Последние недели стали для российского правозащитного сообщества временем плохих новостей. В середине февраля один из основателей Молодежного Правозащитного Движения (МПД) Андрей Юров был публично обвинен в сексуальных домогательствах. Это произошло на фоне сообщений о закрытии движения (решение было принято в начале января) и вызвало немало дискуссий о злоупотреблениях властью в "собственных рядах", где, как оказалось, не принято "выносить сор из избы".

Вышедшая позже публикация "Медузы" до делу "Сети", предполагающая причастность некоторых фигурантов к убийству, спровоцировала еще больший шквал реакций в правозащитных и активистских кругах: многие опасаются, что сделанное наспех расследование повредит кампании в защиту обвиняемых; другие, наоборот, возмущаются тем, что информация не была обнародована раньше.

Эти истории столкнули разные представления о том, как должна выстраиваться деятельность правозащитников и активистов в борьбе с произволом государства, а главное, какие принципы должны лежать в основе такой работы, чтобы в ней не оставалось места для произвола собственного. Об этом openDemocracy решил поговорить с Дмитрием Макаровым, сопредседателем Координационного Совета МПД.

Публикация "Медузы" о возможной причастности фигурантов по делу "Сети" к убийству вызвала бурную реакцию в правозащитной среде. Многие комментаторы утверждают, что обнародованная информация "вредит широкой общественной кампании в защиту обвиняемых, дискредитирует их, вызывая сомнение в необходимости их защищать". Согласны ли вы с этой точкой зрения?

На мой взгляд, публикация "Медузы" ничего не меняет. Пытки недопустимы в любом случае, а следствие, которое игнорирует информацию об убийстве в угоду конструкции о "террористическом сообществе" вызывает еще больше вопросов. Можно, наверное, опасаться того, что общественная кампания потеряет темп, в связи с публикацией о возможной причастности части участников предполагаемой "Сети" к убийству. Но я считаю, что это еще и шанс заявить о том, что выступать в защиту политзаключенных и против пыток важно не потому, что те, кого сажают или пытают нам симпатичны и близки, а потому, что пыток и политически мотивированных преследований быть не должно.

Действительно, до выхода расследования "Медузы" — сразу после вынесения приговоров – журналисты и правозащитники заговорили о том, что финал пензенского дела – это не окончательноe поражение, а начало нового витка солидарности. Какие соображения на этот счет есть у участников молодых активистов и правозащитников – ровесников фигурантов "Сети"?

На последнем семинаре в рамках Московской Открытой Школы Прав Человека это была одна из самых обсуждаемых тем. Это дело очень обострило ощущение беззакония и произвола. Но ощущение это приводит не к отчаянию, а скорее к пониманию, что предстоит серьезная и долгая борьба, очертания которой пока непонятны. Ясно одно: невозможно по этому поводу оставаться в стороне. Сопереживания среди молодых людей, которые участвовали в наших дискуссиях, было очень много. И в данном случае дело не в возрасте, а просто в чувстве, что так быть не должно и мы что-то по этому поводу должны делать. Неважно, что это будет: коллективное письмо музыкантов, психологов или студентов или пикеты у ФСБ на Лубянке. Главное: чувство, что надо что-то делать. И главный вопрос к правозащитному истеблишменту: что мы можем предложить из вариантов действий?

У вас есть ответ на вопрос о том, что вы можете предложить?

Попытки на него ответить есть. Например, Элла Панеях из Института проблем правоприменения предлагает развивать гражданский контроль над судами. Есть общие размышления Екатерины Шульман, которая тоже говорит о том, что надо контролировать власть не только в контексте этого дела, но и в целом. Нужно объединяться, нужно публично высказываться от любых профессиональных корпораций, нужно отслеживать работу всех возможных институтов. Это часть попыток найти ответы. Их пока недостаточно, но они идут. У меня нет пока четкого плана действий, но он должен появиться рано или поздно. И мне кажется, что помощь правозащитным организациям как через пожертвования так и через волонтерское или профессиональное включение – это одна из опций. Другие опции – это создание гражданских инициатив более общего плана, чем группы солидарности с конкретными политзеками, поездки в те регионы, где происходит произвол, подобный пензенскому, широкое гражданское просвещение.

Отличие суда над "Сетью" от множества подобных, с которыми правозащитники сталкиваются регулярно – это градус общественного внимания за пределами Москвы и Питера. Это тоже некая новая реальность – видеть то, с чем сталкиваются молодые люди в провинции, неважно активисты или просто попавшие в жернова репрессивной машины. Можно набрасывать разные опции, но главное – это усиление горизонтальных связей, и они должны выходить за пределы подписей в интернете и пикетов.По-прежнему, простых ответов на вопрос "что можно сделать, если ты хочешь помочь", нет.

Можно подписать петицию, инициированную Львом Пономаревым, или дать денег родителям посаженных ребят, или съездить на тот же суд в Пензу. Этот набор опций у нас уже есть. И количество поддержки здесь большое. Нужно теперь предлагать какие-то следующие действия: не нравятся людоедские сроки по "террористическим статьям" – поучаствуй в общественных действиях вокруг других дел по терроризму, например, когда предполагаемые члены запрещенной в России "Хизб-ут-Тахрир" получают по 25 лет просто за сам факт предполагаемой принадлежности – то, что мы знаем по крымским историям или по историям из мусульманских республик России. Это пока вне зоны внимания, а нужно этим больше заниматься. Беспокоит практика пыток – поддержи Комитет против пыток или включайся в кампанию Общественного вердикта вокруг суда по пыточному делу в ярославской колонии. Нам всем нужно думать о том, что можно предложить этим группам сторонников и пока, по-прежнему, мы как правозащитное движение не очень в этом преуспели.

То есть, одна из главных задач – это формирование не профессиональных групп и отдельных экспертных организаций, а, скорее, правозащитной культуры в целом?

Да, у этих экспертных организаций, у этих "передовых отрядов", которые действуют "в тылу врага", должна быть какая-то поддержка. Иначе очень легко можно все обесточить: арестовать, лишить финансирования, или, как это было в Чечне, просто убить или посадить конкретных людей. Правозащитное движение в условиях изоляции оказывается парализованным. Ответ на этот вызов был сформулирован еще вслед за убийством Натальи Эстемировой: сводная мобильная группа от представителей нескольких правозащитных организаций. Ответы, которые могут быть даны сейчас – это еще более широкая волна поддержки правозащитной деятельности. Самоорганизация вокруг знаковых правозащитных проблем или сложных тем должна быть шире, она должна касаться не только формализованных, институционализированных структур, но и разных групп солидарности и поддержки. Подобная горизонтальная культура должна формироваться вне зависимости от усилий той же сети участников и участниц Молодежного Правозащитного Движения.

То есть, правозащитная повестка не должна быть делом отдельных экспертов, а должна использоваться самыми различными людьми в самых различных контекстах. В деле "Сети" мы уже видели эту новую горизонтальную культуру? Она как-то себя проявила?

Она себя начинает проявлять, хотя, конечно, пока ее недостаточно. Мы видим ее проявления волнами: она формировалась вокруг Голунова, где ядром была московская журналистская тусовка. Но эти связи выстраиваются и остаются, и есть уже какие-то сообщества, которые переживают, действуют от дела к делу. Этот навык самоорганизации вырастает из ощущения, что это не последняя битва за своих родных и близких или за своих подзащитных, как это, например, бывает для родственников обвиняемого или для юристов, работающих по конкретному делу. Для общества, в целом, каждое такое дело – это часть цепочки сражений за свободную от репрессий и пыток Россию.

МПД целенаправленно обучало методам, инструментам правозащитной практики. При этом, дело "Сети" совершенно беспрецедентно по уровню беззакония, подтасовки и нарушения всех прав. Многие отметили,что после него спецслужбы получили зеленый свет на любые нарушения. Чему же сегодня необходимо учить правозащитников?

Я не хотел бы, чтобы создалось неправильное впечатление, что кто-то знает правильный ответ. Потому что когда ты стоишь в позиции того, кто обучает, у тебя вроде ответы должны быть. На мой взгляд, здесь в первую очередь важен диалог и обмен опытом. Это то, чему надо учиться – самоорганизации, выстраиванию коалиций, и это то, что мы, как правозащитники, как мне кажется, не очень умеем.

Из-за московского дела, в силу необходимости, были попытки выстраивать какие-то общие ответы. Не хватает ресурсов одной отдельно взятой организации на то, чтобы реагировать на подобные кризисы. Но в целом навык совместного действия – это то, чему надо учиться.

Речь должна идти о большом меню всевозможных целенаправленных действий, вызывающих изменения. Как достигать коллективными усилиями решения общественных проблем – правовыми действиями, гражданско-политическими, общественными, просветительскими кампаниями? Вот это то, что мы пытаемся понять и в рамках образовательных программ, и в рамках нашей постоянной деятельности.

Если речь идет о каком-то конкретном кейсе, очень важно, чтобы было ядро, вокруг которого строится кампания. Это то, чего часто не хватает. Иногда таким ядром выступают профессиональные адвокаты, правозащитники, которые берутся за дело. Но это лишь часть истории. Зачастую не хватает общего штаба, который бы координировал кампанию – не пытался бы рулить всеми, а придумывал бы разные опции, которыми можно воспользоваться.

Да и для включения в определенные действия людям также необходимы навыки и знания, даже если мы просто говорим о том, чтобы ходить на важные суды. Так, на наших мастерских по гражданскому контролю мы часто сталкиваемся с тем, что люди боятся полицейских. Или ждут от судебных приставов постоянных провокаций. В них есть страх перед представителями государства. Нужно помочь им преодолеть этот барьер, и среди тех, кто ходит в суды, должно быть очень много очень разных людей. И тогда, когда речь пойдет о каких-то резонансных, острых политических процессах, тогда проще будет мобилизовать наблюдателей, потому что у большого количества людей уже будет этот первичный навык. Для начала, можно просто сходить в любой районный суд. Кампания "Суд глазами граждан", которую мы сейчас ведем, она про это: перестаньте бояться тех институтов, которые должны быть нам подконтрольны!

Но для того, чтобы опасаться полиции, есть все основания...

Отделение полиции – это не только то место, куда привозят активистов, задержанных на акциях. Это то место, куда любой гражданин может прийти и, к примеру, подать заявление. Оно открыто для всех. Смотреть на отделение полиции нужно не только глазами задержанного активиста или закошмаренного обывателя, а смотреть надо глазами активного гражданина, который может задавать вопросы и которому вообще-то должны отвечать. И если говорить о новой культуре, то она именно про это – не только про уличный активизм, но и про гражданскую культуру взаимодействия с властью, которой в какой-то момент можно сказать: "власть, ты зарвалась, объясняйся!".

Навык вовлечения в разные кампании солидарности людей из разных профессиональных сред – это важное ноу-хау. Пока люди еще высказываются каждый от лица своей гильдии, но даже подобный диалог внутри корпораций очень важен. Реакция на происходящее совершенно не обязательно должна выражаться в пикете или подписи, она может выражаться в самых разных формах. Взять, например, психологов, имеющих опыт работы в конфликтных ситуациях. С их стороны это выглядит так: если мы как профессиональная группа обладаем навыками разрешения конфликтов – давайте работать с этим. Если мы как профессиональная группа обладаем навыками работы с людьми, переживающими сильнейший стресс и последствия этого стресса, то мы и здесь можем помочь. В этом наша солидарность: не только в обозначении позиции, что те или иные действия недопустимы, но и в использовании профессионального ресурса. То же самое касается журналистов. Журналисты, когда встают в пикет, сами для себя и для своих коллег создают информационный повод. Но, может быть, есть и какие-то иные формы участия – журналистские расследования, обобщение проблемы, наглядные материалы по теме, обращения к коллегам из других стран, для того, чтобы информация распространялась за пределами привычных кругов общения.

Самый большой запрос на наших образовательных программах – это именно работа со страхом. Хотя люди так это не формулируют, они, скорее, говорят, что им не хватает знаний: мы должны знать, какие права у нас есть, каких нет, каково содержание законов. Одно из тех осознаний, которые приходят – это то, что знание прав или знание законодательства дает лишь иллюзию защищенности. Мне кажется, что изменения возможны не столько тогда, когда есть знание того, как должно быть, но и навыки того, как этого добиваться.

Фронт работ для создания такой культуры, судя по всему, огромный. С чем же тогда связано закрытие Молодежного Правозащитного Движения? С тем, что его собственная репутация оказалась под ударом – или есть другие причины?

Широкое обсуждение в активистской среде сейчас получил скандал вокруг действий Андрея Юрова, одного из основателей МПД. Мы много говорим о тома, как нужно реагировать на это и как быть, чтобы подобные истории не повторялись и перестали быть частью допустимой культуры. С прозвучавшими обвинениями нам еще предстоит разбираться, вне зависимости от того, связаны ли они с культурой взаимодействия внутри конкретной сети МПД или отражают общие тренды.

В то же время, решение о закрытии МПД, наложившееся на эти обсуждения, вызвано, на мой взгляд, и тем, что основная часть команды, поддерживающая эту молодежную сеть, уже переросла молодежный возраст. Есть ощущение, что мы уже не говорим на том языке, на котором молодежь может нас услышать. Те лидеры правозащитных инициатив, которые выросли из МПД, должны делиться своим опытом, предоставить свои ресурсы, которые есть благодаря связям с другими правозащитными, экспертными структурами. С одной стороны, я возьмусь утверждать, что МПД отчасти выполнило свою миссию по формированию нового поколения молодых правозащитников, а с другой стороны – ядро сети слишком закостенело и не соответствует тем запросам, которые возникают сейчас. Но это мой взгляд – у коллег по сообществу он может быть совсем другим.

С чем связаны эти трудности? Молодые люди просто не присоединяются к движению?

На тех семинарах, которые ведем я и мои коллеги, нехватки в молодежи нет. Но есть поколенческий кризис, он не только в правозащитном движении – он в целом связан с тем, что старшее поколение, может быть, не очень понимает младшее, не до конца доверяет ему. Но если мы говорим про сетевые структуры, где нет начальства, нет четкой вертикали – это другой навык общения. И у молодежи он сформирован соцсетями. Возможно, им не нужны или непривычны никакие формальные структуры, а проще объединяться в чаты в Телеграмме или создавать какие-то ad hoc группы.

Рискну утверждать, что МПД во многом сделало свое дело по взращиванию и интеграции молодых активистов и активисток в правозащитное движение и может уходить, чтобы освободить место для чего-то нового.

Каких результатов МПД удалось добиться за время его существования?

Изначальной миссией было создание нового поколения правозащитников на пространстве Евразии в целом – не только в России. Идеи, родившиеся в сообществе МПД, продолжают жить, а многие из тех, кто проходил через образовательные программы сейчас на ключевых позициях в правозащитных организациях разных стран: Украина, Беларусь, частично – Казахстан. Поколение так или иначе сложилось. И несмотря на кризис, который МПД сейчас переживает, связи и контакт между людьми останутся, даже если формально движение перестанет существовать.

Сегодня существует сильная тенденция к профессионализации правозащитной деятельности, появляются своего рода правозащитные корпорации, въедливо работающие по конкретным темам. Это очень правильно, я готов это приветствовать. Но должно оставаться общее движение, общее сообщество.

Я говорю о закрытии движения с малой долей грусти и с большой долей оптимизма, потому что новое активистское движение уже формируется. И невозможно всех трудоустроить в правозащитные организации, должна быть еще какая-то группа сопереживающих, помогающих – и эту группа есть, она существует уже вне формальных привязок к каким-то организациям. Последние примеры – это "Дело212" в Москве, сейчас реакция на пензенский кейс. Это другие модели самоорганизации, и это то, что МПД пыталось продвигать в правозащитном движении, часто встречая непонимание у старших коллег, которые говорили: "А что делать со всей этой молодежью? Жалобы в ЕСПЧ они писать не умеют, доклады тоже, экспертов среди них надо растить долгие годы… Зачем они нам?". Но сейчас многие начинают работать с кругами соратников, сторонников – от краудфандинговых инициатив до других попыток втянуть как можно большее число людей в разные действия.