Слушатели и сотрудники ЕУСПб на конференции. Крайние справа в последнем ряду - Александр Кондаков и Евгений Шторн. Фото из архива автора.Научные исследования, особенно в области социальных и политических наук, все чаще становятся объектом контроля со стороны силовых структур. Примером тому могут служить как минимум две истории, разворачивающиеся в Санкт-Петербурге: кризис в Европейском университете в Санкт-Петербурге (ЕУСПб) и вынужденное бегство из России сотрудника Центра независимых социологических исследований Евгения Шторна.

ЕУСПб уже больше года борется за образовательную лицензию, которую почти отобрали в декабре 2016 года и отобрали совсем летом 2017. Госорганы в лице Рособрнадзора утверждают, что университет не готов обучать студентов, всякий раз высказывая разные формальные претензии (от отсутствия бассейна до слишком узких дверей лифта). Что касается Шторна, то его "вина" заключалась в том, что он работал в научной организации – в Центре независимых социологических исследований (ЦНСИ), – внесенной в 2015 году в реестр "иностранных агентов". Именно на этом основании Шторну было отказано в оформлении российского гражданства, на которое он (человек без какого-либо гражданства) подал в установленном порядке. И хотя формальные причины отказа были указаны совсем иные, как и в случае с ЕУСПб, истинной причиной давления на Шторна стала его общественная и исследовательская работа (в том числе, в области прав ЛГБТ).

В обеих историях финальные решения оформлены в соответствии с административным правом, но инспирированы идеологическим контролем. В ЕУСПб прибывает комиссия Рособрнадзора, и перечисляет в своем итоговом заключении неясные претензии. Например, аудитории оказываются не оборудованы "материально-техническим обеспечением" для преподавания в них политологии или экономики. Что может под этим подразумеваться – предмет скорее эзотерических домыслов, чем интерпретации нормы права. Тем не менее, формулировка вполне законна: на ее основании можно отказывать в лицензировании образовательной деятельности.

ФСБ намеренно и осознанно нарушает закон, когда вмешивается в процедуры других ведомств 

Что касается отказа в гражданстве, то закон дает для этого закрытый список оснований. Шторну отказали, потому что он, якобы, указал "ложные сведения" о месте проживания. Когда участковые пришли по указанному в анкете адресу, его на месте не оказалось. Важно для фактической стороны дела, что пришли они в рабочее время, и Евгений был на работе. Но для инструментального использования закона важно не это, а то, что норму теперь можно использовать против человека: ведь если его нет дома, значит, возможно, он лжет, что вообще там живет.

В реальность формальных претензий Рособрнадзора к ЕУСПб многим было трудно поверить на протяжение всей истории. С самого начала тяжбы университета и государства интерпретаторы событий соглашались, что это организованная борьба со свободомыслием. Ответственный за озвучивание одиозных позиций государственной бюрократии депутат Милонов подтверждал эти подозрения, бичуя по поводу и без гендерные исследования, которые проводятся в ЕУСПб студентами и сотрудниками. Гендер и сексуальность в современной России – камень преткновения для ожесточенных споров между консерваторами, поддерживаемыми правительством, и прогрессивным интеллектуальным сообществом, к которому относится и ЕУСПб. Другая точка зрения фокусировалась на экономических интересах, которые могли преследовать организаторы травли: кто-то в правительстве мог захотеть получить в свое распоряжение дворец, где располагался университет. Недавно была озвучена еще одна интерпретация, которая мне кажется наиболее убедительной: университет мог стать предметом интереса отдела в ФСБ, занятого локализацией и устранением "идеологических диверсий".

Фото из архива Евгения Шторна.К деятельности ФСБ также ведут ниточки истории Евгения Шторна. В интервью "Новой газете" и Русской службе ВВС Шторн рассказывает, что формальный отказ в гражданстве он получил в связи с неточно заполненной анкетой, несмотря на то обстоятельство, что анкету эту при приеме тщательно проверяли сами же отказавшие. Затем Шторна пригласили в ФМС обсудить миграционное законодательство лично. Однако прибыв в кабинет сотрудника миграционной службы, Евгений обнаружил там охранника идеологического порядка – работника ФСБ, украсившего кабинет портретом Андропова и бюстом Дзержинского. Оказалось, это ФСБшник проверял документы на гражданство и удивился, что претендент работает в организации-"иностранном агенте", а потому рекомендовал отказать в удовлетворении заявления. Стоит ли говорить, что, по закону, сделать это невозможно: трудовая деятельность в НКО, признанной "иностранным агентом", не является основанием для отказа в гражданстве. Именно за этим понадобилось представить дело так, словно заявитель указал в анкете ложные сведения.

На встрече по поводу "миграционного законодательства", страж идеологии рассказал Шторну, что, согласно его представлениям, США осуществляют план по постепенному подчинению России посредством "мягкой власти". Эта "мягкая власть" локализуется в таких организациях как ЦНСИ или ЕУСПб, стараниями которых американское правительство распространяет чуждые нашей стране ценности: права ЛГБТ, недовольство властью, критику советских репрессий и так далее. По версии ФСБ, российскими ценностями являются подчинение старшему, лояльность и сексуальные "традиции". Все остальное – чуждые ценности, выступающие инструментом для порабощения России. Узнать о надвигающейся угрозе ФСБ удалось из открытых источников, а именно из книги американского политолога Бжезинского "Великая шахматная доска". В историях ЕУСПб и Шторна, однако, шахматная доска скукожилась до очень частных случаев небольшого университета и человека без гражданства. Тем не менее, обе истории свидетельствуют, что к нам возвращаются институты прошлого - советского прошлого, от которого мы так долго бежали.

Постсоветские органы

После распада СССР советские государственные институты переживали долгий и мучительный кризис. Многим из них не нашлось места в новой действительности – новом типе государства, созданного Конституцией 1993 года, декларирующей (хотя бы формально) демократические свободы и права человека как основу российской государственности. Одним из первых очевидных кандидатов на вылет в этом новом государстве стала плановая экономика: определять спрос и предложение при помощи статистических подсчетов стало негоже, поскольку в капиталистических обществах они определяются самостоятельными агентами рынка, а государство может лишь отчасти регулировать пределы их свободы. Неважно в этом случае, какой из способов лучше, – важно, что первый стал рудиментарным в новых условиях.

Другим советским институтом, пришедшим в негодность, стала организация, осуществляющая идеологический контроль: КГБ. Если советским гражданам было официально запрещено думать, и тем более думать вразрез с позицией Компартии, то россиянам гарантируется свобода мысли 29-ой и 13-ой статьями Конституции. Следовательно, следить за тем, кто думает неправильно, потеряло всякий смысл. Органы «безопасности» остались, но они приобрели новые функции, отчасти дублирующие функции других ведомств, осуществляющих применение права. Важно подчеркнуть, что новый КГБ – ФСБ – стал правоприменительной организацией, то есть формально действующей в рамках закона и прилагающей закон к конфликтным ситуациям для их правового разрешения. Иными словами, формально идеология не должна иметь значения в деятельности этого ведомства - но это в идеале. В реальности же дело обстоит, разумеется, совсем иначе.

На протяжении постсоветской истории в России продолжалось воссоздание формы советских институтов в системе государственного управления. То, что должно было отмереть вместе с СССР, лишь впало в период непродолжительной спячки, помогающей адаптироваться к новым условиям окружающей среды. Потому ли, что государственное управление делалось по советским учебникам и на советском опыте, или потому, что новой правящий класс был заинтересован в воссоздании системы управления СССР, где все ветви власти включены в единую административную цепочку подчинения, так или иначе государственные органы прошлого постепенно возрождались в новом российском государстве. Скорее всего, все же объяснение следует искать в некомпетентности управленцев, не умеющих ничего, кроме того, чему учили в советской школе.

То, что должно было отмереть вместе с СССР, лишь впало в период непродолжительной спячки

Воссоздание формы советских государственных институтов, то есть административной логики, определяющей их деятельность и позицию в системе, неминуемо ведет к воспроизводству содержания. Конечно, в новых условиях это содержание подвержено модификации: невозможно ступить в одну реку дважды. У нас нет плановой экономики, но основные отрасли промышленности и многие агенты рынка подчинены государственной бюрократии и преследуют цели, которые она ставит перед ними, даже если эти цели противоречат генерированию дохода. Именно поэтому некоторые предприятия могут работать в убыток, лишь бы обеспечивать интересы госуправления: не важно, будет ли пользоваться новый продукт успехом среди покупателей. Важно, что такой продукт велено создать, а покупателей можно заставить им пользоваться, как это, например, происходит с системой банковских расчетов "Мир".

Аспиранты Европейского Университета на митинге. Содержание новой российской идеологии, которую могли бы контролировать органы безопасности, долгое время оставалось туманным. Русский национализм может интегрироваться в эту идеологию лишь отчасти – он неудобен, поскольку провоцирует нежелательные конфликты. Православие – по той же причине. Хотя обе идеи, безусловно, составляют часть текущего раздробленного идеологического проекта, они не стали для него центральными. Совсем недавно решение нашлось: основополагающим элементом идеологии современного российского государства стал антиамериканизм – убеждение о ценностном конфликте, в котором Россия и США представляют две противоположности. Хотя это убеждение не подтверждается фактами, оно работает как центральная идеологическая концепция, позволяющая отличать "плохое" и "хорошее", "своих" и "чужих", "Я" и "Другого".

Следовательно, появилась работа и для идеологической полиции: если система координат задана и можно легко выстраивать нужные дихотомии, имеет смысл и осуществлять контроль, учет и наказание.

Свои чужие ценности

Именно эта идеологическая полиция оказалась центральным действующим лицом в историях ЕУСПб и Евгения Шторна.

Эта полиция применяет не право, а собственную систему ценностей, зачастую сформированную конкретным работником лично. Конечно, в частном порядке сотрудники ФСБ как граждане России имеют право думать все, что им кажется нужным – в том числе, считать США кровным врагом, а российские научные институты – оружием идеологических баталий. Тем не менее, они не могут применять эти убеждения в своей профессиональной деятельности, потому что ограничения свободы мысли, предполагаемые действиями идеологического контроля, противоречат Конституции и федеральным законам. От применителей права, в том числе ФСБ, ожидается, что они будут руководствоваться правом – или это ожидание лишь очередная «ложная» ценность, подкинутая нам США по научению Бжезинского? В действующем законодательстве нигде не написано, что оцениваемые кем-либо как идеологически чуждые университеты не имеют права на образовательную лицензию, а сотрудники "иностранных агентов" – на гражданство. Более того, если верить Конституции России, этого и не может быть написано в действующем законодательстве.

Впрочем, работники идеологической полиции в ФСБ сами прекрасно это знают. Именно поэтому они принуждают служащих других ведомств – миграционной службы или министерства образования – отыскивать формальные основания, чтобы оформлять требуемые отказы, скрыв истинные мотивы финального решения. Иными словами, получается, что ФСБ намеренно и осознанно нарушает закон, когда вмешивается в процедуры других ведомств для контроля за идеологической лояльностью обращающихся к ним заявителей. Даже в советском государстве незаконная деятельность государственных органов скорее была исключением – СССР не гарантировал свободу мысли и законодательно устанавливал ее ограничения. В России сегодня, судя по всему, действует ведомство, ограничивающее наши возможности разномыслия без каких-либо на то законных оснований, даже согласно действующему российскому законодательству (не говоря уже о нормах "чуждого" международного права или принципах "чуждого" верховенства правосудия).

ФСБ думает, что российские граждане любят власть, а социальные ученые спрашивают, любят ли российские граждане власть – и, таким образом, позволяют себе сомневаться в "несомненном"

В этой ситуации именно социальные и гуманитарные науки становятся мишенью для идеологической полиции. В области социальных наук задача любого университета или исследовательского центра – это критика, а не подтверждение "линии партии". Мы, ученые, критикуем существующее положение дел или ранее существовавшее положение дел, в том числе действия правительства, потому что в этом заключается суть нашей работы. Нас интересуют исследовательские проблемы, то есть ситуации, в которых что-то способно удивить или где обнаруживается какой-то конфликт - ситуации, которые далеки от идеальных представлений о них. ФСБ думает, что российские граждане любят власть, а социальные ученые спрашивают, любят ли российские граждане власть. Уже в самой постановке вопроса таким образом ученые вступают в конфликт с ФСБ, поскольку позволяют себе сомневаться в "несомненном".

Истории ЕУСПб и Шторна, обнажившие этот конфликт, свидетельствуют о том, что советские институты идеологического контроля оживают в новых реалиях и приобретают все большую силу. При этом из-за самого факта существования в новых реалиях – например, конституционных нормах 1993 года – эти институты заведомо незаконны. Им нет места в новой России, но они уже в ней обосновались.

Идеологический отдел ФСБ не может обосновать свое право на существование в имеющейся правовой среде: мы, граждане России, имеем право мыслить неодинаково, критиковать власть, не соглашаться на лояльность. Наши ценности – разнообразны, они не подчинены единому образцу: кто-то из нас поддерживает ЛГБТ, кто-то нет, мы можем по-разному смотреть на гендерное равенство и исторический опыт страны, голосовать за разных кандидатов в президенты и предпочитать смотреть разные фильмы и спектакли. Это разнообразие взглядов формально не имеет законных ограничений, никаких правовых последствий не наступает от того, "традиционные" ли у вас ценности. Но только формально. В реальности – за нами следит идеологическая полиция нравов, невежественно интерпретирующая книжки американских политологов.