"Представитель просвещенного цинизма" (или носитель "обаятельного цинизма"), "мажорка", "очень плохой человек" – это лишь небольшой набор эпитетов, с помощью которых медиа, Facebook–селебрити и широкий круг пользователей до сих пор обсуждают назначение нового министра культуры РФ. Среди множества голосов можно встретить тех, кто предпочитает использовать не эмоционально заряженные ярлыки, а как будто нейтральные концепты типа "посттоталитарный человек". Есть и люди, выбравшие защиту Ольги Любимовой – нередко из соображений "кастовой" близости или по принципу "главное, что не Мединский".

Конечно, здорово, что обитатели российского Facebook – сплошь люди с хорошими лицами и в белом пальто – решились на гражданское действие в духе критической теории и уже который день занимаются археологией знания в духе Мишеля Фуко: обсуждают старые фотографии министра и скриншоты из ее давно уже не обновлявшегося ЖЖ. Не менее прекрасно, что задор диванных data-экспертов распространяется на споры о подлинности или фейковости тех или иных цитат "из Любимовой" – наконец, пользователи начали демонстрировать нормы медиаграмотности в собственном медиапотреблении. И совсем замечательно, что часть дискуссий фейсбучной (и не только) общественности риторически построена на своеобразной аргументации ad hominem: раз нам уготован такой министр, значит, наступают совсем уж последние времена – и для культуры, и для тех, кто ее искренне любит. Ну или наоборот: министр(ка) – из социально близкого поля, поэтому надо ждать оттепели и пересмотра скандальных решений Минкульта.

Вообще освоение риторических приемов, даже тех, что считаются логическими ошибками, чрезвычайно полезно: именно так присваиваются сложные коммуникативные нормы. Впрочем, кажется, что за пассивной агрессией, которая является привычной интонацией российских онлайн общественных дебатов, скрывается повышенный интерес не только к самой Ольге Любимовой. Экстренная смена игрока, руководящего нормативно-правовой регуляцией в сфере "культуры, искусства и кинематографии", нервирует и сама по себе – как напоминание "народу" о существовании мощного "суверена" (да, здесь есть противоречие с Конституцией РФ, ну что ж поделать). Но, может, именно в этой ситуации имеет место реакция на конкретного человека просто как на репрезентанта властного авторитета? И речь идет о защите культуры как совокупности объектов и практик, неотчуждаемых и при этом подпитывающих частные идентичности, от потенциального прессинга? А значит, и о персональном гражданском спасении? Может, отыгрывание агрессии как варианта внимательного беспокойства – это попытка отстоять некий "последний бастион"? И именно в этой точке кипения рождается еще один потенциал развития политической осознанности – той, которая может объединить людей с разными идеологическими взглядами?

Да – но нет. Сложно не заметить, что в ведущихся спорах "культура" – как неэксплицируемое, абсолютно пустотное понятие – выступает прикрытием для обеспокоенности собственной субъектностью. Такая же роль отведена в этих спорах и новой распорядительнице культурой от государственной власти. Ее появление на публичной сцене в соответствии со сценарным ходом deus ex machina просто активизировало страх. И это не страх недостаточности субъектности, а паника по поводу возможной полной десубъективации. Которая накладывается на уже наблюдаемый во всем мире конфликт между множеством гибких мировоззрений, довольно популярной в узких кругах прогрессистской установкой и интуитивным тяготением к авторитаризму как гаранту социальной устойчивости. Так что неудивительно, что пользователи борются за право устанавливать свои нормы – хоть где-то, хоть как-то. Это, если угодно, такая проработанная форма ресентимента, попытка завершить его новым социальным пактом.

Однако нужно учитывать, что если эти попытки нового нормирования касаются "культуры", то совсем не в том значении этого понятия, которым оперирует Минкульт. И "культуроцентричность" здесь иная, нежели это видится людям, считающим, что управлять культурой значит распоряжаться бюджетами и вводить цензуру. Например, пользователей соцсетей волнуют границы между публичным и приватным, возможность установления и гражданского вменения меры ответственности за те или иные высказывания. Отчасти отсюда и негодование по поводу выказанного однажды Ольгой Любимовой нежелания публично любить "высокую культуру" или использования ею же обсценной лексики. Хотя, казалось бы, кому как не просвещенной Facebook–публике помнить довлатовский завет "любить публично – это скотство"?

Путем агрессивных баталий в соцсетях пользователи пытаются нащупать границы между функциональной критикой и обесценивающей травлей; язык, которым можно адекватно выражать свою обеспокоенность без опасности столкнуться с обвинениями в нечувствительности. Кейс Ольги Любимовой хорошо показывает, как эти попытки поиска "правильного" словаря, сочетающиеся с позицией "это мое субъективное мнение", приводят к жонглированию пейоративами. Но одновременно они же дают шанс на более четкое обнаружение ин- и аут-групп, на осознание любого действия как совершаемого в присутствии Другого и на признание очевидной невозможности тотально инклюзивного языка. Лингвистические упражнения заставляют как минимум задуматься о механиках включения/исключения, что ценно: иногда манифестация становится перформативным актом, действием.

Беспокойство онлайн сообщества – неоформленного, аморфного и неспособного ни к какому самоопределению, фактически не существующего как консистентная единица – вызывает и невозможность простого переноса в свои цифровые взаимодействия какой-то большой ценностной системы, включающей как социальные установки, так и культурные стандарты. Все эти ожидания "присяги монализе" как подтверждения качеств культурного человека – сигнал страхов, с которыми сталкивается человек, живущий в системе бинарных оппозиций и не согласный видеть в культуре огромный супермаркет смыслов. Где "монализа" – один из продуктов, не более.

В отсутствии гражданского согласия о границах допустимого в публичном, видимом, поле, о языке обсуждения и пересборки норм, о приемлемых культурных смыслах, пользователи пытаются обнаружить для себя хоть какие-то устойчивые константы существования. С одной стороны, можно поискать убежища в генерализациях: бюрократ, сотрудничающий с властью, автоматически плох; менеджер культуры, не испытывающий коленопреклоненного восхищения перед оперой, никуда не годится; человек, маркирующий себя как православный, находится в плену опасных заблуждений. Это линчевание как метод морального высказывания, эти "негативистские" генерализации отражают и одновременно порождают недовольство – и уже не только властью, но и самими собой. Ведь только признав собственную несубъектность человек может спрятаться от необходимости реагировать на навязывание неприемлемой политической фигуры. Так рождается безжалостный словарь морального осуждения, где укора достоин каждый.

С другой стороны, можно постараться заново ответить на старые идентификационные вопросы: "откуда мы пришли? кто мы? куда мы идем?". В таком случае опорой становится некое "культурное наследие", с ценностью которого согласятся "все". И ради сохранения и преумножения этого наследия можно совершать и поддерживать массу действий, даже не замечая, что вступаешь на кривую дорожку "банальности зла". В результате новым социальным пактом становится вполне осознаваемая групповая солидарная ответственность за презервацию "наследия", которую настоящие гордые носители "русской культуры" даже готовы разделять с представителями государства. Ровно до тех пор, пока они разделяют пиететное отношение к "культуре".

Плохие новости заключаются в том, что, похоже, в кейсе Ольги Любимовой совсем не пахнет заботой о культуре. Просто возник очередной повод безопасно проветрить белые пальто, повставать на табуретки и котурны, а также продемонстрировать недовольство решением тех, с чьим наличием большинство смирилось. Хорошая новость в том, что, этот же кейс демонстрирует наличие огромного ресурса, который люди тратят для настройки собственной коммуникативной среды. В ситуации, когда "монализу" уже любить научились, а друг друга – не очень, такой эффект очень важен для настройки той самой культуры.