Вячеславу Горбаню в 2022 году исполнилось 50 лет. До войны он работал программистом на комбинате "Азовсталь" и состоял в силах территориальной обороны.

В прошлом году корреспондент oDR встретил его на "Стрелковом дне" в бывшей школе №11 Мариуполя 29 января. Город тогда был наводнен иностранными журналистами. Почти все, кроме местных, ждали войны, а картинка, которую можно было подснять, на всех коллег была только одна – субботняя тренировка гражданских из теробороны.

Сотня мужчин и женщин разбились на учебные группы и проходили уроки по основам медицинской, минной и тактической подготовки, разборке-сборке автоматов, учились стрелять в виртуальном тире и связываться с помощью американских раций Harris.

Через год Вячеслав Горбань, связист – все в том же в 107-м батальоне Донецкой бригады территориальной обороны, что само по себе кажется совершенно невероятным – даже на фоне всего произошедшего. Что он пережил в этом году – в репортаже oDR с прифронтовой зоны.

"Год без солнца". Как война пришла в Мариуполь

Мы встречаемся с Вячеславом во время короткого трехдневного отпуска бойца в городе Покровске Донецкой области – у Горбаня здесь свидание с женой Татьяной. Они расписались 15 декабря 2022 года в Хмельницком, даже успев во время отключения света попасть на полчаса в фотоателье с электрогенератором. На этих фото и вживую у Славы непривычно черные, будто покрашенные волосы.

"Черный, да? – говорит мне Татьяна. – Год без солнца: на "Азовстали" и в плену. Волосы не выгорали, и такой вот стал".

24 февраля прошлого года Вячеслав Горбань прибыл на точку сбора своего батальона в здание бывшего детского дома на Левом берегу Мариуполя, получил оружие и был распределен в одну из малых групп, которым дали разные задания в городе. Вячеслав со своей группой поехал "на усиление" в район бассейна "Нептун", охранять 66-й военный госпиталь. Вместе с частью этого госпиталя Горбань позднее перебазировался на "Азовсталь".

"Весь наш батальон теробороны был раскидан по городу даже не повзводно, а по людям – смотря где и сколько человек требовалось. В первый вечер, помню, нас на госпиталь отправили человек семь-восемь; столько же из нашего взвода отправилось охранять телевышку – все, больше я на базу территориальной обороны и не попал", – вспоминает он.

Горбань потерял связь со всеми своими. Бойцы, что остались в 66-м госпитале после того, как его разбомбили, отправились на завод "Азовмаш" – на "Азовсталь" дорога была уже закрыта, а мост на Левый берег простреливался.

"Мы списывались все время, пока он был на "Азовстали". Я смогла несколько раз вырваться к "Нептуну" на встречу с ним, потом писала ему, что хочу быть его женой – для меня очень важно было, чтобы он вышел, остался жив!" – рассказывает Татьяна.

Сама Татьяна выезжала из Мариуполя вместе с детьми, когда разбомбили театр:

"Сыновья показали мне воронку 8 на 8 метров неподалеку от нашего дома, и мы решили как-то выезжать. У нас была колонна из трех машин, в нашей сидело друг у друга на руках десять человек. Мы смогли доехать такой группой через вереницу блокпостов к моей маме к старой линии разграничения, в село в 40 километрах от Мариуполя. И отдельная история, как я потом полтора месяца из оккупации выбиралась".

Через четыре дня после приезда в село к маме Татьяну нашли вооруженные российские солдаты и увезли на допрос – она проходила в списках как волонтер, которая якобы была замужем за военным.

Трехчасовой допрос ничего не дал – женой Горбаня она еще не была, а с "военным" тема не зашла. В ее телефоне нашли фото с Горбанем на отдыхе в Египте, и она показала у своего "бывшего любимого" якобы несовместимый со службой в армии характерный шрам от операции на сердце – в детстве Вячеславу оперировали сердечный клапан.

До последнего Татьяне угрожали "вывозом в Донецк", но в итоге на время отпустили, вернув паспорт – в марте российские военные были загружены огромным количеством поголовно фильтруемых местных лояльных украинских граждан. По словам Татьяны, она поняла, что пока любимый еще держится на "Азовстали", ей нужно выезжать.

"Нас бомбили с воздуха, обстреливали с артиллерии и били с моря"

– На "Азовсталь" нас с товарищем перевели 12 марта – мы поехали туда организовывать пространство госпиталя в большом советском бомбоубежище, – рассказывает Вячеслав.

– Надежное бомбоубежище? – уточняю я.

– Я поначалу так думал, но бетонобойные бомбы оно не держало. Было там два выхода, двери массивные, герметичные. Что хорошо – все эти бомбоубежища на "Азовстали" планово, понемногу, но приводили в порядок. Там мы и начали работать, охранять, ставить кровати, операционную разместили. Потом раненых стали туда привозить. Доктора приехали из 66-го госпиталя, завалили одно помещение горой лекарств.

Все мы думали, что запасов хватит на два года, всем обеспечены! Кухня готовила еду на всех, на "Азовстали" было много бутилированной воды и 400-литровые бочки с привозной водой в каждом административном здании. Нацгвардия пригнала железнодорожный вагон-холодильник с едой – полутуши свинины, рыба, мука, крупы, консервы – мы оттуда все для раненых брали. В отдельном здании сделали склад с продуктами.

Поначалу на "Азовстали" было тихо, периметр охранялся, а потом начались бомбежки – утром выходишь, а вокруг совсем другая картина по сравнению с вечером. Заехали туда – был красивый оборудованный "Метинвестом" ремонтно-механический цех №6 с новым оборудованием, станками с ЧПУ, компьютерами. Потом, за полтора месяца, это все с землей сравняли, четырехэтажное здание над нами превратили в щебень.

Мы внизу сидели в бункере, и когда прилетала тяжелая бомба, все вокруг – вся бетонная капсула – как лодка покачивалось. Со временем раненых туда набилось сотни и сотни, лежали везде – на полу, просто везде.

Правый берег высокий, и оттуда все простреливалось. Было видно, как мы бегаем за продуктами – надо было быстро взять эту половину туши, и, пока по тебе не поцелили, быстро бежать. Со 107-го нашего батальона с нами было еще четверо молодых ребят, я их раньше толком не знал.

– Когда поняли, что вас будут оттуда выводить?

– В начале мая уже стало понятно. Окружение – не прорваться самим, да и помощи ждать неоткуда было. Нас бомбили с воздуха, обстреливали с артиллерии и били с моря – на кораблях стояли "Грады" и тоже поливали "Азовсталь".

Потом стало понятно, что нашли кого-то, кто рассказал о схемах бомбоубежищ. Начали бомбить прицельно, завалили один вход, второй вход, но один раз попали какой-то большой тяжелой бомбой в бок нашего бомбоубежища, погибло несколько раненых, но при этом образовался выход – дыра. Там сделали своеобразные ступеньки, выбирались вверх по ним.

• Читайте openDemocracy в Telegram, чтобы не пропустить новые тексты

Склад с продуктами разбомбили, тяжелым раненым давали стакан еды на день, вода подходила к концу, лекарства тоже заканчивались – операции хирургам делать было нечем. Их двое было, на свет божий не выходили, работали, меняясь, круглосуточно. Было тяжко – поступали раненые, был выбор: либо шить долго руку бойцу, а за это время несколько человек помрет, или отрезать руку. Быстро решения принимали, выбора не было – и анестезии тоже не было. В конце уже и мешки черные для тел закончились.

Бетонобойную бомбу вкинули прямо по центру – бомбоубежище было длинным, и в одно крыло прилетела большая болванка, мы ее откопали потом, много погибло народу, когда она пробила крышу.

Госпиталем командовал командир с "Азова" – позывной "Чудик". У него была связь, и он получил приказ о скорой сдаче в плен. Они круто воевали, "азовцы" – отчаянные ребята: когда Левый берег был захвачен русскими, выезжали туда группами по аптекам искать перевязочные и лекарства. К тому времени все кончилось, и тебя перевязывали, только если у тебя был бинт.

– Ты был ранен к тому времени?

– Был такой случай. В общем, ехал МТ-ЛБ (бронетранспортер – прим. ред.) с раненым, и нам по рации передали, чтобы встречали. Счет в таких случаях шел на секунды – человека спасти, плюс расстреливали нас сверху. Получается, что за МТ-ЛБ этим летел беспилотник, мы вышли, и он сбросил ВОГ (осколочный боеприпас для подствольных гранатометов – прим. ред.). Достало меня в ногу и еще одного мужика – он отполз, я отошел, спустились сами, а остальные раненого быстро забрали. Через пару дней я уже смог ходить и работать как все – легко отделался.

"Слышишь крики? Не будешь отвечать – я тебя этим отдам". Плен и первая тюрьма

Горбань состоял в самообороне Мариуполя с 2014 года, а к 2022 году заключил с территориальной обороной уже второй пятилетний контракт.

Вычислить в плену бойцов мариупольской теробороны в итоге толком не смогли. Горбань вышел из "Азовстали", разбив свой автомат, с простой легендой: он – работник металлургического комбината, который получил 24 февраля повестку от своей страны и пошел с ней в военкомат. Дальше, как и было – служил при двух госпиталях, выстрелить ни разу не удалось. В итоге Вячеслав попал в плен и пошел на обмен как обычный мобилизованный пожилой украинский гражданин.

По выходу из "Азовстали" всех зарегистрировал Красный Крест, в анкетах были телефоны родственников. Дочери Вячеслава действительно позвонили позже и сообщили, что отец жив.

Относительно нормальный плен у Горбаня длился полторы недели в колонии в Еленовке. Там местный персонал сменили бойцы Росгвардии, допросы были поверхностными, а отобранную первую партию украинских военных очень быстро стали куда-то отправлять.

"Мы собирали адреса родных у ребят. Некоторые, провожая нас, плакали: все думали, что мы первые идем на обмен, – вспоминает Вячеслав. – А оказались мы в итоге в Таганроге, в СИЗО-2".

Пленных привезли, как вспоминает Горбань, с завязанными руками и глазами. Из "КАМАЗа" выкидывали по одному, человек должен был идти через коридор спецназовцев-охранников, а те били ногами и дубинками, куда только могли попасть:

"Если упал, надо быстрее подыматься – пока лежишь, бьют сильнее. В этот день мне сломали три ребра, болело все, не мог ни сесть, ни встать, ни в туалет сходить – еще месяц я ощущал этот "прием". Некоторые там теряли сознание, некоторые под себя ходили, так было… Был этот "спецназ" из дагестанцев. Говорили они на своем языке, и я в первый момент – глаза ж завязанные – подумал: ну все, в какой-то аул горный в рабство привезли! А это было официальное СИЗО Российской Федерации".

В этом советском СИЗО-2 в Таганроге Горбань пробыл до сентября. Все лето – в камере, в прогулочный дворик – на несколько минут. Пленных стали выводить только через полтора месяца – раз в две недели.

– Камеры все рядом, слышно, как избивают при допросах, что рассказывают. Орали люди там при этом очень сильно – и током били, и чем только еще не пытали. Звери там, в Таганроге, – вспоминает Вячеслав. – Никто ни с кем не общался, ходить можно было нагнувшись, глядя только в пол – лиц я не видел. На допросах, судя по вопросам, и местные опера из СИЗО выступали, и люди из ФСБ, и следователи из Следственного комитета.

– И все били?

– Нет, следователи не били. Били только работники СИЗО – спецназовцы или охранники. "Азовцев", танкистов, наводчиков пушек – еще больше и отдельно. Бывало, мне следователь говорил: "Слышишь крики? Не будешь отвечать, я тебя этим отдам". Вот сейчас даже не вспомню, каким словом неуважительным они дагестанцев определяли, но звучит как "селюк малограмотный, тупое животное с дубинкой".

Никто с нами не говорил толком, только следователи. Один молодой был, все спрашивал, бывал ли я во Львове – там русских, как он был уверен, на улицах прямо режут.

А дагестанцы нас как-то выстроили и спрашивают: "Кто с Мариуполя? Вам не стыдно? Как вы будете своим соседям в глаза смотреть – вот вы свой город полностью разрушили!" Вроде следователь с высшим образованием, дагестанцы нет, а разницы – никакой.

При мне в Таганроге двое человек умерли от избиений. Не особо они по этому поводу тревожились, но начальство их немного ругало – за смерти.

Раз в месяц в СИЗО приезжал главный прокурор Ростовской области, а по понедельникам – начальник тюрьмы. Строго спрашивали – не бьют ли нас, есть ли жалобы? Все молчали. Избивали нас три раза в день, они уезжали, а все охранники оставались на месте.

Они все там были, в России, без чести и достоинства, но вот у дагестанцев свои понятия о чести есть. Дагестанцы нас били по приезду и потом, но при этом к старшему поколению у них уважение есть. Спросит: "Сколько тебе лет?" – похлопает по плечу и идет бить молодых. У русских никакого разбора не было.

"Никому в голову не приходит что-то сказать про Женевскую конвенцию". Еще четыре тюрьмы

В сентябре Горбаня перевезли в город Каменск-Шахтинский, в местную колонию. Там строили образцовый лагерь для трех тысяч пленных – бараки ремонтировали, завезли новую линию хлебопекарни, кормили относительно нормально, по сравнению с Таганрогом.

"В Каменск-Шахтинском тоже били, но меньше. Пленных там заставляли изучать учебник истории России для пятого класса – устраивали читки вслух, потом спрашивали – усвоили? Пробыли мы там недолго – несколько недель. Потом меня и еще человек тридцать перевезли в Курск", – рассказывает Горбань.

Вячеслав вспоминает, что и в Каменск-Шахтинском, и в Курске в заключении стали попадаться гражданские люди. С ним, например, сидел мужчина из Киевской области, который вышел выгуливать собаку и был схвачен. В Курске сидели многие из Николаевской и Херсонской области.

"В Каменск-Шахтинском с нами был мужик, который на 24 февраля лежал в госпитале в Запорожье и должен был демобилизоваться по здоровью из армии: сердце, возраст, – вспоминает Горбань. – В Херсоне к его семье приехали просто по списку, по адресу – выяснили у жены, что он в госпитале, и стали бить 19-летнего сына, мол, будем бить, пока муж не приедет. Она позвонила в Запорожье, он смог добраться через фронт, его взяли, и он до осени в плену болтался, как мы. В декабре его обменяли. Фамилию его помню, говорящая – Бульба!"

Мужчине по фамилии Бульба повезло – он был военным, но уже пожилым, поэтому попал в списки на обмен. Гражданским заложникам гораздо хуже – их меняют гораздо реже, в списки на обмен они не попадают.

Горбань вспоминает, что в курской тюрьме пленных были меньше – и так, чтобы следов не оставалось: готовили к обмену.

"В Курске мне запомнился белый хлеб, и картошка там славится – действительно вкусная была! – вспоминает Вячеслав. – А кормили хуже всего в Таганроге. Поначалу, месяц где-то, давали капусту такой неимоверной кислоты, как в аккумуляторе, просто неизвестно, как можно было так кислить! Еще на день выдавалось три куска хлеба и три раза в день приносили чуть-чуть – три ложки каши или чуть супа, три картошины на ведро воды".

Пятая российская тюрьма перед обменом у Горбаня была в Крыму. Всех украинских пленных возят кругами по СИЗО и колониям европейской части России, они встречаются и делятся информацией. Так, говорит Вячеслав, лучшие тюрьмы, согласно внутреннему рейтингу военнопленных – в аннексированном Крыму. В российских зонах и СИЗО бьют везде – с разной степенью жестокости. Самый же зверский лагерь для пленных – в городе Камышин Волгоградской области.

"В СИЗО Камышина – видеонаблюдение в камерах. Люди должны сидеть, глядя в пол, без движения. Если ты сказал соседу, что за решеткой сегодня солнце, оператор реагирует, всю камеру выводят и избивают. И так за любой "проступок", – объясняет Горбань.

Россия не допускает к пленным ни независимых наблюдателей, ни Красный Крест.

"И никому в голову не приходит там что-то сказать про Женевскую конвенцию. Я видел молодых пацанов после Камышина, психика у них была подорвана – там бьют не только за любой неосторожный шаг, но и если ты в туалете больше двух минут. Бьют при этом всю камеру".

Обмен группы, в которую попал Горбань начался с полета из Курска в Крым с остановкой в Белгороде, где забрали еще одну группу пленных. В самолете при этом, вспоминает Вячеслав, связанных пленных тоже били спецназовцы:

"А когда уже в Крыму заводили связанного, с завязанными глазами куда-то в подвал, то принимающие нас военные говорили, где ступеньки и предупреждали: "Не бойтесь, мы вас здесь бить не будем!". Дали из своих запасов тушенку, печенье, водили в туалет по одному, осмелели, развязали руки, чтобы дать нам поесть", – вспоминает Горбань.

На следующий день Вячеслава и других пленных посадили в автобусы. Обмен случился в Запорожской области под селом Васильевка.

Украина. Дом

О том, как встретила родина, Вячеслав может рассказывать долго – бывшим пленным сразу, кроме пакета с едой, выдают телефоны, чтобы они могли позвонить родным, и отвозят в госпиталь в Днепр.

"В госпитале нас ждали уже рюкзаки со всей необходимой одеждой, белье, носки, рукавицы, спортивные костюмы, курточки – все. И что интересно, на лямках рюкзаков были размеры – L и M. А XL никому не нужен был, все в L и M влезли!" – грустно смеется Горбань.

Дальше – трехнедельное лечение в госпитале, восстановление документов и 30 дней отпуска. Горбань в эти дни, наконец, женился на своей Татьяне.

Вячеслав – из редких "счастливчиков". Из плена приехал с паспортом, военным билетом и архивом своего уголовного дела – папку с фотографиями, документами и подписями должностных лиц и следователей он передал в СБУ.

Пока Горбань был в плену, его дочка вышла во Львове замуж. Сын проявил себя героем и за весенние бои получил орден Богдана Хмельницкого третьей степени – он командует ротой в 79-й отдельной десантно-штурмовой бригаде ВСУ.

В 107-м батальоне территориальной обороны Мариуполя сейчас не так много мариупольцев – те, кто вышел сам, просочился через блокпосты. Много людей из батальона все еще мучаются в российском плену. Ближайшие сослуживцы Горбаня во взводе – жители Угледара Донецкой области и Николаева. Батальон неподалеку от родного города, километров за сто по прямой.

"Я в плену еще больше утвердился в своей мысли, что в России нет наших друзей. Там враги, и врагами их для нас воспитывают с детского садика, в имперстве – во всяком случае, судя учебнику, что мы изучали в Ростовской области", – говорит Вячеслав.

При этом часть родных Вячеслава по маминой линии живет в Воронежской области:

"Мамина родная сестра с ее детьми – сестры мои, получается – в городке Новохоперск. Лес, речка эта Хопер, мы до войны к ним отдыхать ездили. А как началась война, общение угасло. Только сейчас, как вышел из плена, написал своей сестре, что остался жив. Вижу, что прочитала сообщение, но ответа нет – никакого".

Подписывайтесь на openDemocracy в Telegram