Что делать, когда мать, жена и сестры считают, что ты в доме кормилец, а единственные места работы, куда тебя берут – это охранник на автостоянке или сторож на овощебазе? Как быть, если отец и дед завещали тебе защищать честь семьи, а тебя на каждом перекрестке может остановить с вымогательствами любой гаишник? Куда идти, если ты все время под подозрением – как террорист, как преступник, как наркоман?

Бедность, бытовая неустроенность, бесправие – проблемы, которые по данным исследования Фонда имени Генриха Бёлля и международного центра Free Happy People, больнее всего бьют по жизни мужчин на Северном Кавказе. О том, что гендерное неравенство в этом регионе растет из установленного в государственном порядке неравенстве социальном, oDR поговорил с координатором исследования, социологом Ириной Костериной.

Чем объясняется интерес к этой теме? Почему именно мужчины, почему именно на Кавказе?

Интерес возник на основании наших предыдущих исследований. Несколько лет назад мы (Фонд Генриха Белля в России – прим.ред.), по заказу некоторых северокавказских НКО, изучали положение женщин в регионе, чтобы лучше понимать, какие у них проблемы, с какими трудностями они сталкиваются и как лучше с этим работать. Например, выяснилось, что осведомленность о помощи, которую могут предоставлять местные НКО совершенно ничтожная – некоторые женщины даже и выражения “общественная организация” не знают. Кроме того, в этом исследовании вышел на поверхность огромный блок проблем про домашнее насилие: он вышел и при анкетировании, и в глубинных интервью с женщинами. Этой темы было невозможно избежать; мы увидели, что именно она волнует женщин больше всего.

Когда мы собрались группой – там были и исследователи, и активисты – чтобы обсудить эти свежие данные, мы поняли, что не ожидали такого масштаба трагедии в регионе. Мы оказались в растерянности и ужасе, было непонятно, что с этим делать. При этом было очевидно, что это насилие женщины не сами себе причиняют, оно не существует в вакууме, оно берется откуда-то, что-то его порождает, что-то его усиливает, что-то его легитимирует. И тогда появился импульс послушать и понять мужчин.

На Северном Кавказе есть пара десятков НКО, которые работают с женщинами, но где мужчины, что с ними происходит, чего они хотят, довольны ли они своей жизнью – этого мы вообще не знаем. До того момента вся работа была сосредоточена на женщинах, все руководители НКО и волонтеры – женщины, в 90% тренингах участвуют девочки или женщины, а мужчины выпадают.

Какие есть пересечения в исследованиях женщин и мужчин? Есть какие-то общие проблемы?

Мы сохраняли вопросы в анкетах примерно одинаковые, чтобы ответы были сравнимые. Оценка проблем в республиках у мужчин и у женщин очень схожая. В принципе, люди переживают за довольно базовые вещи – безработица, низкий доход, отсутствие возможностей для профессиональной самореализации, потому что рынок труда очень маленький. Экономические проблемы волновали одинаково и мужчин, и женщин. Люди также отмечали коррупцию, ощущение несправедливости, клановости. Какие-то бытовые неустроенности отличаются от Москвы, конечно же, но и схожи с российской глубинкой – типа незапланированного отключения света зимой, долгого отключения воды летом. В общем, жаловались на обычную бытовую неустроенность.

Но главное все-таки – отсутствие работы или стереотипы о том, какая работа является достойной кавказского мужчины. Эти представления еще сильнее ограничивают возможности выбора и больно бьют по репутации кормильца.

Есть ощущение, что насилие связано именно с ощущением неустроенности? Как это насилие интерпретируют женщины, откуда оно берется? И как его интерпретируют мужчины?

Очень по-разному. Насилие такая сложная тема, здесь нельзя сказать, что мужчины понимают так, а женщины понимают эдак, даже у женщин были разные ответы и оценки. На Кавказе есть часть людей, для которых насилие легитимировано тем, что оно неизбежное и всегда было.

Конечно, на уровень насилия очень сильно влияет милитаризация как следствие многих военных конфликтов, она на Кавказе гораздо выше, чем по России в целом. На Кавказе у людей до сих пор есть оружие. У нас как-то был тренинг в одном санатории, где нас кормили манной кашей с маслом – а кавказские юноши это не едят, конечно. Поэтому мы решили сами себе делать еду, пошли на рынок за мясом и овощами, и один участник из горного дагестанского села – единственный, кто вообще умел готовить – научил остальных делать походную шаурму. Но тут выяснилось, что нужны ножи, чтобы резать мясо и овощи. И тогда несколько из мужчин пошли к своимей машинам и принесли оттуда кинжалы. Они приехали с кинжалами! Я спрашиваю, зачем они вам нужны, что вы с ними собирались делать, а они мне – "в дороге всякое может случиться". Это холодное оружие, у него довольно большое лезвие, и если бы его нашла полиция, то могли бы быть проблемы. Хотя ГАИшнику тоже можно объяснить: "Брат, ты что, еду в другой регион, как же я могу без кинжала ехать". Они сами знают, как регулировать перевозку кинжалов. Так что оружия много, и оно не только холодное, есть и огнестрельное.

Но главное – у мужчин на Северном Кавказе есть сильное ощущение несправедливости. Там оно острее и сильнее, и накладывается, конечно, горская маскулинность, которая, по идее, должна быть вся такая независимая, и эту независимость и свободу российская империя уже на протяжении ста лет всячески пытается одомашнить, колонизировать и модернизировать. И это не идет на пользу, потому что насилие происходит как противовес этому внешнему давлению. В Чечне это выражено особенно, потому что силовая фигура Кадырова и его армии, которые имеют довольно обширные полномочия на местном уровне, создают безжалостную иерархию. Мужчины чувствуют себя очень уязвимыми, очень субординированными по отношению к системе.

К мужчинам применяется структурное насилие со стороны правоохранительных органов и всех остальных: бесконечные гаишники, которые тормозят, вымогают деньги, унижают, шантажируют. Правоохранительные органы не применяют это насилие к женщинам, потому что они их не могут трогать – в этом плане женщины защищены традициями. Когда в Ингушетии были митинги, ОМОН бил и хватал мужчин – но они не могли себя так же вести с женщинами. Чужая женщина, не из твоей семьи, ты ее не можешь даже пальцем тронуть, это табу. Поэтому у женщин насилие в приватной сфере, а у мужчин получается со стороны государства.

И конечно, самый влиятельный фактор – это общественное мнение. В некоторых республиках раньше местные правила не допускали для мужчин никаких проявлений чувств и эмоциональности по отношению к близким. Нельзя пойти с женой погулять или посидеть в кафе, нельзя встретить дочку из школы и обнять ее, нельзя признаваться в собственных неудачах и бессилии. Согласно местным адатам и кодексу горца мужчина должен был быть таким неуязвимым и безэмоциональным супер-героем. В последнее время местная жизнь больше регулируется исламской этикой, нежели адатами, и поэтому проявления чувств, любви, привязанности к жене и детям становятся более приемлемыми.

Вообще любовь и отношения становятся важной частью жизни кавказского мужчины, поэтому вполне объясним растущий запрос на многоженство, которое позволяет заключить второй брак “по любви”, а не потому что время жениться пришло, как часто бывало с первым ранним браком.

То есть, мужчины проявляют насилие по отношению к женщинам вслед за тем, как общество и государство проявило насилие по отношению к ним самим?

Представим себе гордого джигита из древнего рода, у которого сейчас у него нет работы и ему предлагают какие-то унизительные должности. У тебя жена и трое детей, тебе выедают мозг все твои родственники, что ты главный и за все ответственный – но при этом у тебя нет никакой власти. И тогда ты будешь искать, где эту власть взять, и она берется в выстраивании новой иерархии по отношению к своей жене, ведь больше ты ни с кем это иерархию выстроить не можешь.

Мама – уважаемый человек, это та женщина, которую мужчины слушаются на Кавказе: мама всегда права, мама может и жену подобрать. И остается эта одна-единственная женщина, которую он еще и не очень любит, потому что иногда женятся не по большой и чистой любви, а потому что время пришло, потому что хорошая девушка из хорошей семьи, и так далее. Нет сильной эмоциональной привязанности к этому человеку – и получается, что на ней можно срываться, можно кричать на нее.

Агрессия, насилие – это во многом модели поведения, рождающиеся из неуверенности в себе и в своем завтрашнем дне. Почти треть опрошенных вами мужчин говорят, что основные чувства, которые они испытывают – это беспокойство и тревожность.

Да, это так. И огромный процент отметили – “надежда на лучшее будущее”.

Это чувство характерно и для мужчин, и для женщин? У них схожее эмоциональное восприятие реальности?

Я бы сказала, что оно разное. Вспомним как во время экономического кризиса 90-х женщины побежали и переквалифицировались из учительниц в продавшиц и не делали из этого большой трагедии, а мужчины лежали, страдали и смотрели в потолок или шли в бандиты. Я бы сказала, что здесь какая-то похожая логика. Женщины на Кавказе живут в настоящем моменте и решают те проблемы, которые есть. У них больше солидарности, больше ресурсов, очень много общения друг с другом, поддержки, их это поддерживает. И при этом они больше реализуются в приватной сфере.

А мужчина должен реагировать и общаться с внешним миром и быть в публичном пространстве. В Чечне публичное пространство занято Кадыровым. В Дагестане – кумовство и коррупция, там мэров одного за другим сажают. Когда мужчины смотрят на политику, они видят, что рассчитывать не на что. Как взаимодействовать с внешним миром мужчинам на Северном Кавказе не очень понятно.

Взаимодействие происходит, скорее, в не публичном пространстве, а в ближнем круге за пределами семьи. Социальные сети очень активно используются, дагестанские мужчины там делают постоянно какие-то стейтменты про жизнь, про ценности, как правильно жить, а женщины стейтменты не делают, они общаются в вотсапе и про бытовуху, им даже детей нельзя запостить в фейсбуке, иначе их сглазят, и себя красивую в инстаграме нельзя – муж будет ревновать.

Ваши исследования были инициированы северокавказскими НКО и проводились в сотрудничестве с ними. Может ли гражданское общество помочь мужчинам и женщинам в ситуации, когда и те и другие испытывают неравенство и насилие по отношению к себе?

Я не думаю, что проблему насилия может решить гражданское общество, она и для всей России примерно одинаково актуальна, просто на Кавказе есть одна специфика, в Москве есть другая специфика, а где-нибудь в Новокузнецке есть другая. В принципе, как устроено насилие и чем оно порождено – это везде довольно похоже. В отсутствии государственного вмешательства пройдет еще очень много лет, чтобы хоть что-то начало меняться. Сейчас декриминализировали домашнее насилие, и кризисные центры сказали, что уровень домашнего насилия вырос, потому что государство не дает наказывать насильников. У нас и так была очень плохая система защиты, а теперь она еще хуже.

Появились ли у вас, тем не менее, какие-то рекомендации как гражданскому обществу работать на Кавказе с темами, непосредственно связанными с семейностью, интимностью, с частной жизнью?

Гражданское общество там сейчас очень специфическое, потому что денег нет, организации вынуждены ориентироваться на президентские гранты, и выигрывают проекты, которые укладываются в традиционную риторику – традиционная семья, традиционные ценности, помощь молодым мамам и борьба с экстремизмом и терроризмом.

Когда приезжаем мы, мне пишут, что мы опять со своим феминизмом. Но за годы работы я вижу, что если не использовать пугающие слова "гендер" и "феминизм", а просто разговаривать про важные вещи, то очень много людей ходили бы на тренинги и дискутировали. Запрос на эти темы очень большой.