Но такие случаи редки. В основном все приехавшие остаются.

“У меня никогда не было тяги к Москве, в деревне мне дышится легче. Я попала под программу помощи молодой семье, занятой на селе. Нам дали жилищный сертификат, и его мы, с доплатой, обменяли на этот дом” рассказывает учительница. На ней тоже надето платье с цветами.

Наш дастархан. В гостях у таджикских мигрантов, в селе Каменка, Тульская Область. Фото: Екатерина Нерозникова. Все права защищены.

Дом Малики скромный и уютный. Она стелет для нас напольные таджикские матрацы – курпача. Ставит на дастархан (скатерть, расстеленную на полу) угощения – варенье, конфеты, чай, хлеб и сумалак – пасту из пророщенных бобов. На кухне варится традиционный суп – мастава.

“Я уехала из Таджикистана в 1993 году. За это время страна очень поменялась, но отношение к женщинам в хиджабе не очень хорошее” рассказывает Малика.

В российской глубинке к ее внешнему виду относятся более лояльно.

“В Таджикистане могут сказать покрытым девушкам, мол, натянули на себя мешки. Называют монашками, посмеиваются вслед. Здесь меня тоже называли цыганкой. Но в Таджикистане все это слышать больнее, чем в России.

Я бы вернулась на родину, если бы там не было проблем со свободой мысли. В Таджикистане я не смогу пойти работать в школу в хиджабе. Здесь же меня приняли такой, какая я есть. Россия дала мне очень много, я горжусь тем, что живу тут, я чувствую себя свободно. Не понимаю, почему ко мне должны плохо относиться. Я соблюдаю законодательство, я же не хожу голой. Наоборот, я прикрыта, это должно приветствоваться” считает Малика.

"Я бы вернулась на родину, если бы там не было проблем со свободой мысли"

Мужчины в основном работают в Москве, в деревню приезжают на выходные. Так делает и муж Малики. Хотя и здесь есть места для трудоустройства – птицефабрика и завод металлопластиковых конструкций. Таджиков там берут на работу без проблем.

Единственное, что волнует работодателя – это документы. С ними у таджиков полный порядок – схема получения разрешения на временное проживание, а после и гражданства, обкатана годами.

Тем не менее, Малика утверждает, что сейчас получить российский паспорт сложнее, чем 10 лет назад. “Просто мигрантов стало намного больше. В Ясногорске я на каждом шагу встречаю наших” рассказывает Малика.

По ее ощущениям, сейчас идет новая волна миграции – поколение, приехавшее в Россию в период с 1992 по 1995 годы, обустроилось и подтягивает родственников. Никакого спада трудовой миграции из-за скачка курса доллара не было, уверена Малика.

Поселения мигрантов: реальная перспектива или единичный случай?

Общинное проживание среди мигрантов встречается нечасто, село Челобитьево – а теперь Каменка – это редкое явление, отмечает Светлана Ганнушкина. В целом ей не кажется, что мигранты стараются жить в изоляции.

Тем не менее, факт остается фактом – квот на РВП (разрешение на временное проживание) в Москве и других больших городах меньше, чем в отдаленных селениях, так что отток мигрантов в село в некотором роде имеет смысл. “Но даже если люди получают квоту там, то работать они все равно приедут в Москву. Очевидно: есть спрос и предложение – они должны соединиться” - отмечает Ганнушкина.

Анна Рочева также подчеркивает, что возможность заработать является для мигранта приоритетной в выборе места жительства. “В целом, миграция – это явление, которое максимально завязано на экономику. Мигранты едут туда, где есть работа. В России это чаще города, а не сельская местность” - считает эксперт.

Исключения, по словам Рочевой, составляют локации с активным развитием сельского хозяйства.

“В Оренбургской области есть несколько деревень, где живут и работают узбеки. Как они там появились? В конце 80-х выходец из Узбекистана начал заниматься там сельскохозяйственным бизнесом – выращивал помидоры и огурцы. Он работал очень много, а коренное население при этом работало мало – люди много пили. Этот человек звал к себе на подмогу братьев и племянников. Сейчас там большой семейный бизнес, туда переехали узбеки, которые и живут, и работают в деревне. Многие при этом приезжают работать только на сезон. Но такой случай, как в Тульской области, скорее редкость” считает она.

“Что касается национальной одежды, то в деревне мигрантам действительно проще ее носить, чем в городе. Но я не замечала, чтобы они стремились ходить в национальной одежде: платок у женщин, борода у мужчин – российские мусульмане тоже часто так ходят” считает Ганнушкина.

Культурные отличия мигрантов (национальная одежда, традиции) играют не самую важную роль в вопросе интеграции в российское общество, уверена Анна Рочева.

“Главная проблема для интеграции – это документы, отношение полиции, плохие условия труда и отсутствие интеграционных усилий со стороны государства. Этим вопросом, по большому счету, никто не занимается.

Что сделали власти? Например, с начала 2015 года ввели экзамен на знание русского языка, истории и законодательства - якобы для облегчения интеграции мигрантов. Но наш прошлогодний опрос показал, что этот экзамен как мертвому припарка. Это лишь дополнительный пункт, за который мигрант должен заплатить, чтобы легально работать в России” констатирует она.

Жертвы труда и суда

К сожалению, среднестатистический россиянин приписывает мигрантов из Средней Азии к некоему абстрактному сообществу гастарбайтеров, придавая этому слову исключительно негативный окрас. Этим пользуются политики, работающие над своим рейтингом. Этим пользуется полиция, которая наживается на страхах самих мигрантов.

А страхов у них много. Ганнушкина рассказывает, что мигранты мало информированы о своих правах и общаются с полицией по принципу “против лома нет приема.” “Они боятся полиции и стараются минимизировать общение с ними. Так ведут себя и давние , и новые мигранты. Более того, так ведут себя и россияне” подчеркивает она.

Картина удручающая: за полицией в России четко закрепилась репутация репрессивных органов, куда люди идут за помощью в последнюю очередь.

“Поэтому мы были против вливания ФМС в МВД. На эти грабли мы уже наступали в 2001 году, и получили по лбу. Управление миграцией разрушено, местные миграционные органы подчиняются не федеральным миграционным органом, а местным органам МВД. Связи разорваны, квалифицированные специалисты уходят, их места занимают те, кто никогда не занимался миграцией и, извините за резкость, ничего в этом не понимают” поясняет Ганнушкина. “Пройдет время, и снова – в десятый, без преувеличения, раз придется вернуться к проблеме создания системы управления миграцией, созданием института убежища. Если мы хотим быть цивилизованной страной, разумеется.”

Сотрудник Федеральной миграционной службы объявляет иностранным рабочим причину задержания во время рейда по выявлению нелегальных иммигрантов на Казанском вокзале города Москвы. Фото (c): Александр Уткин / РИА Новости. Все права защищены.

Очевидно, что другой важной частью работы с мигрантами должна стать стратегия по их интеграции в российское общество – иначе круг, где полицейский царь и бог, а мигрант априори виноват, не разомкнется никогда.

Для решения этой проблемы нужны интеграционные мероприятия, которые помогали бы наладить взаимодействие между отдельно взятыми местными и мигрантами, считает Анна Рочева.

“Мы разрабатывали и проводили такие мероприятия, оценивали их эффективность и по итогам этой работы создали методические рекомендации для успешных интеграционных мероприятий. В их основе – интеркультурализм, который предполагает общение людей на индивидуальном уровне, с учетом их культурного багажа.

Этот подход гораздо эффективнее принципа "мульти-культи", где люди взаимодействуют не как индивиды, а как представители того или иного народа: когда на сцену вышли таджики и потанцевали, вышли узбеки и сделали плов, и вот вам дружба народов” поясняет она.

Этот подход гораздо эффективнее принципа "мульти-культи", где люди взаимодействуют не как индивиды, а как представители того или иного народа

Сейчас вопросом интеграции должно заняться Федеральное агентство по делам национальностей (ФАДН). До этого с методичками , которые разрабатывают такие специалисты, как Анна Рочева, было попросту некому работать.

Если ФАДН серьезно возьмется за эту работу, то ему придется нелегко. Главное – не допустить ошибку, пытаясь сделать из любого приезжего среднестатистического россиянина.

“Может сложиться представление, что если мигранты перестанут, условно, грызть семечки, то к ним сразу станут относиться как к "своим". На самом деле в каждом обществе всегда есть ‘свои’ и ‘чужие’, только в зависимости от исторического контекста в ту или иную категорию попадают разные люди. Набор же этих особенностей, которыми в тот или иной период объясняют чью-то ‘чуждость’, - это вещь конструируемая. То есть восприятие каких-то особенностей поведения как раздражающих признаков ‘чужих’ - это скорее следствие, а не причина” поясняет Рочева.

От себя могу лишь посоветовать тем, кто принимает решения, заглянуть в школу, где учится будущий хирург Сафия, и посмотреть, насколько эффективным может быть отказ от стратегии деления на своих и чужих. Работа на уровне школ может стать серьезным шагом на пути развития интеграционного проекта – если, как говорила Светлана Ганнушкина, мы действительно хотим быть цивилизованной страной.