Тысячи свидетельств о сексуальном насилии, выплеснувшиеся за пределы социальных сетей - наверняка только начало. (c) Jennifer Daniel. Все права защищены.Я никогда прежде не проводил столько времени за чтением фэйсбука. 

“В 19 изнасиловали на свидании в его машине, я была девственницей. Я сопротивлялась, а он поднял кулак, я перестала”. 

“Мне было 11,5 лет – ровно столько же, сколько сейчас моей дочери… Бородач обхватил меня левой рукой сзади и плотно прижал спиной к своему пузу. Правой рукой он залез мне в трусы и начал там ковыряться. Не больно – но так, почти больно”. 

“Мне лет 19, вечер, еду от подруги, он нагоняет меня уже у подъезда. Спорить, кричать, бежать бессмысленно - у него нож. Он им не пользовался, только припугнул. Дальше все понятно, детали опускаю”. 

“Мне было лет девять или около того…. Ему надо было кое-что проверить. И он завел меня в ближайшую парадную. Внутри было гулко, прохладно и пусто. И там он начал меня лапать. А я стояла и терпела. Старших надо слушаться. Наверное, ему действительно надо что-то проверить”. 

В этом аду живут тысячи женщин из бывшего СССР. Наверное, всё же не тысячи, а миллионы, но рассказать решились несколько тысяч. Первой стала украинская журналистка Анастасия Мельниченко, вслед за ней свои истории о пережитом сексуальном насилии стали выкладывать в фэйсбуке под хештегами ‪#янебоюсьсказати‬ ‪и #‎янебоюсьсказать‬ тысячи других женщин. Через несколько дней о флэшмобе стали писать “большие” медиа - писать очень по-разному.

Сама идея флэшмоба не предполагала коллективной ответственности, но она предельно точно указала на то, как связаны в постсоветском обществе нормы маскулинности и насилия

Один из главных пропагандистских инструментов Кремля, который по старой памяти называют информационным агентством, отреагировал на флэшмоб ксенофобской колонкой с заголовком “Женщины ненавидят мужчин и открыто об этом рассказывают”. Негативная или раздражённая реакция на нежелание женщин молчать - не менее важный результат этого флэшмоба, чем прерванное молчание.

Неприятие акции была интенсивным, эмоциональным и не очень разнообразным. В общем и целом, оно свелось к незамысловатому и хорошо известному “сама дура виновата”. Такое раздражение - явный признак того, что фэйсбучная акция попала в самую больную точку. Нет, женщины, рассказавшие душераздирающие истории о своем опыте сексуального насилия, не испытывают ненависти к “мужчинам”. Сама идея флэшмоба не предполагала коллективной ответственности, но она предельно точно указала на то, как связаны в постсоветском обществе нормы маскулинности и насилия. 

Сексуальные преступления - глобальный феномен. Нет, мужчины, выросшие в СССР или постсоветских странах, не как-то особенно плохи и жестоки. Но в разных обществах - разные культуры насилия. И нам, советским и постсоветским мужчинам, не повезло расти и взрослеть в такой системе общественных отношений, где насилие было социальной нормой.

До 1991 - монополия власти на насилие во всех сферах, от ГУЛАГа до обязательной школьной формы. В 90-е - приватизация насилия, приведшая и к множеству локальных войн, и к росту уличной преступности. В годы строительства путинской властной вертикали государство возвращает себе монополию на насилие: власть снова ведёт войны и жестко регламентирует частное поведение подданных.

Общество, в котором насилие существует как норма - отличная среда для сексуальных преступлений

Государство, которое использует любой повод демонстрировать свои неограниченные возможности через унижение и насилие; общество, в котором насилие существует как норма - отличная среда для сексуальных преступлений.

Насилие публично поощряется Русской православной церковь, организацией, претендующей на то, чтобы взять на аутсорсинг идеологические проекты Кремля. РПЦ выступила против поправок в российский Уголовный кодекс, которые предусматривают наказания за телесные наказания детей. Церковь выступает за “разумное и умеренное применение любящими родителями в воспитании ребенка физических наказаний”, а ограничение телесных наказаний “не учитывает традиционные семейные и нравственные ценности российского общества”.

Политика “традиционных ценностей”, которая навязывает представления о женщине как о слабой и послушной домохозяйке и матери, а о мужчине как о “бойце”, “ах какой был мужчина, настоящий полковник” - хуже, чем просто трансляция архаичных гендерных стереотипов.

В этой идеологической конструкции мужчинам по определению больше позволено. А сексуальное насилие происходит потому, что насильник может его себе позволить. Чувствует себя имеющим право взять то, что ему хочется. Женщины и дети легче всего становятся жертвами не только потому, что они в меньшей степени защищены, но и потому что “традиционные ценности” предписывают им слабость и пассивность. И в результате флэшмоб со свидетельствами о сексуальных преступлениях становится по-настоящему подрывной, политической акцией.

Я не уверен, что мы скоро увидим мужской флэшмоб с хэштегом “не боюсь сказать” 

Многие акции, возникающие в социальных сетях - реакция на повестку, предлагаемую властями: протесты против идиотских законов и войн, решения снести историческое здание или уничтожить парк. “Не боюсь сказать” - редкий пример по-настоящему активистской акции, инициированной частным гражданином и, что особенно важно, обращающей наше внимание на то, что обычно не видно, на незримо разлитые в социальном эфире ценности. 

Тысячи свидетельств, выплеснувшиеся за пределы социальных сетей - наверняка только начало, и после флэшмоба неизбежно последуют интервью, статьи и арт-проекты. Женщинам нужно продолжать этот разговор. 

Что делать мужчинам?

То же самое - научиться говорить публично о том, что кажется стыдным или запрещенным. Ведь им - нам - тоже есть что рассказать.

Но кто готов рассказать про насилие, которые мы совершали сами, пусть это даже было всего лишь нарушение частного пространства незнакомой или знакомой женщины, жены или подруги? Обычно подобные истории существуют в мире самцовой похвальбы, в виде списков побед и трофеев. Можно начать хотя бы с того, что признать свою неправоту - это уже много. Потому что, мы все понимаем, что истории мужских признаний своей вины - по крайней мере, пока - вряд ли будут рассказаны массово. Для этого нужно редкое сочетание рефлексии и мужества. 

Как и анекдотическая “женственность”, стереотипная “мужественность” так же не предполагает открытого разговора о травме, личной свободе и ответственности 

А ещё мы могли бы рассказать про насилие, физическое и сексуальное, которому подвергались - в школах и армии, да и не только в них, боюсь, что всё начинается с детского сада. Нет, рассказ о подобном опыте, пережитом мужчинами, не должен уравнять их с женщинами - жертвами сексуального насилия. Каждый по-своему жертва. У каждого свой ад.

Но я не уверен, что мы скоро увидим мужской флэшмоб с хэштегом “не боюсь сказать”. Ведь ещё до того, как политики изобрели “традиционные ценности”, а в идеологическом обиходе были то моральный кодекс строителя коммунизма, то лозунг “не могу молчать”, то суверенитет, то духовность, мальчиков учили и вполне эффективно приучили к тому, что настоящие мужчины не плачут, да и вообще трудности надо перетерпеть. 

Как и анекдотическая “женственность”, стереотипная “мужественность” так же не предполагает открытого разговора о травме, личной свободе и ответственности. Ненасилие стоит отказа от пыльных клише.