В классическом тексте Эмили Мартин “Женщина в теле: культурный анализ репродуктивности” (The Woman in the Body: A Cultural Analysis of Reproduction) авторка отмечает, что “до недавнего времени многие антропологи с подозрением смотрели на попытки изучения своего собственного общества”.

Традиционное понимание “полевого исследования” обычно подразумевает изучение незнакомой культуры в чуждом для исследователя, “экзотическом”, отдаленном от дома месте. Даже дисциплинарное разделение между социологией и (социальной и культурной) антропологией можно объяснить ментальным разграничением между исследованием своего (западного/”обычного”/”нормального”) общества и других (чуждых/незнакомых/экзотических) мест.

У этнографического метода - когда исследователь погружается во включенное наблюдение и проводит много месяцев в незнакомой среде, обучаясь новому языку, вникая в чужую культуру, а после сообщает о своем опыте публикам вне изучаемого сообщества - множество достоинств. Отстраненность или “остранение” - важнейший источник понимания. Так, практика “социологического воображения” предполагает остранение обыденного и знакомого. Зачастую люди не замечают противоречий в своих жизнях и обществах, поэтому у иностранцев и аутсайдеров есть преимущества в видении неочевидных для “своих” черт и процессов.

В этой статье я рассматриваю и “усложняю” понимание и практику “полевого исследования” через мой собственный опыт как исследовательницы, для которой “поле” - не только “дом”, но и источник дохода, но также и “поле битвы”, пространство политической борьбы и активизма.

Можно быть аутсайдером в своей “родной” стране. Остранение и отчуждение здесь происходит не благодаря географии места рождения и документов, удостоверяющих личность, а в силу принадлежности, к примеру, к некой маргинализированной, “другой” социальной группе. Кроме того, мы отчуждаемся от нашей интеллектуальной субъективности политэкономией производства знаний. Таким образом, наше поле/дом приобретают новую политическую значимость не только как источник дохода и карьера, но и как пространство для политических баталий.

Не на своем месте

Исследовательницы Центральной Азии отчуждаются от дома/поля на нескольких уровнях. Они чувствуют себя не на своем месте в университетах, которые исторически воспринимаются как интеллектуальные пространства, где доминируют (белые) мужчины. Это также связано с еще более старой традицией ассоциировать мужчин с разумом (культурой), а женщин с эмоциями (природой). Мужественность обычно ассоциируется с интеллектуальной компетентностью и статусностью, в то время как женщинам сложно установить авторитетность на кампусах и в аудиториях - подтверждение этому мы видим в многочисленных исследованиях о предвзятом отношении к женщинам при найме и продвижении по службе, а также в оценках, даваемых студентами работе преподавателей.

В науке также существует разделение на “мужественные” точные (естественные) науки и “женственные” социальные и гуманитарные, что влияет на интеллектуальные субъективности женщин, вовлеченных в исследования центральноазиатского региона. Хотя регионоведение по определению междисциплинарное предприятие, даже здесь существует негласная иерархия, выделяющая “серьезные” (мужественные) исследования о безопасности, политике и фундаментальные лингвистические и этнографические исследования, в то время “менее серьезные” гендерные исследования, например, оцениваются как конъюнктурные. Кроме того, женщинам как правило платят меньше - до 30 процентов в Кыргызстане. Администрация университета, где я преподаю, признает, что платит сотрудницам в среднем на 20 процентов меньше, чем их коллегам-мужчинам, за ту же работу.

Не смотря на то, что женщины по всему миру с 1990-х годов составляют большинство студентов университетов, они все еще рассматриваются как “не на своем месте”, как случайные “гостьи” в поисках мужа. У меня сохранилось очень яркое воспоминание о том, как в 2000 году я поступила в престижный (на тот момент) ташкентский Университет мировой экономики и дипломатии на факультет Международных отношений с одним из самых высоких баллов, в надежде, что стану дипломаткой. Однако, к концу первого курса, я четко осознала, что в лучшем случае я могу надеяться на позицию жены дипломата.

“Глупая персона, задающая глупые вопросы”: делая “поле” у “себя дома”

Вместе с тем, исследовательницы из региона, работающие в Центральной Азии, отчуждены от своего “поля” и по другим причинам. Подобно антропологу из Малави Алистеру Мунтали, во время моего полевого исследования в Таджикистане и Узбекистане для докторской работы, я чувствовала себя “глупой персоной, задающей глупые вопросы, ответы на которые я должна была бы знать”, так как виделась респондентам как “своя”.

И хотя я имела отношение к местам, которые я исследовала, я была отчуждена от них благодаря периодам долгого отсутствия, переменами в моем гражданстве, моими лингвистическими навыками (большая часть моего образования была получена на русском и английском языках - языках возможности для человека в моем положении тогда), выбором карьеры и образа жизни - все эти обстоятельства моего существования сделали меня в какой-то мере “чужестранкой” в местах, уроженкой и жительницей которых я была в определенные моменты моей жизни.

Начиная с 2002 я училась и работала за рубежом, что сделало меня любопытной гостьей, незамужней и бездетной “синим чулком”, чьи академические достижения значат мало в отсутствии обязательно-принудительного для всех “женского счастья”. Алистер Мунтали пишет, что антропологи, изучающие свой “дом” почти никогда не считаются полностью своими: “большинство местных ученых подолгу живут вдалеке от дома, проходя обучение, и возвращаются только спустя несколько лет, чтобы изучать свой народ. Такая де-фамильяризация от своей культуры позволяет им объективно взглянуть на свое общество. В период своего отсутствия местный исследователь приобретает новый статус, новую профессию, новое место жительства и новый образ мысли, в большинстве случаев радикально отличающиеся от “сородичей””.

Ученые-иммигранты вроде Эдварда Саида и Шахрама Хосрави также сообщают о чувстве бездомности и отчуждения или “изгнания” как из “дома” так и из “принимающей” культур. Хосрави пишет, что по возвращении в Иран, чтобы ухаживать за умирающим отцом, он “чувствовал себя одновременно и своим и чужаком”. “Дом” постепенно ускользал от него, его долгое отсутствие делало его “чужим в стране [его] детства”. Эта растущая дистанция и отчуждение также отражались в неспособности полноценно выражать свои мысли и чувства ни на фарси ни на английском. Временами и я чувствовала несостоятельность моих высказываний, меня коробило мое косноязычие как на русском так и на английском языках.

И наконец, кроме гендерно и расово окрашенных доминирующих конструкций интеллектуальных субъективностей, исключающих женщин и представителей других меньшинств - что часто выражается в широко разделенном опыте “синдрома самозванца” - мы оказываемся отчужденными от предприятия исследования Центральной Азии в силу нашего положения в глобальной политэкономии производства знаний. Это связано с неравномерным распределением ресурсов, денежных потоков и престижа между центрами производства знаний на мировом Севере и в исследуемом нами регионом.

В этой системе выгоду получают западные правительства (чьи стратегические экономические и внешнеполитические интересы обслуживаются исследованиями), университетские программы и факультеты (получающие государственное финансирование или поддержку бизнес-сектора), продвигаются карьеры отдельных ученых или целых направлений исследований, и практически никогда польза от исследований не направлена на жителей самого региона. Потоки финансирования направлены на будущее людей в развитых странах, либо защищая их от опасностей, исходящих от региона, либо обещая доходы и бизнес-возможности, связанные с ресурсами региона.

Центральноазиатские ученые таким образом дважды отчуждены от своего “поля”: им приходится обращаться к внешним аудиториям в качестве своих основных, но при этом они не могут рассчитывать на равную позицию в и бенефиции западной академической системы.

В то же время, для многих из нас, исследования в регионе представляются не только в качестве источника дохода и карьеры - для нас “поле” становится “полем битвы” в нашей политической борьбе. Для некоторых из нас, наши исследовательские вопросы, методы и публикации не имеют значения только лишь как индикаторы успеха, а важны в контексте нашего активизма. В результате, большая часть нашей работы не может быть сведена к обычным способам измерения интеллектуального вклада и оценки работы в целях карьерного продвижения.

Кроме того, скорость академических публикаций не подходит для нашей работы. Мы просто не можем себе позволить ждать несколько лет для того, чтобы опубликовать результаты нашего исследования, тем более, если эти публикации осуществляются на иностранных языках в академических журналах недоступных для большинства жителей региона. Наши интеллектуальные изыскания имеют неотложный характер, который определяет наши интеллектуальные субъективности в качестве “местных чужаков” в центральноазиатских исследованиях. Этот драйв зачастую обесценивается как конъюнктурный и сиюминутный нашими коллегами, занятыми более “фундаментальными исследованиями”.

Ученые-регионоведы должны стать каким-то образом подотчетными перед людьми в регионе. Новое поколение ученых-активисток из Центральной Азии может сыграть в этом деле важную роль. Мы можем превратить наши опыты отчуждения в “неудобные” теоретические, методологические, этические и эмпирические вопросы в целях улучшения жизней сообществ, которые мы изучаем. В данном случае, периферическое зрение может оказаться самым зорким.