Примыкающий к Донецку городок Марьинка – постоянная мишень для обстрелов. В прошлом почти миллионный Донецк контролирует самопровозглашенная республика, 10-тысячная Марьинка – под контролем украинских сил. Расстояние между позициями в некоторых местах – всего несколько десятков метров. Ряд улиц по обе стороны – в зоне постоянного обстрела. В некоторых из этих домов до сих пор живут их владельцы. Другие заняты военными.

До начала июня 2015 года Татьяна Передельская с семьей жила в коттедже на территории школы-интерната на окраине Марьинки, где расположился еще ряд таких же двухэтажных коттеджей и одноэтажных частных домов. Украинские военные с начала войны разместились в расположенном неподалеку госпитале, затем заняли также здание интерната, а позже – и сами коттеджи, которые оказались в буквальном смысле меж двух огней.

В 2014-2015 годах украинская армия в еще слабо походила на армию. Не имевшая опыта реальных боевых действий, деморализованная и разворованная, она в большой мере держалась на плечах волонтеров: тех, кто обеспечивал ей экипировку и провиант, и тех, кто встал рядом, чтобы воевать. Однако и в сформировавшихся на скорую руку добровольческих батальонах образовалась своя доля мародеров и садистов.

К весне 2015 года в коттеджах в Марьинке почти никто не ночевал, однако днем, когда боевые действия, как правило, не велись, люди приходили на свои приусадебные участки сажать огороды – в то время многие еще верили, что война закончится в ближайшие месяцы. Никто не собирался оставлять коттеджи надолго: часть домов на передовой уже были заняты военными и разграблены.

– По нам начали стрелять со стороны госпиталя одиночными выстрелами, – вспоминает Татьяна Передельская. – Человек работает в огороде – пуля прилетает во фруктовое дерево. Человек подходит к гаражу – о гараж ударяется пуля. Я один раз вышла на крыльцо – пуля попала в металлический поручень на крыльце. То есть, нас начали пугать, чтобы мы оттуда убирались – так мы рассуждали. Единственная дорога, по которой можно было что-то вывезти, проходила мимо госпиталя. Нам четко сказали: "Как только мы кого-то тут увидим, пешком или на машинах, будем стрелять". Все тропинки от нас были затянуты растяжками. Мы ходили, переступая через растяжки. Тогда начали стрелять автоматными очередями нам под ноги. Таким образом нас выгнали.

Попасть снова в свои дома жители коттеджного городка смогли только спустя четыре месяца. Стучась все это время в разные инстанции, в октябре 2015 года они добились возможности хотя бы забрать свои вещи, но было уже поздно.

– Моих вещей фактически не было. На месте моего холодильника стоял какой-то старый, который был им нужен, чтобы хранить свои продукты. Ни посуды, ни белья, ни бронированных входных дверей, сняли даже двигатель из джакузи. На полу валялись вещи из чужих квартир, – говорит Татьяна Передельская.

Больше двух лет она пытается отсудить у украинского правительства компенсацию хотя бы за утраченный дом, однако ее иск до сих пор лежит без движения в суде первой инстанции. Расположенные на линии фронта марьинские коттеджи, ставшие как позиции украинских военных мишенью для противоположной стороны, на сегодня серьезно повреждены или разрушены обстрелами.

По неточным оценкам властей, только на подконтрольных Киеву частях Донецкой и Луганской областей за период боевых действий было повреждено или разрушено свыше 20,3 тысяч домов. Как следует из ответа министерства юстиции Украины на запрос корреспондента openDemocracy, в украинских судах разных инстанций находятся всего 158 исков о компенсациях. Некоторые дела, дойдя до Верховного суда, пущены по второму кругу. Ни одна семья не получила до сих пор никаких правительственных выплат.

Вопрос политический

4 апреля 2019 года Верховный суд должен был вынести решение в споре о компенсации за разрушенное в ходе одного из обстрелов имущество. Это решение должно было стать ориентиром для судов нижестоящих инстанций. Долгожданное производство, однако, так и не состоялось: суд решил, что нуждается в дополнительном времени на изучение материалов.

Любые вопросы, связанные с войной, являются спорными и глубоко политизированными. Суды всеми возможными способами затягивают вынесение решений, не желая брать на себя лишнюю политическую ответственность. При этом часть судов фактически парализована застопорившейся судебной реформой, в связи с которой ряд судей временно не может выполнять свои полномочия. Например, в Печерском районном суде Киева, куда, в основном, и подаются иски против правительства, "работает только треть состава", – говорит адвокат Украинского Хельсинского союза по правам человека Юлия Науменко.

Сама Юлия подала около 30 исков о компенсациях за разрушенное в ходе боевых действий имущество. "Первое позитивное решение, которое было принято в первой инстанции, апелляция утвердила, – рассказывает она. – Ответчики подали кассацию. Кассация была принята к рассмотрению в июне 2017 года. Старый Высший специализированный суд не успел рассмотреть это дело, в июне 2018 года оно было передано в новый Верховный суд. До сих пор это дело даже не назначено к рассмотрению. Есть еще моя кассационная жалоба на решение апелляционного суда. Она попала напрямую в новый Верховный суд и была назначена к рассмотрению на 19 марта 2018 года. И до сих пор не рассматривалась. Это нарушение процессуальных сроков. К сожалению, никакого законодательного объяснения этому нет".

До недавнего времени все жалобы основывались на статье 19 Закона о противодействии терроризму. По этой статье государство обязано компенсировать гражданам ущерб, нанесенный вследствие террористического акта. До мая 2018 года война на востоке Украины носила официальный статус антитеррористической операции. Однако когда год назад раздражавшая всех "АТО" стала Операцией объединенных сил, украинские суды начали применять новую практику. Опираясь на норму Кодекса гражданской защиты населения, суды начали отклонять жалобы на основании того, что истцы не обратились в местные органы власти с заявлением о передаче им разрушенного имущества в обмен на компенсацию.

Ситуация достигла пика абсурда в августе 2018 года, когда Верховный суд отказал в удовлетворении иска о компенсации в 17,6 тыс. гривен (меньше двух официальных средних зарплат в Украине) за поврежденное в ходе боевых действий имущество, в частности, по той причине, что его владелица не обратилась с заявлением о передаче своего жилья к Донецкой областной военно-гражданской администрации. Тем временем, 14 февраля 2019 года судья Киевского апелляционного суда буквально разгромил позицию представителя Кабмина, который так и не смог описать процедуру такой передачи: она не прописана законодательно. Луганская и Донецкая областные военно-гражданские администрации, в которые, следуя новой судебной практике, стали обращаться истцы, отвечают неизменным отказом выкупать руины, ссылаясь на отсутствие механизма таких действий.

Вместе с тем, истцы, выигравшие дело в двух инстанциях, сталкиваются с проблемами исполнения судебных решений. У Юлии Науменко и других адвокатов бывали случаи, когда перед подачей правительственной стороной кассационной жалобы они успевали обратиться в казначейскую службу за присужденной выплатой. Неизменный ответ казначейства: строки о компенсации ущерба, нанесенного террористическим актом, в государственном бюджете нет.

В горячей точке

– Мы выиграли апелляцию почти год назад. Два раза носили исполнительный лист в госказначейство. Нам дали очень манипулятивный ответ, что нет механизма выплаты, и что как только он появится, нам выплатят компенсацию. Юлия Науменко написала еще одно письмо, о том, что есть резервный фонд. Нам прислали такой же ответ. В ОГА принять наши развалины отказались, – рассказывают Елена и Игорь Лошадкины из поселка Пе́ски под Донецком.

В начале войны Пески несколько раз переходили из рук в руки. В конце июля 2014 года там окончательно установилась власть украинских военных.

– Появились летучие бригады по 3-5 человек, отлично экипированные, без отличительных нашивок, которые приходили к местным и объявляли, что делают зачистку, – вспоминают Лошадкины. – Мы не знаем, кто были эти люди, но по повадкам это были типичные "менты". Они шли по улице и последовательно вскрывали все закрытые дома. В первую очередь, они выворачивали шкафы в поисках денег и ювелирных украшений, потом стали забирать самую дорогую оргтехнику. Это была первая волна мародерства. Затем уже украинские военнослужащие и добровольцы стали искать в оставленных домах что-то съестное. Все запасы, что были – пропали. Прошло еще несколько месяцев – кому-то понадобилось приодеться. Потом начали вытаскивать и вывозить крупную бытовую технику – стиральные машины, телевизоры, холодильники. Иногда бойцы добровольческих батальонов продавали эту технику за бесценок и покупали у ВСУ оружие и боеприпасы.

Подвалы добротных домов некогда богатейшего пригорода стали убежищем не только местных жителей, но и бойцов Вооруженных сил Украины и добровольцев. Соответственно – мишенью для противоположной стороны. За считанные месяцы Пески, расположенные рядом с местом самых интенсивных столкновений – донецким аэропортом, – почти что сравняли с землей. Из примерно 2,5 тыс. жителей сегодня там остаются всего восемь человек.

"Наш дом сгорел как раз "вовремя" – когда аэропорт потерял свою стратегическую значимость и осталась задача просто не отдать Пески", – говорит Игорь Лошадкин. Вместе с домом сгорела уникальная кузнечная мастерская, оборудование для которой хозяин собирал с 1987 года. Компенсация, на которую могут сегодня рассчитывать Лошадкины, в десяток раз меньше их реальных потерь. Оценка материального ущерба пострадавших от боевых действий граждан включает, как правило, только здание, но не то, что содержалось внутри.

После 2015 года война вошла в новую фазу, отмечает Игорь Шантефорт, координатор Кластера по вопросам жилья и непродовольственных продуктов в Украине УВКБ ООН. Интенсивные столкновения продолжаются не вдоль всей линии фронта, как раньше, а в семи точках на территории двух областей. Пески – все еще одна из таких точек. На территорию поселка военные больше не пропускают местных гражданских. Представители властей и эксперты-оценщики не могут попасть в такую горячую точку, чтобы составить необходимый для судебного процесса акт о разрушениях и провести оценку нанесенного ущерба. Местные жители ухитряются правдами и неправдами доставать фото и видеодоказательства того, что их жилье на самом деле разрушено. В некоторых селах и малых городах долго не было и до сих пор нет легитимных местных властей, которые могли бы выдавать хотя бы справки о разрушениях. Пескам повезло хотя бы в этом смысле.

В начале боевых действий руководство поселка сбежало на неподконтрольную Киеву территорию Донецкой области. В 2015 году Лошадкины собрали сход оставшихся жителей Песок и фактически объявили себя новой местной властью. "Областные власти не возражали. Мы разработали форму справки для добровольцев, что они там воевали, и для судов, о разрушениях. На местах никто не знает, что в Песках нет председателя и секретаря совета. Наши справки принимают все официальные органы. Нас никто не переизбрал", – говорит Игорь Лошадкин. У Юлии Науменко больше всего клиентов именно из Песок.

Рычаг ЕСПЧ

"Сын у меня в Песках оставался. Говорил: "Мамочка, я хотя бы сохраню дом". Во время бомбежки в 31 год остановилось сердце. Муж болел, онкология. Солдаты вывезли сюда…". У Анны Лашкевич в Песках осталось два дома. Сейчас она со вторым сыном и маленьким внуком арендует жилье в Покровске на оставшейся под контролем украинского правительства части Донецкой области.

– Я лично этим занималась от имени всех жителей поселка: мы писали и в администрацию президента, и Омбудсмену, и депутатам, и в Кабинет министров, и в министерство по делам временно оккупированных территорий. Приходили ответы, что государство Украина не отказывается от выплат нам, но нужно подождать, потому что нет механизма, нет закона. Мы просим выдать нам акты о разрушениях. Но чиновники нам говорят, что мы больше не жители поселка Пески, что мы добровольно бросили дома и получили справки вынужденных переселенцев, – говорит Анна Лашкевич.

Несколько раз она обращалась к правозащитникам за помощью в судебном сопровождении ее дела, однако до суда оно так и не дошло. Правозащитная организация, в которой сегодня находятся документы бывшей жительницы Песок, утверждает, что в пакете не хватает необходимых документов. Адвокаты Благотворительного фонда "Права на защиту" отбирают для подачи в суд такие дела, которые имеют четкую перспективу. Идея – не столько добиться компенсаций для отдельных пострадавших, сколько создать механизм воздействия на правительство. Рано или поздно украинские власти должны все же разработать систему защиты пострадавших от боевых действий мирных граждан.

– Наша задача – пройти весь путь в национальных судах, чтобы подготовить дела к рассмотрению в Европейском суде по правам человека. Одного позитивного решения ЕСПЧ будет достаточно, чтобы давить на государство Украина для создания эффективной системы компенсаций. ЕСПЧ также может передать этот вопрос на рассмотрение Комитета министров Совета Европы. В таком случае Комитет министров разработает указание Украине создать соответствующую систему, – говорит Дарина Толкач, координатор по адвокации "Права на защиту".

Обращения в ЕСПЧ адвокаты подают параллельно с обращением в украинские суды. Юлия Науменко констатирует, что отсутствие каких бы то ни было окончательных решений украинских судов в делах о компенсациях за разрушенное в ходе боевых действий жилье – само по себе доказательство неэффективности средств национальной защиты.

Решения ЕСПЧ, однако, придется подождать. В начале этого года Суд дал понять, что не будет рассматривать индивидуальные жалобы до рассмотрения межгосударственного украинско-российского спора.

А еще раньше, в декабре 2018 года, ЕСПЧ ошарашил украинское адвокатское сообщество, сообщив о своем фактически беспрецедентном решении пожизненно отстранить одну из адвокатов от права представлять чьи-либо интересы в Страсбурге.

Провалившийся план

"Мне сейчас все можно: переходить дорогу на красный свет, стоять под стрелой…", – говорит Наталья Целовальниченко, руководительница Луганской правозащитной группы. Решение ЕСПЧ фактически поставило под угрозу ее адвокатскую и правозащитную карьеру.

Оценить сложившуюся ситуацию со всех сторон сложно: вместо текста своего решения Суд обнародовал только пресс-релиз. В нем указывается, что Целовальниченко подавала жалобы, в которых содержались поддельные документы, а также жалобы от имени умерших людей. В адрес адвоката звучало также обвинение, что она подавала в ЕСПЧ обращения, не подкрепленные никакими документами, кроме копий паспортов пострадавших. И что поданные массовые обращения содержали фактически один и тот же текст. При этом в Суде не акцентировали, что Целовальниченко обращалась напрямую в ЕСПЧ, игнорируя национальные суды.

Корреспонденту openDemocracy удалось пообщаться с несколькими людьми, обращавшимся за помощью к Наталье Целовальниченко. Никто из них не платил ей за услуги: максимум, что она брала в некоторых случаях – это 150 грн (около 5 евро) за оформление и пересылку документов. Условием подписываемых с ней соглашений был гонорар в размере половины присужденной компенсации на случай выигрыша. В договоре при этом содержалось предостережение, что примерно по 90 процентам подаваемых в ЕСПЧ жалоб Суд выносит отказ в удовлетворении.

Все эти истории объединяет еще и тот факт, что через какое-то время после контакта с новыми клиентами Целовальниченко прекращала выходить на связь. С ее слов, речь шла о почти 2 тысячах жалоб, как правило – от людей без постоянного места проживания или тех, чей почтовый адрес – на территориях, где давно нет почты. Неудивительно, если среди обратившихся при таком посредничестве в ЕСПЧ оказались люди, которых на момент подачи жалобы уже не было в живых.

Адвокатская стратегия, которую выбрала Наталья Целовальниченко, была изначально известна в правозащитном сообществе, однако ее не поддержала ни одна из авторитетных организаций. Все они, тем не менее, на практике доказали то, что Целовальниченко считала очевидным априори: что государство Украина не имело в начале войны и не сформировало до сих пор никаких средств защиты страдающего от войны мирного населения.

– У нас нет специального закона, который гарантировал бы позитивное рассмотрение дела о нанесенном войной ущербе. Мало того, у нас нет методики расчета такого ущерба. У нас нет даже методики сбора доказательств по таким делам. Ситуация происходит либо на линии разграничения, либо на оккупированной территории. Какие документы может предоставить в таком случае гражданин, который пострадал? Человек находится в условиях правовой неопределенности именно потому, что бездействует государство. Ни одна военно-гражданская администрация не предприняла мер, чтобы помочь местному населению фиксировать факты разрушений. Полиция не принимает заявления о правонарушениях, – констатирует адвокат в разговоре с openDemocracy.

Целовальниченко поясняет, что рассчитывала подавать в ЕСПЧ недостающие документы по мере их появления у самих пострадавших. Целью обращений был не выигрыш, настаивает она, а привлечение внимания Суда к положению жертв конфликта. Суд мог бы принять "меры немедленного реагирования", обязывая украинское руководство заполнить существующий нормативно-правовой вакуум.

– Мы находились под влиянием ауры Европейского суда. Мы думали, что в этом органе понимают, что происходит ситуация вооруженного конфликта, что нам не надо доказывать ее экстраординарность и то, что люди не могут сразу собрать доказательства в условиях, когда не действуют органы местного самоуправления, – говорит адвокат.

Мрачная перспектива

Больше всего ущерба война нанесла мирным жителям Донецкой и Луганской областей Украины в 2014 и 2015 годах – в период самых ожесточенных боевых действий. Подать иск о возмещении ущерба можно было в течение трех лет после происшествия. Это означает, что для подавляющего количества жертв войны все способы судебной защиты стали попросту недоступны.

В базе поврежденного и разрушенного имущества, которую собрало УВКБ ООН, по данным Игоря Шантефорта, – 18,5 тысяч объектов только на подконтрольных Киеву частях двух областей. Причем включены в базу исключительно жилые, а не хозяйственные постройки. Государство Украина до сих пор не создало своей базы пострадавших от войны гражданских лиц или хотя бы базы разрушенных войной объектов.

Игорь Шантефорт говорит, что примерно 80 процентов включенных в базу УВКБ домов имеют или имели легкие и средние разрушения, устранение которых требует до 1,5 тысяч долларов США. Большинство таких повреждений на тех территориях, где не происходит постоянных перестрелок, устраняют международные гуманитарные или религиозные организации. Они же строят новые дома вместо разрушенных для тех семей или людей, которых относят к уязвимым социальным категориям. Небольшая семья со средним доходом не может претендовать на такую помощь. Таким остается только путь бесконечных судебных тяжб или надежда на государство.

Шантефорт констатирует, что принятая в Украине легальная процедура оценки ущерба является излишне громоздкой.

– Только чтобы зафиксировать в акте выбитые окна, нужно измерить дом и описать материалы, из которых он сделан, – говорит он. – Притом сделать это могут только лицензированные специалисты. Такие специалисты в зону боевых действий не приезжают – это опасно. Для Донбасса стоило бы поменять эти нормы, чтобы оценку мог сделать любой инженер или архитектор – таких специалистов достаточно в неправительственных организациях. Нашу базу данных невозможно передать властям. Потому что сразу возникают вопросы, кто делал смету и по какой методике. Методики – разные.

Помощь гуманитарных организаций нельзя к тому же путать с компенсацией понесенного гражданином ущерба, отмечает он. Даже люди, имеющие новые дома вместо разрушенных, остаются жертвами войны. В Украине, однако, обсуждать этот вопрос до сих пор политически невыгодно. Людям, которые все-таки решились и нашли возможность обратиться в суд, общество навязывает чувство вины за тяжбу с государством. Между тем, чиновники, отстаивающие позицию государства в таких процессах, в разговорах "не для печати" признают такую же неловкость от необходимости защищать государство от своих же сограждан. Где-то во властных кабинетах все же медленно вызревает решение о принятии специального законодательства, которое открыло бы путь к защите и удовлетворению претензий всех пострадавших.

– Я это вижу таким образом. Украина добровольно приняла закон и выплатила компенсацию своим гражданам. Понесла убытки. И в Европейском суде она говорит: вот наш ущерб. Российская Федерация – агрессор, взыщите, пожалуйста, с нее эту сумму. Таким образом Украина могла бы защитить своих граждан. Но она этого не делает. Международному сообществу она заявляет, что у нас террористические акты, а в судах говорит: попробуйте доказать, что вы пострадали от террористического акта. Украина должна сама собирать такие доказательства и представлять в международные суды, – говорит адвокат Юлия Науменко. Не приняв никаких мер защиты страдающих от войны граждан, Украина рано или поздно будет вынуждена сама нести финансовую ответственность по решению ЕСПЧ.

Клиенты Науменко готовы к тому, что добиться возмещения понесенного от войны ущерба им удастся, возможно, спустя годы и только через Страсбург. Игорь Шантефорт отмечает, что при любом варианте развития ситуации, как показывает мировой опыт, процесс выплаты компенсаций может занять многие годы.

Ко всему прочему, кризис внутренне перемещенных лиц выявил в Украине общую жилищную проблему с отсутствием доступного жилья для разных социально уязвимых категорий населения. У сотен тысяч старых многоэтажных построек в ближайшие годы истечет крайний срок эксплуатации, что гарантирует украинскому обществу новые локальные кризисы и социальные конфликты. Предотвратить это все еще не поздно, говорит Шантефорт, однако действовать нужно уже сейчас, с прицелом на примерно тридцатилетнюю перспективу.