В 2009 году новосибирский фотограф Валерий Кламм запустил проект об ускользающей провинциальной России «Родинки на карте: фотохроники нестоличной России». Этот фотоблог очень быстро стал популярным: и потому, что он рассказывает о малоизвестных местах и людях, и потому что интонация «Родинок» точно соответствуют непарадному чувству патриотизма.

В прошлом году, говоря о собственных фотографиях, Кламм писал: «Родина - как мегаидея, как общий идол, которому поклоняются и который защищают, как геопривязка родства и долга - перестала существовать. Пространства нарезаны, куски присвоены, любовные отношения народа и «его» земель размыты. Всё чужое: нечего любить и не за что жизнь положить... Моя родина для меня экстерриториальна - это череда лиц и судеб». 

Сейчас Кламм готовит к изданию книгу «Сибиряки» — мозаику из фотографий и историй «обычных необычных» людей, живущих в российской глубинке. В разные годы эти фотографии появлялись в «Родинках на карте». «Родинки» полностью финансируются самим Кламмом, а деньги на книгу он собирает через краудфандинговую платформу IndieGoGo. 

Когда в 2009 году ты запустил блог, то решил одинаково дистанцироваться и от трэша, и от восхваления российской глубинки. Жизнь в удаленных точках России для тебя — это не деградация и не первозданная чистота. А возникают сложности, когда нужно выдерживать баланс, чтобы не скатиться в бичевание нравов или наоборот? 

Да, если быть вне оценок, суждений, клише, видеть не экзотику, не «территорию проблем» или «жопу мира», то выходит просто: такая жизнь.

Это не идеализация-пастораль, но в стороне от городов живет какая-то не мною открытая особая сердечность, человечность

В этом году один из членов жюри конкурса World Press Photo заявил об усталости от стереотипов: фотографы ходят одними и теми же тропами - «больше бедности», «развалины»… Все «социально озабочены». Нам это было неинтересно еще в первых экспедиционных маршрутах. И «Родинки» с самого начала заговорили в другой интонации – не про пьянство и разруху в глубинке, не про кривые заборы и руины былого.

Горный Алтай. Художник Каламбина Желтковская (справа) и ее сестра готовят шерсть для валяния. Это не идеализация-пастораль, но в стороне от городов живет какая-то не мною открытая особая сердечность, человечность. Такая Россия, кстати, трогает оказавшихся здесь иностранцев, которые могут вдруг почувствовать что-то, от чего у них потом щемит сердце.

В «Родинках» есть пара постов британки Габриэлы Андерсон, которая написала так: Rossiya zalazit pod koja. Там особый случай: Габриэлу, приехавшую сюда преподавать английский по контракту, кидали работодатели, выселяли квартиросдатели без предупреждения, хватило ей разного лиха. Но, тем не менее, она уехала отсюда фанаткой Сибири, ей очень нравились babushki. Понимаю, это наше достояние, без кавычек.

Какой охват у проекта?

География сюжетов - от Чукотки до Белого моря, если широкими мазками. Сибири, наверное, больше всего, потому что моих постов много.

Ты выступаешь как куратор? 

Я основатель и редактор «Родинок». Кого-то я приглашал публиковаться, рассказывал, мол, ребята, денег платить не могу, но дело-то хорошее - люди откликались. Кто-то сам меня находит, предлагает свои сюжеты и работы, смотрим и решаем вместе с автором – что годится, как лучше упаковать рассказ или «провинциальное портфолио».

Расскажи немного о себе. О твоей жизни, которая предшествовала проекту.

По папе я из российских немцев (с этой стороны – расстрел деда 38-м, депортация семьи в Сибирь, трудармия), по маме — русский, по этой линии было раскулачивание в Кузбассе и ссылка на Васюганские болота. Криминальное прошлое.

Начало моей жизни - 1961 год, Новосибирск: мои родители, мои немецкие бабушка и прабабушка, моя тетя и вечнокричащий я — жили в заводском районе в деревянном бараке, все вместе в комнате площадью 12 квадратных метров. 

Шпрух - традиционный настенный ковёр сибирских немцев.Отец любил фотографию, он был каким-то перпендикулярным всегда, инопланетянином немного. Для него, как сына «врага народа», высшее образование было закрыто – но это он помог мне решить выучиться на архитектора, и это получилось. 

Вообще архитектура очень правильно организовывает мозги — когда ты начинаешь создавать что-то реальное из несуществующего. Становишься проектным человеком. Хотя архитектором я был недолго. Наверное, самая важная школа и опыт - мое благотворительное чиновничество, я на рубеже нулевых работал в новосибирском отделении Фонда Сороса, был координатором программы «Сибирь», там я и начал погружаться в документальную фотографию и фотожурналистику. 

Я решил, что важно рассказывать стране простые истории ее обитателей, чтобы она лучше себя понимала. Что нужно сделать слышнее тихий голос «уходящего героя» - провинциала

Такая работа необратимо меняет человека: когда свои деньги получаешь за то, что правильно раздаешь чужие. Сдвигается понимание пользы, начинаешь видеть шире и как-то сверху, становишься в чем-то overqualified – и это фатально для дальнейших карьерных траекторий, торговать чушью после этого не получится, подавай если не великое, то хотя бы осмысленное, с привкусом миссионерства и общеполезное, что ли.

Каким же образом ты определил свою миссию?

Лучше скажем так: гуманитарную задачу. Я решил, что важно рассказывать стране простые истории ее обитателей, чтобы она лучше себя понимала. Что нужно сделать слышнее тихий голос «уходящего героя» - провинциала. И что язык таких «разговоров за жизнь» – это фотография. 

Ты всерьез задумываешься о стране? 

Нет, конечно, все высокие слова, типа патриотизма, здесь лишние. Не знаю, я бы сказал так: мне тесно быть только внутри самого себя. Мне важны и интересны соседи по стране и планете, люди, которые одновременно здесь же, даже если это не очень рядом. И мне нравится быть рассказчиком простых историй, «фотографом обыкновенного». 

Вообще такая лирика rurality – «глубинной реальности» - это вещь универсальная. Понятная без переводов, поверх границ и различий. Трогающая любого зрителя

Были, конечно, пробы в детстве, проявка плёнок, печать при красном фонаре с отцом… Но всерьез заболел фотографией позже. В начале нулевых, работая в фонде Сороса, руководил фотоэкспедициями по Северной Азии – и «в полях» стал потихоньку сам что-то снимать, стесняясь это делать рядом с профессионалами. Сейчас те мои карточки кажутся смешными и наивными – какой-то дедушка в тюбетейке на фоне плаката со Шнуром, оленьи рога на капоте торговца сувенирами на перевале…

Ирина Вихорева, бывший архитектор, а теперь хозяйка туристической базы в Новососедово (Новосибирская область)Но тогда мне мои работы страшно нравились. А мудрые товарищи меня авансом хвалили, говорили, что я уже достаточно сумасшедший, чтобы стать фотографом. Очень многому научился у питерца Сергея Максимишина, у других отличных фотографов - с кем я был вместе в экспедициях, кто потом присоединялся к блогу «Родинки».

А тебе не хотелось, чтобы проект вышел за рамки российского?

Вообще такая лирика rurality – «глубинной реальности» - это вещь универсальная. Понятная без переводов, поверх границ и различий. Трогающая любого зрителя. Потому даже немногие прорывы «Родинок» и моих сольных работ за пределы нашей страны – участие в фестивалях Австралии и Камбоджи, презентации в Швеции и Канаде – дают очень благодарный отклик.

Конечно, хочется показывать шире такую Россию – вне политической повестки, без стереотипов. Но это во мне опять говорит миссионер. Я однажды на важной тусовке что-то такое произнес дерзкое, что «Родинки» – это посол внутренней России в большом наружном мире. 

Отец Владимира Осипова (в центре) из деревни Бергуль был ранен на войне, но дожил до 65-летия Победы.То же можно сказать и про мой личный проект под зонтиком «Родинок» - называется «Сибиряки», это архив моих съемок в Юго-Западной Сибири и книги на его основе. Этот проект мозаичен. По кусочку складывается бесконечный паззл, фотографическое многоголосие – то ли гул, то ли песня… Я не смогу ответить на вопросы «Где месседж?», «Где концепт?» Меня успокаивает наличие великих предшественников, похожие вопросы к которым тоже могли остаться без очевидного ответа. 

Есть известная книга Роберта Франка «Американцы», есть книга «Англичане» Иана Берри, и мой скромный шаг по схожему пути – книга-мозаика «Сибиряки»

Есть известная книга Роберта Франка «Американцы», есть книга «Англичане» Иана Берри, и мой скромный шаг по схожему пути – книга-мозаика «Сибиряки». Сейчас с помощью краудфандинга я собираю на IndieGoGo деньги для её издания – это для меня такой глобальный тест.

Ты «Родинками» зарабатываешь себе на жизнь? Какова экономика проекта? 

Я живу всем тем, что вокруг фотографии – съемки, монтаж мультимедиа, преподавание. «Родинки» на старте финансировались местными властями, но с 2014 года это мой независимый проект, я его поддерживаю – а не он меня. 

Чем этот проект является для тебя? Что ты в нём находишь? 

Ловлю кайф рассказчика. Есть что-то сильное и настоящее во всем этом — в собирании историй, рассказывании — это про какую-то искреннюю тональность отношений между людьми. Это и в городе есть, но спрятано в бетонные коробочки, однако когда из города выезжаешь, оно вблизи. И не знаю… большие семьи с какими-то удивительными отношениями между поколениями. Соседи, родня. Или, наоборот, одиночки, которые живут в полной аскезе, но в разговоре роняют прямо-таки суфийские мудрости.

В ауле Нижнебаяновский, это село у границы Новосибирской области и Казахстана, живет Мейрам по кличке Водяной. Он слесарь, водонапорная башня и вся вода в деревне – это его работа, но зарплата копеечная. Я был у него в гостях - холостяцкий пустой дом. А говорит примерно такое: «Я никогда никому не завидовал. Зависть - это как унижение… Старайся всё сделать хорошо, а чужое не считай. Всё хорошее моё, и плохое моё… Если человек кормит себя и свою семью из краденого — они вместе пьют яд. Я буду есть простой хлеб, а они не будут счастливее».

Мейрам Молдакимов по прозвищу "Водяной" по пути на работу в поселке Нижнебаяновский на границе с КазахстаномОн понимает важность того, что делает, может быть, не в таких словах. Будучи в отпуске, может каждый день ездить на велосипеде по снегу к водонапорной башню, чтобы проверить, всё ли в порядке. Вдруг сменщик с чем-то не справится. Ну и там рассказывали, что когда авария, он воду чуть ли не собой затыкал. 

Фотография это вообще странная штука, она не просто про умение складывать в черную коробочку картинки из жизни, она — ключик для человека, который эту камеру держит

Что касается того, зачем мне это надо – «Родинки», истории эти. Фотография это вообще странная штука, она не просто про умение складывать в черную коробочку картинки из жизни, она — ключик для человека, который эту камеру держит. Ключ, который двери открывает к какому-то другому пониманию жизни. Ты идешь сквозь поток чьих-то судеб – и поток идет сквозь тебя, ты чему-то научаешься, начинаешь иначе взаимодействовать с миром и людьми. 

В фотографии, как кажется, главное - это деталь.

Бывают говорящие детали. Я несколько лет назад на Алтае сделал карточку, сейчас я её опишу. Интерьер храма, и подсвечники, куда тоненькие свечки втыкаются - это стреляные гильзы от патронов. Фокус на гильзах со свечами, остальное размытый задний фон. Подпись под фото: «В селе Курья Алтайского края, на родине Михаила Калашникова». Серьезно так получились: действительно родное село знаменитого изобретателя оружия, действительно его там когда-то крестили, и там такие подсвечники. 

Ты пишешь в блоге, что камертоном к проекту могла бы стать цитата из Платонова: «К людям нужно относиться по-отцовски». 

Эти слова у меня с «Родинками» увязались уже после возникновения проекта. Но что-то похожее мне случалось читать и раньше у других авторов, кажется. Вроде того, что к людям нужно относиться, как к больным детям, которых надо погладить, сопли подтереть, утешить, чтоб им не страшно было. Безусловное и конструктивное милосердие. Я, когда приезжаю на съемки, не чувствую дистанции - скорее родство. 

Когда лично я оказываюсь в отдаленных местах России, то ощущения всё же возникают не самые благостные. Постоянно чувствуется маятник — от действительно грустных картин, пьянок, до удивительных инсайтов.

Я помню, читал где-то, славянский был знахарь, человек к нему приходил лечиться, и они просто пили самогонку и говорили за жизнь, или молчали, или пели, а потом случалось чудесное исцеление.

Возникает сложность, я так понимаю, докопаться до самого интересного сквозь шелуху обыденных разговоров о политике, бытовухе. И пробиться сквозь эту стену достаточно сложно. Как у тебя устроена эта технология? Вот приезжаешь ты в абсолютно чужую деревню… 

Я вспоминаю один случай про вход в ситуацию. На самой заре «Родинок» в 2009 году, деревня Колывань в Новосибирской области, исторически богатое место. 

Я туда поехал по какому-то поводу к местной тетеньке из министерства культуры, и разговор зашел о местной достопримечательности - Вячеславе Веревочкине (жаль, его уже нет в живых сейчас). Веревочкин служил в бронетанковых войсках, в горячих точках, подполковник, в запас ушел и вернулся в родную деревню Большой Оёш. И как-то незаметно для себя начал делать танки. Прямо у себя в гараже. Он покупал списанные тягачи и на них наваривал точную имитацию брони, получалась техника вермахта, Японии, союзных войск времен Второй мировой.

Церковь в деревне Курья - родине оружейника Михаила Калашникова.И был этот сюжет уже был уже медийно раскрученным, и я говорю тетеньке: «Позвоните бронемастеру, что я приеду». А она мне: «Я ему, конечно, позвоню, но он тебя сразу пошлёт, там таких к нему сотни уже приезжали». Я ей: «Ну позвоните, вдруг пошлёт не сразу». Короче, как-то договорились. Я приезжаю, а он занят делом - танки делает. Суровый такой, говорит: «Чего тебе?».

Я ему, мол, фотографирую нестоличную Россию, про то, как люди живут в деревнях и городках, бу-бу-бу. Он смотрит на меня и говорит: «Чё-то не знаю, ну пойдём чай попьём, на кухню». Сразу на хер не послал, и то ладно. Сидим чай пьем, он рассказывает все охотнее, а история удивительная: «Я уволился когда из армии, приехал домой, и что нам отставным военным делать - в охранники идти? Так не моё это. Столярку поначалу открыл, и не поверишь, табуретку делаю, а получается танк!». И открыл производство. В результате, у него Никита Михалков покупал несколько машин для съемок. Ну и всё такое.

Местные мужики с пацанами Вячеславу помогать стали, они в деревне затеяли какой-то большой музей с окопами, реконструкцией. А в огороде у него стоял танк «Тигр», дополнял сельский пейзаж. 

Сначала находишь понимание и доверие, что-то объясняешь, что слушаешь - а потом человек тебе становится и героем, и советчиком, и соратником

Я это к чему? Мы с ним пили чай, я камеру даже не доставал, а потом он говорит – ладно, сейчас езжай домой, а утром завтра возвращайся и работай, снимай, что нужно. Это про вход в ситуацию. Сначала находишь понимание и доверие, что-то объясняешь, что слушаешь - а потом человек тебе становится и героем, и советчиком, и соратником.

Важно не спешить. Какое-то время побыть вместе. Я вообще часто к героям в деревнях на ночлег напрашиваюсь - там самые интересные подробности. Как семья, как дом весь засыпает и просыпается. Вот эти ритуалы обычные, наглядные вкусности бытия.

Эти вкусности бытия отличаются у разных народов. Ты ведь ездил в деревни и к немцам, и к белорусам, и к алтайцам с казахами.

У сибирских тюрков конечно, очень специфическая кухня, когда вокруг барана всё так или иначе построено, ну и там, этот восточный темп, надо много пить чаю и не спеша беседовать. Славяне - русские, украинцы, белорусы - мне все же роднее, несмотря на то, что я немец наполовину. 

Сейчас мы с этнографом Ириной Октябрьской делаем материал для журнала Visual Antropology Review, и там должно быть эссе про рызыку – это такое белорусское слово, в ходу у потомков староверов, переселявшихся в Сибирь из Витебской губернии. Слово значит риск, азарт, жизненную силу. Там такая история – я оказался в райцентре Северное Новосибирской области и пошел в районный ДК советоваться про героев и сюжеты, задавать свои любимые вопросы: о ком из местных надо обязательно рассказать человечеству, на ком земля ваша держится и так далее. 

Чета Кобдобаевых в своей юрте на границе Горного Алтая и МонголииИ мне говорят, мол, вот с Осиповым тебе нужно познакомиться, это наш директор, из села Бергуль, он такой классный. Захожу к нему в отремонтированный кабинет, и там, значит, сидит серьезный такой мужчина с ноутбуком, я быстро ему говорю про себя, про «Родинки» - а у самого ощущение, что он очень торопится, что он занят очень, сейчас убежит. И выдаю всё скороговоркой. 

А он мне: «Погоди-погоди, присядь-ка, давай лучше я тебе спою!» Я ему: «Отлично, а чего будем петь?» «Я тебе спою колыбельную, которую я своему сыну пел». И сел, глазами куда-то улетел вверх и как зазвучал - у меня муравьи по спине. Если говорить про славянский драйв, рызыку, то это самое оно и есть. Переход от разговора к песне, со смеха на слёзы, с умных слов на мат, какое-то очень гибкое и сильное душевное устройство. 

Ты сейчас соберёшь «Сибиряков», а после? Знаешь ли ты, куда идти дальше? Может, рельсы поведут в какую-то другую сторону.

Рельсы пока заканчиваются, дальше степь. А в степи нет дорог, одни направления. Возможно, у моих «деток» - Родинок, Сибиряков – будет новый этап жизни. Или сделанное останется архивом - хрониками нестоличной России.

Все фотографии Валерия Кламма. Выражаем благодарность за возможность использовать его фотографии.