«Второй съезд Коммунистического Интернационала» (1924) Картина Исаака Бродского. (c) Вольфганг Кумм/DPA/PA Images. Все права защищены.

Концепция "примирения" нации нередко используется в России для того, чтобы скрывать или обходить стороной неудобную правду о прошлом, считает Мария Липман, политический аналитик и главный редактор журнала “Контрапункт”. Октябрьская Революция в советские времена играла роль мифа основания, но сегодня власти предпочитают говорить о ней поменьше: события столетней давности напоминают им о том, что ни одна империя не вечна. oDR поговорил с Марией Липман о том, может ли в России состоятся примирение – без правды о Революции.

Какую правду о большевистской революции обходят стороной российские власти? В чем суть этой правды, и зачем она нужна нам сейчас, в 2017 году?

Это сложный вопрос: как формируется национальная память, в частности, память о большевистской или, как она называлась в советский период, Великой Октябрьской Социалистической революции? На сегодняшний день в России одновременно существуют несколько не согласующихся между собой, противоречивых дискурсов об этом грандиозном событии 20 века.

Если посмотреть на российскую коммунистическую партию (КПРФ), мы не найдем ни малейшего пересмотра советского периода: там по-прежнему прославляется революция, Ленин и Сталин, а нарратив состоит в том, что советский период – это эпоха крупнейших достижений, освобождение труда, освобождение людей, превращение аграрной страны в индустриальную, и так далее. Самое главное, что подчеркиваются именно достижения во всех областях.

Одновременно с этим существует нарратив русской православной церкви, а это институт в России чрезвычайно важный: по уровню общественного доверия церковь стоит где-то на четвертом месте после президента, ФСБ и армии. РПЦ совершенно недвусмысленно говорит об Октябрьской революции как о трагедии, она отмечает 1917 год как начало преследований, начало гонений на Церковь и убийств первых новомучеников, то есть, православных священников, которые были казнены. Последнего русского императора, Николая II и членов его семьи, РПЦ тоже причислила к лику святых новомучеников.

На иконе изображено исполнение смертного приговора над святителем Кириллом, митрополитом Казанским в Чимкенте (1863-1937).

В то же время, ФСБ считает себя гордым наследником ЧК-НКВД. Называя себя чекистами, сотрудники ФСБ тем самым гордятся своими предшественниками, которые царя и казнили. Это настолько противоречивые дискурсы, что кажется, будто они не могут существовать вместе. Поэтому сегодня невозможно однозначно ответить на вопрос о том, какое видение революции 1917-го года существует в России – таких видений присутствует сразу несколько. Неясность, неопределенность, уклончивость – тот способ обращения с историей, с острыми вопросами истории, который избрала для себя российская власть, администрация президента, Кремль, Путин. Не говорим про это, чтобы не обострять противоречия, допускаем существование весьма широкого спектра взглядов среди тех, кто лоялен власти и готов в важных вещах ее поддерживать.

Но вот наступил этот самый 2017 год, столетняя годовщина. Как-то надо про это разговаривать. Путину, собственно, ранние большевики не нравятся. Он два-три раза про это говорил, вскользь, не педалируя. Большевики пришли к власти в результате ослабления российского государства, они способствовали его разрушению, что в корне противоречит представлениям Путина о высшей ценности сильного государства для России. Но с политической точки зрения, Путину важна поддержка и коммунистов, и РПЦ.

Когда подошло время годовщины, необходимо было что-то сказать. Были ожидания среди политических экспертов, что Путин что-то скажет в своем ежегодном Послании Федеральному Собранию в конце 2016 года, – но он опять высказался очень уклончиво: о том, как важно национальное примирение. Хотя и заметил, что российское общество нуждается в честном, глубоком анализе революции. О "примирении" Путин говорил многократно, начиная еще со статьи "Россия на рубеже тысячелетий", которая была опубликована за его подписью в конце 1999 года. Но уже в самом конце октября нынешнего года Дмитрий Песков, пресс-секретарь Путина, сказал, что никаких мероприятий Кремль не планирует в связи с годовщиной, и добавил, что даже не понимает, "в связи с чем это нужно праздновать".

Я сама не берусь ответить на вопрос, как в России надо вспоминать Октябрьскую революцию. Я не считаю себя человеком, который вправе давать рецепты российскому обществу.

Вопрос был немного другой: какой правды не хватает? Какую правду замалчивают, избегают?

Не хватает какой-нибудь. Дело не в окончательной истине, не в Правде с большой буквы. Кажется странным, неправильным, что у российской власти – и у российского общества отсутствует какой бы то ни было общий нарратив об этом величайшем событии 20 века, которое перевернуло не только Россию – но и, в каком-то смысле, весь мир. В советский период "правда" состояла в том, что революция – это центральное событие национальной истории, начало советской государственности. У нас был миф основания – это Октябрьская революция, был отец-основатель – Ленин, был пантеон героев, была дата 7 ноября, которую праздновали как главный государственный праздник.

Разумеется, невозможно остаться на советских позициях. Советский период неразрывно связан с революцией, это его начало. Это был тоталитарный период, когда единственно верную правду всему народу диктовали "сверху". Для Путина революция совершенно неприемлема, он – антиреволюционный лидер; для него представление о том, что восставшие массы могут свергнуть правительство – это абсолютно недопустимая историческая конструкция, еще и усугубленная недавними цветными революциями, которые, как он считает, инспирированы с Запада. При этом, просто сказать, что революция – это зло, катастрофа, как говорит церковь, тоже невозможно, потому что тогда придется решить, что делать со всем остальным советским периодом, когда начинается "хороший", приемлемый СССР. Если начать все это формулировать, возможность маневра окажется крайне ограниченной. Поэтому и оказывается, что для Путина, для сегодняшней власти выход состоит в том, чтобы не артикулировать вообще ничего.

Встает и другой вопрос, на который нет ответа: что делать с до-советским периодом? Ведь сказать, что была прекрасная дореволюционная Россия, и нужно было ее сохранить, тоже невозможно. Понятно, что революция произошла не на пустом месте: в России существовал очень архаичный режим, который не хотел реформироваться. Революция назрела потому, что способ правления не соответствовал нуждам развития общества. Да и сегодняшние россияне – потомки советской России, а не дореволюционной. Тех всех истребили, а кто уцелел – был вынужден бежать.

Председатель Коммунистической партии Российской Федерации Геннадий Зюганов вручает приказы во время заседания юбилейного комитета по случаю 100-летия Октябрьской революции в Москве. (c) Emile Alain Ducke/DPA/PA Images. Все права защищены.

Поэтому я не знаю, какая именно правда нужна. Это объективно неразрешимый вопрос. Но, наверное, можно говорить о том, что нужно, чтобы эти вопросы обсуждались в рамках общенациональной дискуссии, и тогда можно было бы прийти к относительному консенсусу, какому-то способу разговаривать на эту тему. Но на сегодня есть один способ коммунистический, другой – РПЦ, между ними, наверное, еще есть целый спектр, и они все не сопрягаются друг с другом. А власть решает только политическую задачу – избежать обострения противоречий, чтобы минимизировать риски для себя самой.

“Власть решает только политическую задачу – избежать обострения противоречий, чтобы минимизировать риски для себя самой”.

Этот юбилей, эта годовщина тоже пройдут. И вместе с ними пройдет необходимость что-то высказать про революцию. Дальше можно опять не разговаривать. Но проблема состоит в том, что для того, чтобы стране развиваться, ей нужно иметь какие-то твердые основания. Вот мы развиваемся – как кто? Как страна, преодолевшая коммунизм? Нет, что-то не получается. Была предпринята такая попытка в начале 1990-х, но из этого ничего не получилось. Или мы – страна, которая воссоединилась со своим советским прошлым? Тоже не получается. В самом проекте строительства нации остается неопределенность: мы империя или гражданская нация? Это не единственная, но важная причина того, почему России трудно развиваться.

Конечно, мне как человеку, как личности со своим представлением о России, в которой я живу, о Советском Союзе, в котором я жила, мне бы, конечно, хотелось, чтобы в обществе имелось хотя бы относительное согласие по поводу осуждения коммунистического террора. Это осуждение как будто звучит сегодня из уст самой власти: в этом году только что открыт Мемориал жертвам репрессий в Бутово на окраине Москвы, где происходили массовые расстрелы 1937-38 года. Другой Мемориал, созданный по указу Путина, торжественно открыт 30 октября, в день памяти политзаключенных. Путин там присутствовал на открытии и снова говорил о преодолении раскола, примирении, взаимном прощении. Но эта память, это увековечение носит очень редуцированный характер.

О каком "взаимном прощении" речь, если ни слова не сказано ни о палачах, ни о причинах массового самоистребления нации, а ФСБ называет себя чекистами и занимает то же здание на Лубянке, где в подвалах расстреливали невинных людей. Государство говорит своим гражданам, что они могут оплакивать жертв репрессий, но не должны рассуждать о том, что случилось, отчего , советский народ занимался самоуничтожением на протяжении десятилетий. Вместо этого предлагается "подвести черту".

Интересно в этом контексте дело Дмитриева, которое показывает, что когда кто-то пытается предложить, создать этот дискурс из пустоты, даже не в качестве альтернативы какому-то существующему, а просто с нуля, то его тут же убирают. Одной рукой в Бутово открываем Мемориал, другой рукой сажаем Дмитриева.

Одной рукой и другой рукой – это ровно то, что мне кажется важным осознать. Я не знаю, как это преодолеть в сегодняшней России, с сегодняшним правительством, с историей путинского президентства, с его собственным прошлым, с его представлениями о том, какими должно быть государство. Но то, что вы сформулировали сейчас, мне кажется, передает самую суть. Одной рукой – другой рукой. Одновременно. Причем, и та, и другая рука – это руки самой администрации, самой правящей группировки, ну или лоялистов. И глава КПРФ Зюганов тоже в каком-то смысле является лоялистом, и Церковь, РПЦ, конечно, является лоялистом, и под этим "зонтиком лояльности" сосуществуют несовместимые точки зрения.

Можно задуматься, почему именно Дмитриев стал жертвой, ведь в каких-то пределах власть допускает сохранение и увековечение памяти жертв, тем более, что теперь (с сооружением Мемориала на проспекте Сахарова) она как будто и сама этим занимается. Есть тенденция последнего времени: власть " уполномочивает" РПЦ взять на себя заботу об увековечении памяти жертвам. Это удобно, потому что, во-первых, церковь лояльна власти, а во-вторых Церкви по ее статусу положено плакать и оплакивать – это ее функция. А заглядывать, вдумываться в то, почему это случилось – этого Церковь не будет делать, тут власть может на РПЦ рассчитывать. То есть, задача в том, чтобы были жертвы без палачей.

Разговор о палачах – кто они такие, почему это произошло, почему страна погрузилась в кошмар и ужас самоистребления – этот вопрос практически не имеет права на существование. Сегодняшняя власть ясно дает понять, что нельзя подвергать сомнению государство, никакое государство, ни имперское, ни советское, ни большевистское, ни более позднее государство – государственный порядок должен быть свят, под него нельзя подкапываться.

На протяжении многих лет местный историк Юрий Дмитриев исследовал массовые казни и советские преступления в северном регионе Карелии. Фото предоставлено Натальей Шкуренок. Все права защищены.

История с Дмитриевым чудовищная, и я очень надеюсь, что каким-то образом он будет освобожден. Но то, что случилось с Дмитриевым, не означает, что каждый, кто занимается такого рода деятельностью, непременно подвергнется судебному преследованию и будет посажен в тюрьму. Все-таки в этом тоже важно отдавать отчет. Общество "Мемориал" продолжает работать, хоть и в нелегких условиях. "Последний адрес" – общественная инициатива – тоже продолжает увековечивать память тех, кто был расстрелян сталинскими палачами.

И все-таки: зачем нам, живущим в 2017 году, какой-то единый, последовательный исторический нарратив? В Советском Союзе он был, действительно, очень единый и очень последовательный – что не помешало ему рухнуть в одночасье. Как сформулировал социолог Алексей Юрчак, "все было навсегда, пока не кончилось". Получается, что последовательный нарратив не гарантирует государственной эффективности, стабильности существования. Может, он и не нужен?

Что касается советского периода, это все-таки была жесткая идеологическая система, особенно в ранний период. Шаг вправо-шаг влево от "единственно верной теории" – и ты вероотступник. Была единственно верная теория, и это не фигура речи и не шутка, она так и называлась и служила обязательной основой для всего: для научного познания, для оценки художественных произведений, для разговора о международной политике. Все студенты Советского Союза, независимо от выбранной специальности, гуманитарной или нет, учили этот марксизм-ленинизм, исторический материализм, диалектический материализм и так далее. Считалось, что философия - это и есть марксизм-ленинизм, все остальное – буржуазное измышление.

Эта система была невероятно жесткая и могла существовать только до тех пор, пока государство опиралось на массовый террор. Как только немного "распустили вожжи", так и ослабла эта идеологическая дисциплина. Люди по инерции страха, подчинения страшному государству продолжали говорить правильные слова – и не только осуждая кого-то на собраниях. Любой человек, который писал диссертацию, должен был сослаться на классиков марксизм-ленинизма, но постепенно это превратилось в абсолютно пустую скорлупу, там внутри уже ничего не было. Было понятно, что это труха, только повторение пустых формул, в которые не вкладывается никакого содержания. Вся огромная страна повторяла эти формулы по мере надобности, абсолютно в них не веря и даже не задумываясь над этим. Именно об этом замечательно пишет Юрчак, что многие даже не видели в этом лицемерие или двойную мораль, просто так привыкли, такая условность.

"Сегодня время больших идеологий прошло"

Поэтому, когда советская система зашаталась в результате горбачевской Перестройки – при этом важно помнить, что изначальная инициатива шла сверху – когда слетела шелуха, скорлупа, то исчезновения идеологии практически даже не заметили. Огромная часть населения спокойно относилось к этой "идеологии" как к ни для чего не нужной. Поэтому когда в 1993 году, через два года после краха СССР, была принята российская Конституция, в ней совсем нетрудно было записать, что никакая идеология не может быть государственной и обязательной. Это было легко принято, потому что накушались этой бессмысленной жвачки, которую долго повторяли, но совсем в нее не верили и в грош ее не ставили.

Сегодня время больших идеологий прошло. Северная Корея, я думаю, представляет собой последнее государство, которое живет в соответствии с единой идеей для всех, которая все объясняет, не подвергается сомнению и держится на государственном насилии, так что всякого, кто усомнится, ждет суровая кара.

Тем не менее, задача общенародного единства для государства очень важна. Что такое "Я – гражданин этой страны"? Германии, Франции, России, Китая, чего угодно – что-то же людей объединяет. Мы можем говорить, что их объединяет язык. Их объединяет Конституция. Но все-таки, некоторые представления о том, в какой стране мы живем, у людей должно быть. Это зыбкая вещь на сегодняшний день. Но это очень важно, что при отсутствии "большой идеи", что-то должно людей объединять, какое-то представление, что у нас за страна, что у нее за история и чего мы хотим как нация – например, хотим ли мы быть частью Европы?

Возвращаясь к теме правды: может быть, правда заключалась бы не в том, чтобы выработать какой-то когерентный нарратив, а в том, чтобы признать его отсутствие и признать наличие разных точек зрения, согласиться о том, о чем мы не соглашаемся, вынести в публичный дискурс понимание того, что есть огромный спектр проблем по поводу которого нет консенсуса. Может быть, на почве понимания того, что мы еще не договорились, могло бы возникнуть общее ощущение правды.

Для национального развития все-таки необходим какой-то консенсус. Наличие разногласий в обществе по поводу истории, по поводу того, где мы и что мы, важно признать; если разрешить некоторую разноголосицу под "зонтиком лояльности", то тем самым можно добиться "примирения" и "стабильности" и снизить риски для власти. Путин к этой теме "примирения" возвращался неоднократно. В 2012 году, когда он начинал свой третий срок, он говорил о гражданской войне в умах, то есть он, разумеется, отдает себе отчет в том, что в обществе существуют серьезные разногласия. Он выбрал свой способ с этим разбираться. С самого начала, когда он стал президентом, Путин выбрал политику уклончивости, неопределенности, замалчивания существующих разногласий. Хотите обсуждать тяжелые вопросы и потенциально разделяющие общество темы? Обсуждайте, но на своих маленьких площадках, не мутите, не будоражьте мне народ. Это ограничение необходимо для того, чтобы имеющиеся разногласия не мешали Путину управлять страной так, как он считает нужным.

“Путин выбрал политику уклончивости, неопределенности, замалчивания существующих разногласий”.

Для Путина главным приоритетом является контроль, а все остальное, хоть и важно, но все-таки второстепенно. Было множество случаев в этом убедиться. Контролировать важнее, чем развиваться. Это касается как идеологической сферы, так и политических решений, например, назначений губернаторов вместо их избрания местным населением региона. Для чего это делается? Как минимум, для усиления контроля. Контроль усиливается, а улучшается ли государственное управление, повышается ли его эффективность, это вопрос второй.

Это, конечно, во многом повторяет подход Николая II к управлению.

Николай II, в отличие от Путина, был слабым правителем, который как раз ничего не контролировал. Ну, и страна совершенно другая сейчас…

Разумеется. Вопрос в том, какие уроки может нынешняя власть вынести из событий столетней давности?

Мне кажется, для Путина важнейшим уроком является судьба Советского Союза и Горбачева, и это более непосредственный урок, потому что к этому времени он был взрослый и серьезный человек с вполне сложившимися взглядами, давно уже совершивший карьерный выбор. Что сделал Горбачев придя к власти и обнаружив, что экономика страны находится в крайне тяжелом состоянии? Он ослабил вожжи, он не мог предложить людям повышение благосостояния, но он дал им некоторую свободу, а они довольно скоро взяли куда большую. И в результате он потерял страну. Он потерял и свой пост президента, правда, слава богу, остался жив. И вот урок: когда у тебя в стране сложности, нужно не распускать вожжи, а наоборот, сжимать кулак пожестче и покрепче.

Для Путина принципиально – и это очень умело, ярко и концептуально сформулировано в программном тексте "Россия на рубеже тысячелетий", который был опубликован еще в 1999 году – что в России мощь государства является важнейшим организующим принципом. Не все государства такие, не всем нужна такая мощная централизованная государственная власть, но для России – это ее судьба. И нельзя допускать, чтобы эта мощь, власть, сила государства ослабевала. Именно это Путин ставит в упрек большевикам. Он это не педалировал, но говорил об этом, в частности, о том, как Россия вышла из Первой Мировой войны: о том, что недопустимо признавать поражение, что у России были шансы оказаться в числе победителей. А Брестский мир представлял собой сдачу позиций и добровольное признание поражения в мировой войне. Для Путина недопустимо, чтобы государство ослабевало, и ответственный правитель России должен делать всё возможное для того, чтобы укреплять государство.

Ежегодное обращение Президента Владимира Путина к Федеральному Собранию, декабрь 2016 года. Источник: Kremlin.ru.

Я думаю, что для Путина урок и революции, и распада СССР именно такой. И если считать, что его принцип состоит в том, что государство должно быть сильным во что бы то ни стало (причем сила тут означает не эффективность управления, а контроль над всеми остальными институтами, фигурами и пр) , то тогда надо признать, что он успешно ему следует. Это главный приоритет, который дает возможность сохранять внутреннюю стабильность и достойную роль на мировой арене. Есть такое высказывание Путина, которое использовано в постоянно действующей выставке "Россия – моя история":

"Слишком часто в национальной истории вместо оппозиции власти мы сталкиваемся с оппозицией самой России… И мы знаем, чем это заканчивалось – сносом государства как такового"

Видимо, для Путина – это важная истина: нельзя допускать, чтобы пришел кто-то "снизу" со своим представлением о том, что нынешняя власть правит неправильно, а мы знаем как правильно, как лучше. "Мы" – может быть крестьянским восстанием, восстанием декабристов, "Народной волей", большевиками – это всегда кончается катастрофой. Более того, почти наверняка такого рода движения инспирированы заграницей, нашими врагами, которые хотят нас ослабить. Видимо так Путин относится к революции. Поэтому он и избегает о ней говорить и ни с какой точки зрения не может признать правоты восставших, которые привели к гибели трехсотлетнюю империю.