Госстатистика утверждает, что в России практически нет забастовочного движения. По данным Росстата, за весь прошлый год в стране произошло лишь две забастовки, в которых участвовало 38 человек. Но за пределами этой утешительной и абсолютно искусственной реальности россияне и трудовые мигранты не только бастуют, но и прибегают к более радикальным действиям – вплоть до голодовок, угроз самоубийством и даже убийств работодателей.

Восстановить реальную картину рабочего сопротивления в современной России пытается независимый проект "Мониторинг трудовых протестов". oDR побеседовало с его руководителем, социологом Петром Бизюковым о том, как российские трудящиеся борются за свои права и чего ждать от рабочего движения в военное время.

Когда говорят о трудовых протестах, обычно имеют в виду забастовки. По вашим данным, это не совсем так. Что вы вкладываете в понятие "трудовой протест"?

В России – запретительное законодательство о забастовках, принятое в 1993 году неолиберальной командой, пришедшей тогда к власти. В нем прописана долгая и сложная процедура коллективного трудового спора, выполнить которую практически невозможно. Важнейший инструмент воздействия на работодателя выбит из рук профсоюзов и рабочих.

В итоге за последние полтора десятилетия официальная статистика фиксирует не более пяти случаев легальных забастовок в год. При этом лента новостей пестрит информацией о трудовых протестах. Поэтому пятнадцать лет назад родился наш проект независимого мониторинга.

Работники используют разнообразные формы протеста: обращения к властям, пикеты, митинги, стоп-акции, стихийные забастовки, голодовки и многое другое.

Стоп-акциями я называю протест, сопровождающийся полной или частичной остановкой работ, но не считающийся забастовкой с точки зрения закона. Например, если вам не платят зарплату больше двух недель, вы имеете право прекратить работу, пока задолженность не будет погашена. Медики довольно часто применяют итальянскую забастовку, то есть трудятся по правилам (что замедляет или вовсе останавливает работу – прим. ред.).

Остановок в работе "по статье" или "итальянок" относительно немного, чаще встречается стихийная забастовка (которая организована вне юридической процедуры – прим. ред.). Доля стоп-акций колеблется от года к году: их количество – от 31 до 45%. В среднем, примерно каждый третий трудовой протест сопровождается остановкой работы.

Довольно редко бывают протесты, которые я называю сверхрадикальными, когда люди объявляют голодовку, перекрывают дороги, блокируют офисы, даже захватывают директоров. Сверхрадикальных акций всегда не больше 8% – примерно столько же, сколько законных остановок "по статье" или коллективных трудовых споров с забастовкой.

Как менялось количество трудовых протестов за время ваших наблюдений?

Их число постоянно растет. В 2008 году мы зафиксировали всего 95 протестов за год, а в 2009 – уже 272: как вы помните, это было время кризиса.

В начале 2010-х промышленность и банки худо-бедно оправились, но в сфере трудовых отношений ничего не изменилось. Количество протестов стабилизировалось на уровне 250-270 в год.

Так продолжалось до 2014 года, когда начался новый виток кризиса (девальвация рубля вследствие падения мировых цен на нефть и первой волны санкций – прим. ред.). В 2015 году количество протестов перевалило за 400 случаев.

Рекордным стал 2020 год, когда [на фоне экономических последствий пандемии] мы зафиксировали 437 акций протеста. В прошлом году их было 389.

Таким образом, каждый новый кризис приводит к новому скачку протестов. При этом в последние три года сильно увеличилась амплитуда колебаний. До этого рост числа акций был плавным, монотонным. А сейчас пошли шоковые скачки то вверх, то вниз. Есть предположение, что при определенном количестве протестов ситуация перейдет в новое качество. Где эта критическая точка? Мы знаем, что 437 протестов в год – это еще не она. Тогда сколько – пятьсот, шестьсот, семьсот?

Кто чаще всего протестует?

До 2013 года главным источником протестности в экономике была промышленность. В 2014-2018 годах центр тяжести сместился в зону так называемой неформальной занятости: строительство, ЖКХ, торговля, пассажирский транспорт (те сферы, в которых у работников нет трудовых контрактов или они считаются самозанятыми – прим. ред.).

В промышленности худо-бедно действуют профсоюзы, а крупные предприятия находятся под более строгим контролем властей и вынуждены соблюдать закон. А тут – неконтролируемая сфера, где никаких законов никто не соблюдает. Это усиливает конфликтность. Не только работодатель чувствует, что у него развязаны руки, но и работники считают себя свободными от всех ограничений.

Так, большая доля протестов приходится на таксистов, работающих с онлайн-агрегаторами (водители недовольны невыгодными тарифами и высокими комиссионными – прим. ред.). Это болезненная точка, в которой количество протестов по итогам года измеряется десятками.

С 2019 года протестность стала нарастать в здравоохранении, где постоянные реформы, эксперименты с зарплатой, объединением и разъединением учреждений привели к дезорганизации. Пандемия сработала как увеличительное стекло. В мае 2020 года медики организовали рекордное количество акций из-за нехватки средств защиты, переработок и отсутствия ковидных выплат.

Судя по данным мониторинга, львиная доля трудовых протестов вызвана задержками зарплаты. Получается, россияне готовы мириться с любой политикой работодателей, лишь бы те им вовремя платили?

Так как легальных условий для протеста нет, люди бастуют только в тех случаях, когда жизнь становится невыносимой. Невыплата зарплаты – самое страшное, что может случиться с работающим человеком, особенно если ты живешь в небольшом городе, а твой партнер работает на том же предприятии.

Американский социолог Джеймс Скотт привел такую метафору, описывая формы пассивного сопротивления крестьян в юго-восточной Азии: "Представьте, что вы связаны по рукам и ногам и вас поместили в бурный поток. Вода доходит вам до уровня рта. Ваша задача – не в том, чтобы развязаться или наказать того, кто с вами это сделал, а в том, чтобы просто не захлебнуться".

Этот образ прекрасно подходит для описания трудовых протестов в России. Невыплата зарплат – супер-причина, которая затмевает все. Если вам не платят несколько месяцев, вы забываете об условиях труда, несправедливой системе оплаты, режиме работы. Для вас главное, чтобы у вас и вашей семьи были деньги. Если в результате протеста вы эти деньги получили, возникает чувство облегчения: "Слава Богу! Теперь лишь бы это не повторилось. И давайте не будем дальше раскачивать лодку".

Связан ли высокий порог чувствительности работников к любой несправедливости, помимо неплатежей, с кризисом, из которого российская экономика так и не вышла после 2008 года?

Неплатежи – показатель крайнего социального неблагополучия. С ними сталкивается 1,7-2 млн человек ежегодно. Я знаю одно предприятие на Дальнем Востоке, которое с 2009 года регулярно попадает в мою базу данных по одной и той же причине для протеста – невыплата зарплаты. Ситуация воспроизводится и воспроизводится.

В начале 2010-х были моменты, когда доля протестов из-за неплатежей снизилась до 30% – обычно на них приходится 40-50% трудовых конфликтов – и тут же выросло число протестов по другим причинам. Как только жуткая супер-причина отошла на второй план, люди вспомнили, что у них есть еще какие-то проблемы.

Но потом пришел 2015 год, и снова участились неплатежи. В 2020 году доля протестов из-за долгов по зарплате выросла до 49%. В прошлом году она была на среднем уровне – 31%. В этом году протестов против неплатежей будет много – думаю, порядка 40-50%.

Насколько эффективны трудовые протесты?

Источник моих данных – публикации в СМИ. Довольно часто в них рассказывается о начале протеста, но не о том, чем он закончился.

Примерно в 20% из двух третей случаев, когда это известно, трудовой протест завершается полным или частичным удовлетворением требований и примерно в стольких же – невыполнением требований. В половине случаев итогом протеста становятся переговоры.

Протест – своего рода пропуск в переговоры. Прежде чем работодатель начнет с тобой разговаривать, ты должен доказать серьезность своих намерений.

По вашим данным, 73% трудовых протестов прошлого года проходило без участия профсоюзов. Почему?

У работников есть запрос на участие в регулировании трудовых отношений, но профсоюз как инструмент не удовлетворяет этому запросу. Многие осознанно отказываются от профсоюзного членства, так как уверены, что объединенные действия приведут скорее к тому, что они пострадают.

Иногда рабочие понимают, что дает профсоюз, внимательно следят за тем, что он делает, охотно пользуются его достижениями, но дистанцируются от него. Профсоюзы худо-бедно умеют работать с открытыми противниками, но не с такими оппортунистами. А ведь их большинство.

Кроме того, у профсоюзов в России мало инструментов для борьбы. Они упустили свои возможности на политическом уровне. Когда вы слышали в последний раз, чтобы представители профсоюзов в парламенте поднимали вопрос о пересмотре законодательства о забастовке?

В итоге на коллективных переговорах работодатель может заявить: "Зарплату будем повышать при наличии финансовых возможностей", и профсоюзы соглашаются. Иначе, если они не согласятся, он скажет: "Тогда я вообще на себя никаких обязательств брать не буду". И дело даже не в том, что тот или иной профлидер – продажный, а в том, что он понимает: пусть будет хотя бы плохонькое соглашение, чем никакого.

Как 24 февраля повлияло на рабочее движение?

Год начался довольно круто – по графику тех лет, когда количество трудовых протестов было рекордным. Но в конце февраля началась "спецоперация", и в марте произошел неожиданный провал. Люди замерли, испугались, обалдели. За месяц я зафиксировал всего 11 протестов, хотя обычно в марте средняя цифра – 28.

А дальше пошел рост. Сейчас я обрабатываю данные второго квартала: за апрель – 25 протестов, за май, который обычно является малопротестным месяцем из-за длинных праздников, более 30 акций, в июне – более 40, хотя в среднем бывает 29. Начиная с апреля, волна трудовых протестов нарастает. Все тенденции сменились хаотическими колебаниями.

Как работодатели сегодня реагируют на протесты?

Недавно был случай, когда директор Уральского компрессорного завода в Екатеринбурге заявил рабочим, требовавшим вернуть долги по зарплате, что во время Великой Отечественной войны никто не бастовал…

Санкции и бегство иностранных компаний из России ударило по высокотехнологичным отраслям экономики. Повлияло ли это на профессиональный состав протестующих?

Я пока не вижу изменений. Но, судя по прошлым кризисам, протесты происходят с некоторым опозданием. Сначала нарастает безработица, задолженности по зарплате, и лишь спустя некоторое время начинает расти протестность. Так что, еще не вечер.

Могут ли образованные специалисты изменить качество трудовых протестов, политизировать их?

В основном протест – это инструмент рабочих средней квалификации. Хотя бывают и протесты высококвалифицированных работников. Например, пару месяцев назад на Урале была забастовка персонала платной стоматологической поликлиники.

Если говорить о политизации, то у меня сложилось впечатление, что трудовые протесты в их нынешнем виде не перерастают в политические – и не перерастут. Как правило, они очень локальные, по узкому кругу требований.

Но если трудовых протестов будет много, они могут создать условия для каких-то других протестов. Был случай, когда рабочие одного из заводов в средней полосе России бастовали из-за задержки зарплаты и к ним присоединились пенсионеры, которым отменили какую-то выплату, а потом дольщики, борющиеся против застройщика, и затем экологи. Они провели общий митинг. Что их объединяет? Лозунг "Долой!".