Владимир Чупров. Фото: Иван Иванов. Все права защищены.Даже после снижения цен на нефть, начавшегося в 2014 году, добывающие компании в России чувствуют себя неплохо за счет экологического и социального демпинга.

Руководитель энергетической программы Гринпис России Владимир Чупров рассказал, к каким последствиям для экологии приводит сокращение издержек и как  компании могут снижать количество нефтеразливов.

Что такое экологический демпинг?

В экономике одним из базовых понятий является себестоимость производства, куда входят стоимость труда, ресурсов. Но есть еще потери для природы и социума, они тоже должны учитываться. Например, ты добыл нефть, но разрыл тундру – кто за это заплатит? Или вырубил сквер, чтобы построить коммерческое жилье, и теперь у кого-то из окна не деревья видны, а трубы, и квартира подешевела на 10%. Весь этот ущерб теоретически должен закладываться в себестоимость продукции или компенсироваться другими способами. Когда эти факторы не учитываются –  это и есть экологический и/или социальный демпинг.

Политика нашего государства де-факто направлена на то, чтобы экологические и социальные потери, как правило, не учитывались в полном объеме и не отражались на себестоимости. За счет этого компании выигрывают, в первую очередь, на внешних рынках. Когда Игорь Сечин, глава компании ПАО "Роснефть"говорит, что у него себестоимость нефти 4 доллара за баррель, а у компаний Shell или British Petroleum –  7 долларов, это означает не то, что у "Роснефти" более эффективный менеджмент, а то, что у нас более дешевая рабочая сила, иными словами, социальный демпинг. Нашим рабочим не платят как, например, рабочим компании Statoil, у которых не только зарплаты высокие, но есть и страховки, а условия труда и техника безопасности лучше.

Экологический демпинг в том, что "Роснефть" и другие компании не вкладывают достаточно в ремонт и замену нефтепроводов. В результате происходят масштабные разливы, а такие горе-компании экономят примерно один доллар с барреля в себестоимости нефти. Это много. Отсюда более успешные экономические показатели российской нефтедобычи.

Так происходит и с углем: пришла компания, прогнала людей, на земле которых начала разработки, не рекультивировала карьер, оставшийся после добычи открытым способом, получила льготный тариф на железнодорожную перевозку. Нужно добавить открытую перевалку угля в морских терминалах, которая отравляет воздух угольной пылью и получается "дешевый" уголь, в котором заинтересован Китай, да и кто угодно. В результате Китай покупает его за счет нашего с вами здоровья и экологии.

В самом Китае угледобыча понемногу сворачивается.

Да, в первую очередь именно по экологическим соображениям –  самые грязные и нерентабельные шахты и разрезы закрываются. Недостаток угля компенсируют импортом, в том числе из России.

Почему государство позволяет крупным добывающим компаниям сокращать издержки?

В федеральном  бюджете доминируют доходы от продажи нефти и газа (от нефти больше). По некоторым оценкам, она обеспечивает до пяти триллионов рублей в федеральный бюджет. При этом расходная часть бюджета –  порядка 14 триллионов рублей. То есть более 30% – это нефтедоллары, а это военные программы, пенсии и так далее. В результате государство формирует такой негласный общественный договор: вы, нефтяные компании, обеспечиваете эти пять триллионов, а мы де-факто закрываем глаза на социально-экологический демпинг, чтобы обеспечить приток инвестиций, высокую рентабельность и ваши прибыли. Это этический выбор не в пользу благоприятной окружающей среды, как зафиксировано в Конституции, не в пользу населения, которое имеет катастрофическую ситуацию с онкологией, в том числе по экологическим причинам.

Сколько эта ситуация длится?

В СССР тоже мало уделяли внимания вопросам экологии. Добывали ту же нефть бесконтрольно: на Колве (река, в районе которой в 1994 году произошел самый крупный на тот момент в мире нефтеразлив на суше) разливы были и в начале 70-х годов, и никто не нес ответственность. Советская нефть была дешевой и из-за этого. Сейчас нам говорят, что советская модель была эффективной с экологической точки зрения. Но откуда тогда закон и программа по ликвидации накопленного экологического ущерба , который возник в результате хозяйственной деятельности предприятий на территории России в прошлом, в основном во времена СССР? Цена вопроса –  сотни миллиардов рублей. Это свалки, которые никто не убирал, за которые никто не платил. Теперь налогоплательщики скидываются, в том числе на уборку Арктики, которую еще в 2010 году объявил Путин.

Почему ситуация не меняется или меняется медленно?

Все упирается в вопрос этики. В Западной Европе на каком-то этапе пришли к выводу, что с населением надо договариваться и как-то учитывать его интересы (читай: "прекратить экологический и социальный демпинг"), а принцип "загрязнитель платит" должен быть не на словах, а на деле. В Советском Союзе и России традиционно этого не было. В результате у нас существует пирамида, где, в первую очередь, учитываются интересы правящей элиты, олигархов. А у местного населения на том же Самотлоре (озеро в Ханты-Мансийском автономном округе, возле которого находится крупнейшее в России месторождение нефти) не спрашивали, нужна ли им большая нефть.

Бачатский угольный разрез. Фото CC BY 3.0: Rvetal / Википедия. Некоторые права защищены.По поводу соблюдения принципа "загрязнитель платит" в атомной энергетике есть хороший пример. "Росатом", преемник Средмаша (орган, управлявший в СССР атомной отраслью), забрал себе "сливки": атомные станции, а радиоактивные отходы оставил государству. Причем очень хитро: они изменили название, статус, стали государственным концерном  и отказались брать на баланс радиоактивные отходы, в том числе те, которые образовались в российский период. То есть проблему утилизации взвалили на плечи налогоплательщика. А если бы учитывалось мнение населения (которое у нас в итоге во многом платит за загрязнителя), то ситуация менялась бы быстрее. Но тогда бы у нас не было того же "дешевого" атома.

Почему этой весной нефтеразливы стали центральной темой повестки в Комитете по экологии Госдумы?

Можно выделить несколько экологических тем, которые на слуху и "конкурируют" между собой: нецивилизованное обращение с бытовыми отходами, нефтяные разливы, лесные и торфяные пожары, хищническая заготовка леса. Проблема мусора сопровождает населенные урбанизированные территории, и люди чувствуют ее буквально носом, поэтому мусорный кризис имеет мощный драйвер в виде протестного движения со стороны жителей крупных городов. А нефтеразливы, которые происходят чаще далеко "на безлюдном Севере" –  это вопрос, который общественные организации поднимают годами и даже десятилетиями. Гринпису с другими общественным организациям понадобилось около десяти лет, чтобы поднять эту тему: мы визуализировали проблему нефтеразливов, в том числе для западных читателей, потому что западный капитал играет активную роль в нефтедобыче в России. Мы сформулировали решения в 2014 году на круглом столе в Усинске и убедили власти задуматься об их принятии. Время и активная работа –  сочетание, которое позволяет привить власти понимание, что при разливах теряется много нефти и начинаются имиджевые риски.

Сколько в России разливается нефти ежегодно?

В 2010 году в Мексиканском заливе, по некоторым оценкам, в море попало порядка 600 тысяч тонн нефти. Для сравнения, по оценке бывшего министра природных ресурсов и экологии России Сергея Донского, выбросы нефти в окружающую среду в России –  это порядка полутора миллионов тонн в год. То есть у нас каждый год происходят два "мексиканских разлива" тихой сапой, в основном через промысловые нефтепроводы.

Как изменить ситуацию?

Компаниям нужно провести полномасштабный мониторинг, чтобы понять какие трубы в зоне риска и их следует срочно менять. Там более-менее представляют, где тонко и скоро порвется. Затем нужно посчитать, сколько будет стоить замена и включить затраты в программу капитальных вложений. Обычно трубу чинят, когда она уже потекла, но это просто латание дыр. Судя по сообщениям в СМИ, в последние два-три года "Лукойл" в Коми и "Роснефть" в Ханты-Мансийском автономном округе наращивают программы по превентивной замене труб. Чтобы это произошло, в Коми десятки лет работала общественная экологическая организация "Комитет спасения Печоры" при поддержке Гринпис. В ХМАО –  это заслуга, в том числе, местного природнадзора, и Гринпис оказал посильную помощь. Но кардинального изменения ситуации по России и в регионах на уровне статистики порывов (разгерметизация промысловых нефтепроводов) пока нет. По оценке самих компаний, за год происходит примерно 10 тысяч порывов.

"Комитет спасения Печоры" на митинге. Источник: savepechora.ruЕще один важный шаг, который должны сделать власти и компании, чтобы кардинально изменить ситуацию, –  открыть информацию по всем авариям. Министр Донской говорил о 25 тысячах порывов в год. Получается, что примерно три разлива из пяти "прячутся". Можно отслеживать аварийные разливы нефти с помощью космического мониторинга. Гринпис делал такой мониторинг и добивался значительных результатов по вскрытию "неизвестных" разливов. Но, например, у такой организации как "Комитет спасения Печоры" банально нет денег на дорогие компьютеры, их обслуживание, покупку космоснимков в режиме онлайн. Такую работу может и должно делать государство, которое пока не заинтересовано в том, чтобы представить полную картину нефтеразливов.

Со своей стороны мы сейчас используем мягкие инструменты. Есть, например, рейтинг WWF и компании "Креон", который оценивает нефте-газовые компании на предмет прозрачности. Мы ведем переговоры, чтобы в качестве критерия оценки использовалось наличие у нефтяных компаний открытого реестра всех нефтяных разливов с указанием координат, даты, масштаба и объема.

А можно наполнять госбюджет с помощью штрафов за утечки?

Если начать штрафовать компании и привлекать их к полной финансовой ответственности за нефтяные разливы, то государство может поднять размер экологического вреда с нынешних примерно 10 млрд рублей до 200 млрд рублей в год. Это сумма, от которой начинают серьезно работать "счетные палаты" и министры. Если это произойдет, то нефтяники, поверьте, тут же начнут менять трубы вместо того, чтобы компенсировать экологический ущерб. Замена труб, а это порядка тех же 200 млрд рублей, необходимых ежегодно для реновации парка промысловых нефтепроводов в течение 5-7 лет, будет выгодна и нефтяным компаниям, и всей экономике страны. Хотя эти деньги и не попадут в доходную часть бюджета, они пойдут в смежные отрасли: металлопрокат, сталелитейную промышленность, перевозки, железную дорогу. Появятся новые рабочие места в диагностике, замене нефтепроводов и так далее.

Но так на "оборонку" ничего не остается.

В этом случае не будет литься нефть, и поднимутся смежные отрасли. Финансировать "оборонку" за счет экологических штрафов, когда можно просто решить проблему нефтеразливов, – неэтично.