Рано утром 14 апреля 2021 года силовики пришли с обысками в редакцию журнала DOXА, а также в квартиры нескольких редакторов и их родителей. По предварительной информации, эти действия связаны с уголовным делом по статье 151.2 УК РФ (вовлечение несовершеннолетнего в совершение действий, представляющих опасность для жизни несовершеннолетнего). Как сообщает коллектив журнала, дело заведено в связи с роликом, опубликованным 23 января. В нем журналисты разъясняли, что запугивать студентов, посещающих акции протеста, незаконно. Роскомнадзор потребовал удалить видео. В ответ редакторы подали заявление об обжаловании этого решения.

Журнал DOXA – издание, появившееся в стенах Высшей школы экономики (Вышки) в 2017 году и мгновенно ставшее площадкой для обсуждения самых горячих тем: полицейского насилия, харрасмента, научной цензуры и прекаризации академического труда. В 2019 году DOXA была изгнана из Вышки по политическим соображениям, но ее создатели и редакторы продолжают работу, несмотря на давление.

Еще до обысков oDR поговорил с коллективом журнала о том, что значит быть студентом в современной России и как издание помогает тем, кто подвергся политическим преследованиям. В разговоре приняли участие:

Екатерина Мартынова – студентка факультета социологии в Вышке. В DOXA занимается выпуском материалов, редактурой, также дата-журналистикой (визуализация данных и data-driven материалы).

Наталья Тышкевич – закончила Вышку по специальности "лингвистика", второе высшее историческое образование получала в Московской высшей школе социальных и экономических наук (Шанинке), обучалась в институте "Стрелка". В DOXA работает на спецпроекте, посвященном проблеме харассмента в университетах.

Армен Арамян – один из сооснователей DOXA. Изучал философию в Вышке, а также политфилософию и социологию в Шанинке. В DOXA прежде всего отвечает за развитие и краудфандинг проекта.

Виктор Ершов – новостной и СММ-редактор DOXA. Главный по освещению студенческих протестов.

Что означает ваше название ? Можно ли говорить "Доха", или вы обижаетесь?

Армен: Мы – команда из двух студентов философского факультета и двух студентов культурологии – взяли это понятие из "Диалогов" Платона. Там "докса" (δόξα – греч., прим. ред.) – изменчивое мнение толпы, слабо коррелирующее с подлинной истиной, которым именно поэтому можно пренебрегать. Мы решили зареклеймить это понятие для мнения студентов. Если коротко – это просто "мнение" в переводе с древнегреческого.

Катя: Большие СМИ часто коверкают наше название – пишут с маленькой буквы, пишут "Доха", пишут "доха" по-русски, с маленькой буквы. Вариантов много. Но у большинства вроде бы сложилось представление, как мы правильно называемся.

DOXA выглядит левым проектом, даже "леволиберальным". При этом она появилась в рамках Вышки, которая по духу всегда была правым вузом. Про это даже был мем: "Поступил во ВШЭ. Ожидание: Кирилл Мартынов. Реальность: факельные шествия, Хайдеггер, фон Хайек". DOXA появилась как ответ на это? Или все было сложнее, и она вобрала в себя студенческую оппозицию в целом, включая и условных "либертарианцев из Вышки"?

Армен: Мы нигде не называем себя левым изданием, и точно уж не леволиберальным или просто либеральным. В редакции есть люди с разными взглядами, и общую позицию, которую транслируем вовне, мы формируем через обсуждения и консенсус. Мы пишем про проблемы студентов, и вне зависимости от наших взглядов, которые у многих в редакции левые, язык разговора об этих проблемах получается левым.

Когда ты пишешь про дискриминацию женщин, домогательства к студенткам и сотрудницам вузов, про трудовые проблемы среди преподавателей – их незащищенный труд, прекаризацию, – ты замечаешь, что критика этих явлений существует в левом, антикапиталистическом, антипатриархальном языке. Получается, что на нем мы и разговариваем, иначе никак не артикулировать проблемы, с которыми сталкиваются преподаватели и студенты российских вузов.

Я бы сказал, что мы точно про-феминистское издание. В текущей российской ситуации, в которой все медиа достаточно консервативные, правые, мы [из-за активной профем-позиции] кажемся радикально левыми, но мне кажется, что мы просто воспроизводим здравый смысл так, как мы его видим. И дальше читатели интерпретируют его так, как им хочется.

Катя: Часто коллеги по медиа-цеху критикуют нас за наличие позиции. Дискурсы, которые мы производим, и наш тон часто считывается как активистский. В каких-то наших проектах он действительно таковым и является. Но среди доминирования в российских медиа совсем другого, консервативного тона, быть DOXA – значит быть маргиналами, это так и ощущается. В этом и наша сила. Не многие готовы говорить о проблемах в тех терминах и описаниях, которые мы используем.

Наталья: У нас в коллективе часто проходят споры по политическим вопросам, из тех, что часто раскалывают на право и лево. Но сама повестка – говорить от имени студентов, которым обычно не дают голос – действительно, скорее относится к левому спектру. Это значит говорить вместе с угнетенными. В этом все сходятся.

Сейчас DOXA – уже не про положение дел в Вышке, а про гораздо более широкий спектр тем. Вы выпускали, например, расследования про харрасмент в МГУ, материалы про репрессии в отношении студентов в других вузах, в том числе региональных. В какой момент произошел этот переход? Связано ли это с тем, что в 2019 году вас выжили из системы ВШЭ? Кстати, это была какая-то чисто административная история – или акт цензуры, политическое решение ректората?

Армен: Про проблемы всего студенчества мы стали писать задолго до того, как Вышка перестала с нами сотрудничать, за год-полтора. Тогда мы осознали, что в России очень мало студенческих медиа, которые рассказывают о проблемах студентов из разных вузов. Отдельные студенческие медиа при разных университетах не справляются с этим запросом, у них нет достаточных ресурсов.

Из Вышки нас формально "выгнали" именно за то, что мы якобы портим ее отношения с другими вузами. Формально это произошло из-за жалобы Натальи Починок, ректорки РГСУ, про организационную деятельность которой мы выпустили большой материал. Этическая комиссия ученого совета ВШЭ вынесла решение о том, что мы портим репутацию Вышки. Помимо статьи про Починок, комиссия также привела в пример нашу ироничную статью "5 причин не поступать в Вышку". Вскоре, после того как вуз прекратил поддерживать журнал DOXA, он прекратил поддержку вообще каких-либо студенческих медиа.

Какие же это были пять причин?

Армен: Я уже не помню, но сейчас эту статью очень смешно читать, потому что в 2021 году реальность уже совсем другая. Там мы писали про существующий в Вышке культ самоэксплуатации студентов, про то, что мнение-докса студентов ничего не значит. Но в этом году мы выпустили статью о политических увольнениях из "Вышки" за последние пять лет – и там причин не поступать уже 15. Вышка на данный момент перестала фактически быть либеральным вузом.

Методы воздействия на студентов и преподавателей в ВШЭ стали такими же, что и во всех российских вузах. За любую внеучебную активность к студенту могут быть применены санкции вплоть до отчисления. В случае с преподавателями самый яркий пример – увольнение преподавательницы факультета компьютерных наук Анны Велликок после ее задержания на политической акции протеста. Ее трудовой договор с вузом был расторгнут буквально сразу после ее задержания. Формально – в связи с тем, что она не сможет выполнять свои обязательства по этому договору, так как будет находиться под арестом.

Студентов так массово не отчисляют, против преподавателей эти механизмы применять легче. В основном используются другие методы: например, отменяют студенческие мероприятия, которые кажутся "слишком политизированными", а организаторов запугивают. Чтобы запугать студентов, ничего особенного делать не надо: достаточно сделать пару намеков, чтобы на несколько лет убить какую-либо активность на факультете.

Так, на факультете медиакоммуникаций, который готовит журналистов, киношников, телевизионщиков, постоянно происходят истории, связанные с цензурой. Иногда отчисления все-таки происходят, в той или иной форме. Была вопиющая история с Егором Жуковым, когда он после бакалавриата политологии поступил на магистерскую программу "Режиссура и драматургия" – на факультет медиакоммуникаций. Эту программу из-за его поступления полностью закрыли, и под этим предлогом вытеснили его из Вышки.

То есть, дебаты, подобные тем, которые состоялись в 2019 году с вашим, Армен, участием, и с тем же Егором Жуковым, больше невозможны? Мероприятия такого формата в стенах Вышки теперь не проводятся?

Армен: Их и тогда было невозможно там провести: Вышка запретила проведение дебатов, и в итоге они прошли в Сахаровском центре.

А когда была "золотая эпоха", когда можно было все? Она кончилась летом 2019 года во время московских протестов или раньше?

Армен: Можно найти много таких символических смертей. Но, думаю, один из первых таких моментов – это закрытие Вышкой студенческой телепередачи "В точку", когда летом 2019 года туда должна была прийти Любовь Соболь. Можно сказать, что в целом все умерло в 2019 году.

В 2021 году вы запустили проект помощи студентам, которые подверглись политическим репрессиям в вузах. Много ли было уже обращений? Он касается только студентов или всей университетской публики?

Армен: Это уже второй раз, когда мы запускаем этот проект. Первый раз он был запущен как раз летом 2019 года, после массовых задержаний студентов и преподавателей на акциях протестов. В этот раз триггером послужили январско-февральские протесты. В проект с тех пор поступило несколько сотен обращений, постоянно работала горячая линия, на которую студенты могли обратиться, если их или их знакомых и близких задержали, а они не знают, что делать. Главная роль нашей службы – помочь студентам с оплатой штрафов. В целом, к счастью, в этом году запустилось много подобных инициатив по всей стране, и наша служба не была незаменимой.

Еще одна роль службы – освещать давление на студентов внутри вузов. Мы смогли рассказать более чем о 60 вузах, которые каким-либо образом запугивали студентов перед акциями протестов. Также мы рассказали о нескольких случаях отчислений из вузов студентов, задержанных на акциях протестов.

Виктор: 29 января из Астраханского государственного университета за участие в митингах отчислили трех студентов. Научная диссертация ректора (Константина Маркелова – прим. ред.), вынесшего это решение, на 77% состоит из плагиата. Но интересно даже не это – а то, что через месяц он признался, что отчисление произошло "по ходатайству органов внутренних дел". Но это, конечно, единичный случай. Второго такого вуза, отчислявшего студентов из-за новой протестной волны, я не вспомню. Некоторые вузы на фоне этой ситуации, наоборот, пытаются показать себя максимально свободолюбивыми, как, например, питерский филиал РАНХиГС: после нашей публикации об их преподавателе, который отговаривал студентов посещать митинги, они сами связались с нами и заявили, что осуждают подобное поведение своих сотрудников.

Катя: Если быть точнее по цифрам, к нам обратилось больше 120 студентов, около 12 студентов запросили финансовую помощь на оплату штрафов. Мы оплатили уже шесть, остальные ждут апелляции. Работа службы идет до сих пор, и мы планируем существовать и далее, ведь протесты будут продолжаться.

Виктор: Когда летом 2019 года мы рассказывали про увольнения преподавателей из Вышки, один из них открыто, а несколько анонимно сообщили нам, что у ФСБ есть "черный список" сотрудников ВШЭ, которых нужно либо увольнять, либо не принимать на работу.

Никого не отчисляют, но угрожают при этом всем студентам именно отчислением. Все молодые люди, с кем я общался на последних митингах, боятся двух вещей – отчисления и армии. Выходит, это выученный страх?

Виктор: Это то, что витает в воздухе, но не то, что артикулируется прямо. Пока что это все остается на уровне отдельных высказываний или таких казусов как в Астрахани. Еще был очень странный случай в СПбГУ: студентку, участвующую в акциях в поддержку Азата Мифтахова (студента МГУ и анархиста – прим. ред.), вызвали на комиссию из трех преподавателей, и один из них прямо во время нее заявил: "У меня ощущение, что вас хотят отчислить, а меня в этот план не посвятили".

Но в целом – сравните, сколько людей задерживают – и о скольких отчислениях при этом мы знаем? Конечно, все может произойти в любой момент, но массовых отчислений мы не наблюдаем, только дисциплинарные взыскания. Пока что отчисления – скорее следствие "казуса исполнителя", это не выглядит, как система.

Может ли этот страх быть связан с общей бесправностью российских студентов? Теоретически, можно ли произвольно отчислить любого студента, как это было в Астрахани? Насколько рядовой студент защищен от такого произвола формально, институционально?

Виктор: Мне кажется, когда мы заходим на территорию политического, российское право перестает действовать. В таких ситуациях защитить кого-то от отчисления на 100% нельзя, но можно сделать, чтобы это было максимально сложным и неудобным процессом. DOXA – один из институтов, с помощью которого это достигается. Мы просто публично рассказываем о подобном произволе, и громкий случай в отдельном вузе становится федеральной новостью. Так, например, произошло с увольнениями преподавателей из Вышки – именно через нас все узнали про списки ФСБ.

Студенческие советы в некоторых вузах не являются совсем бессмысленными имитациями. Они не супер влиятельны, и к ним тоже много вопросов, но иногда они встают на сторону студентов, пусть и не достаточно радикально. Студсовет СПбГУ, разбирая упомянутый выше кейс студентки, поддерживавшей Мифтахова, заявил, что "обеспокоен обстоятельствами ее отчисления", – лучше, чем ничего!

А перед митингом 23 января профсоюз петербургского Политеха достаточно откровенно написал: "Вуз попытается вас защитить, если будут проблемы; никто не имеет права вас отчислять за участие в протестах. Но это же Россия". Это хорошая иллюстрация: некоторые вузы готовы защищать своих студентов, но в какой-то момент, при определенном уровне давления, теряют суверенитет над своим собственным пространством и решениями. В этом смысле очевидно, что никакие институциональные штуки вам не помогут, если на вас уже давят.

Может ли случиться так, что политические репрессии в вузах со временем станут попросту частью обычной студенческой жизни?

Виктор: Решение о том, давить из-за политики на студентов или нет принимают, скорее всего, не в университетах, а в других местах. Предсказать поведение этих мест невозможно. Год назад никто не мог представить, что мы окажемся в той точке, в которой оказались сейчас. Сколько нас открытий чудных ждет, мы не знаем. Это все зависит от политической ситуации в России, желания людей в силовых структурах давить на студенчество и желания руководства вузов вести конформистскую политику. Надеемся, что массовых отчислений студентов по политическим причинам, которых не было и нет, не будет еще как можно дольше.

Армен: Мне кажется, они неизбежны. Рано или поздно с активизацией протеста этот инструмент начнет применяться массово. В Беларуси, как мы видим, для университетов уже не существует в этом плане никаких ограничений. Точнее, нет никаких рычагов давления общества на администрацию вузов, которая встроена в бюрократическую властную вертикаль. Любого ректора, который отказывается выполнять такого рода давление на студентов, будут просто заменять другим, как это происходило в белорусских вузах.

Раньше в российских вузах важной ценностью была видимость международного сотрудничества, повышение качества образования и науки – сейчас же это все перечеркивается необходимостью держать студентов и преподавателей под контролем.

Виктор: В Беларуси уже к октябрю 2020 года отчислили 125 студентов (при этом сам Лукашенко в ноябре 2020 года заявлял о 300 отчислениях – прим. ред). Если переносить это на масштабы России, получится более полутора тысяч. Сложно представить другую современную страну мира, где происходит подобное.

Катя: Мои одногруппники и в целом все знакомые, которые учатся сейчас в университетах, говорят, что теперь дважды задумаются, прежде чем выйти на протест или прежде чем сделать что-то внутри своего университета – сделать внеучебное исследование, созвать студорганизацию, провести мероприятие. В воздухе появилось ощущение какого-то давления. В любой момент на тебя может пасть глаз Левиафана. Лучше ничего не делать – потому что иначе не знаешь, как что обернется. Это самоцензура, самоподавление – я вижу это в них.

Наталья: Я училась в бакалавриате еще во время протестов на Болотной площади в 2011-12 годах – я в DOXA динозавр. И я хочу сказать, что есть большая разница в политизации. Тогда никто не обсуждал политику, но могли, максимум, носить белые ленточки – показать свою протестность. И то, так мало кто делал. Я могла обсудить те протесты, может быть, только с отдельными преподавателями.

Сейчас политику обсуждают почти все. Степень политизированности сильно повысилась. Но да, стало сложнее делать какие-либо политические действия в рамках вузов. Угрозы отчислений – реакция на этот процесс.

Студентов это не останавливает. Осенью в одном из зданий Вышки вывесили баннер "Нет политическим увольнениям!", в том же году похожая акция прошла в МПГУ, но по поводу невыплаты стипендий, еще одна – в СПбГАУ. Мне кажется, сейчас студенты меньше такого боятся. Моя знакомая участвовала в одной из этих акций и говорила: "Ну отчислят – и отчислят". При падении качества образования в России студенты все меньше держатся за этот статус.

Хорошо, что сейчас у студентов стала появляться большая политическая осознанность. Но как обстоит дело с самой учебой? Во время моего поступления, 12 лет назад, поступать шли все, буквально 100% моего класса куда-то поступили. Но делали это по принципу "все побежали – и я побежал". Мальчики – чтобы не идти в армию, девочки – чтобы, условно говоря, посидеть еще несколько лет на шее у родителей. Сейчас ситуация изменилась, современная молодежь более осмысленно подходит к университету как к явлению жизни?

Виктор: В России именно сейчас формируется понятие "студенчество", в том числе и через наш журнал. До DOXA существовало студенческое медиа, которое делает команда нынешней "Бумаги" (городское издание о жизни Петербурга – прим. ред.), закрылось оно весной 2012 года с формулировкой: "В России, к сожалению, есть только люди, которые учатся в университетах, но нет студентов".

В последние годы стало очевидно, что студенчество формируется, что люди осознают себя как студенты, ведут себя именно как студенты. Понимают, что не просто ходят в универ, но и представляют из себя определенную социальную группу. Академия стала престижнее, стала немного менее скучной, немного более модной.

Также образование избавляется от советского гендерного разрыва – то, что на технических специализациях мальчики, на гуманитарных – девочки. На моей гуманитарной кафедре за 15 лет было четыре выпускника-мальчика. А за последние три года их стало по пять только на одном курсе. И им не стыдно заниматься искусствоведением, также как девочкам не стыдно математикой. Образование демократизируется.

Если взять конкретные интересы вашей собственной команды, то у вас "физика" и "лирика" перемешаны – философия техники, социология и big data. Чтобы выжить в современном мире, нужно быть и там, и там?

Катя: В декабре я делала с коллегами из DOXA большой материал про женщин в академии. Судя по данным, которые мы нашли, сохраняется неравная пропорция женщин и мужчин в гуманитарных и технических специальностях. На более высоких позициях в академии, на этапе докторской обнаруживается, что женщины сюда не доходят. И об этом очень мало говорят. Когда учишься в бакалавриате, есть ощущение, что женщин больше, – и это действительно так. А потом из-за репродуктивных обязанностей и консервативной культуры, женщина просто не успевает или не может пойти выше.

Наталья: Есть политическое давление через угрозы отчислений, а есть невидимое давление на студенток через харрасмент. На каждой более высокой ступени академии все меньше женщин – и это связывают в том числе с тем, что они подвергаются харассменту и становятся все меньше мотивированы к тому, чтобы продолжать академическую карьеру. Это происходит на фоне того, как современный консервативный поворот в России вкупе с бюрократизацией университета повышают общий уровень давления на студентов и младших преподавателей.

Катя: Часто сами университеты не поддерживают женщин. Не проводят разбирательства домогательств. Не выдают льготы при выходе в декрет. Если женщина-преподавательница Вышки уходит в декрет, у нее начинается льготный публикационный период, когда ей не нужно соблюдать норматив по выпуску научных публикаций в год.

Но процесс в российской академии устроен так, что женщине перед беременностью приходится подготовить определенный запас работ – льготный период длится всего год, а хлопоты с ребенком длятся намного дольше. Без публикаций – остаешься без надбавок, а это довольно большие суммы. Если ты не чувствуешь вообще никакой поддержки, и институциональной тоже, – ты опускаешь руки, все как будто настроено против тебя.

Помимо DOXA кто-то занимается проблематикой харрасмента, гендерного неравенства в высшем образовании? Появляются ли в вузах маленькие "инициативы на местах", посвященные этим же проблемам?

Наталья: В МГУ на филфаке образовалась активная группа студенток "Я_Боюсь_Сказать", они помимо мониторинга и сбора историй занимаются информированием, расклеивают по МГУ постеры о проблеме домогательств и о том, что руководство филфака этот вопрос игнорирует. В Европейском университете приняли этический кодекс, в котором четко проговаривается недопустимость домогательств – возможно, впервые в истории российского образования. Это произошло после конкретных кейсов, которые ЕУ не хотел делать публичными, но которые стали достоянием общественности благодаря активным сообществам выпускников.

Виктор: Было бы интересно также упомянуть кейс СПбГУ, где после знаменитого убийства доцентом Олегом Соколовым подчиненной Анастасии Ещенко появился Центр по изучению проблем домашнего насилия – первый в России научный центр изучения домашнего насилия.

Ваше расследование про домогательства доктора филологических наук Сергея Князева к студенткам вызвало много противоречивых оценок: например, история одной из жертв была пересказана без ее согласия, от третьего лица и, как утверждает сама девушка, недостоверно. Усилится ли после этого в DOXA фактчекинг?

Наталья: Случай с той статьей стал для нас очень поучительным, он вызвал много публичных и внутренних дискуссий. Мы прислушались к тому, что нам говорили наши информантки, наша аудитория, и выпустили апдейты к статье. С другой стороны, мы пригласили фем-активистку Дарью Серенко, она объяснила нам, как правильно нужно разбирать случаи с харрасментом и написала для нас соответствующую статью. К тому же выпуск таких материалов стал более структурированным, появился специальный человек, который очень пристально проверяет все материалы на эту тему. В-четвертых, я и еще одна редакторка DOXA прошли профпереподготовку в фонде "Сестры", где мы несколько месяцев учились общаться с теми, кто пережил сексуализированное насилие.

Сейчас в сфере образовании идет несколько глобальных процессов. Во-первых, эмоционализация и психологизация образования – роль преподавателя становится более наставнической, более дружеской, менее иерархичной, тесно переплетенной с жизнью студента.

Во-вторых – коммерциализация образования – все больше услуг становятся платными. Третий тренд связан с первым – перенос ответственности за качество образования с учащегося на учителя, то есть, если человек плохо учится, это скорее не его вина, а преподавателя.

Насколько в России представлены эти три тренда? Включено ли отечественное студенчество и академия в мировые процессы, или, как и у всего российского, здесь можно наблюдать болезнь изоляции?

Армен: Проблему изоляции нужно рассматривать очень комплексно. Изоляция есть, но связана она с тем, что российские университеты гораздо беднее, чем многие мировые успешные университеты из топовых рейтингов. В России не так много университетов, которые в принципе могут с кем-то сотрудничать на международном уровне и перенимать международные практики.

Тренд на коммерциализацию у нас точно есть. В российских вузах растет количество людей, которые платят за свое обучение, количество бюджетных мест не сокращается, но и не растет. Количество мест в целом будто бы увеличивается, но бюджет не успевает за этим ростом. Это мои интуитивные наблюдения, которые нужно проверять по цифрам. При этом процесс превращения высшего образования в услугу, где "студент всегда прав", не происходит. В американских вузах многие преподаватели чувствуют, что они просто работают на студентов, как на коммерческом предприятии. Российские вузы находятся под довольно прямым контролем местных властей, федеральных властей.

Логика существования российских вузов другая. В США у университетов есть цель привести студентов, которые принесут кучу денег. У российских вузов такая цель тоже, конечно, есть, но при этом нет дефицита студентов: бюджетные деньги все равно придут, и в экономике вуза они более важны. А особой конкуренции между университетами и нет.

Катя: Проблема коммерциализации университетов в России еще и в том, что у нас отсутствует система льготного студенческого кредитования. Я не знаю ни одного кейса, когда студент брал бы кредит на свое обучение. Но при этом позволить себе платное обучение в топовом вузе может очень ограниченная прослойка домохозяйств. Доступ к хорошему высшему образованию остается ограниченным.

У меня нет ощущения, что Россия следует описанному вами тренду на психологизацию. Та образовательная идеология, которая продвигается сейчас, идеология self-made студента и рисерчера, предполагает, что если студент не будет делать что-то сам, никто не придет и не скажет ему: "Привет, давай вместе заколлаборируемся, подадимся на этот грант, на ту программу". Напротив, есть ощущение полярности друг другу. Университет говорит мне: "Давайте весь третий курс вы будете вместо учебы делать только проектные работы", при этом менторской поддержки я не ощущаю.

Преподаватель должен в такой ситуации давать какие-то знания, какую-то поддержку. А студент должен эту поддержку конвертировать в производство знаний. Но эти два потока разъединены – преподаватель нагружен бюрократическими и личными историями, а студенту нужно сдавать сессию, как-то еще попутно работая, прокармливая себя. И если я хочу что-то сделать, я ищу себе сама ко-рисерчеров, ищу финансирование, ищу смыслы, сама себе помогаю. В технических вузах уже появляется другая система – студенты объединяются в исследовательские команды, коллективы, основанные на взаимовыручке. Но чтобы попасть туда, все равно нужно преодолеть барьер "селф-мейда" – сначала встать одним в поле волком, повыть и пострадать, а потом, может, кто-то и возьмет себе в стаю. Все равно нужно быть готовым к тому, что ты один.