Оценивая события в Беларуси, российские и украинские комментаторы, сопоставляют их со своим реалиями. Первые видят в них сценарий для будущего собственной страны: беспрецедентно сфальсифицированные выборы и не менее беспрецедентная жестокость в отношении протестующих. Вторые, наоборот, проводят аналогии со своим недавним майданным прошлым. Но насколько справедливы эти оценки? В чем уникальность беларуского протеста? И почему кажущаяся "плохая организация" и "хаотичность" минских баррикад могут оказаться главной силой протеста?

Об этом oDR поговорил с политологом, теологом и членом редакции журнала "Палітычная сфера" Наталлей Василевич.

Вы сейчас находитесь в Германии, а большинство ваших единомышленников – в Беларуси. При этом вам удается оставаться одним из самых активных и оперативных обозревателей событий в соцсетях. Как осуществляется координация протеста, учитывая, что средства связи в Беларуси работают с большими перебоями, а Интернет отключен?

"Единомышленники" – это, наверное, сейчас не очень корректный термин. Это не какая-то отдельная политическая сила, не отдельная группа людей, а народ. Протесты, которые мы наблюдаем – не просто массовые, а тотальные.

При этом координации нет и быть не может, поскольку нет лидеров, нет каких-то организационных центров и нет общих способов коммуникации.

Это спонтанные протесты, в ходе которых люди, конечно, обмениваются информацией из уст в уста, но это происходит спорадически, ситуативно.

Конечно, кому-то удается через VPN или при помощи каких-то приложений выйти в Интернет или в телеграм-каналы – в основном, в иностранные.

Эти каналы оставляют свой номер телефона и на него можно отправить смс. Другими центрами сбора информации становятся СМИ: находящимся в Минске журналистам очевидцы звонят через мобильную связь и рассказывают о том, что происходит в конкретных точках.

В целом, мониторить очень сложно. По телеграм-каналам идет большой поток информации, отличить, где фейки, а где нет, тяжело. Поэтому я сконцентрировалась на Минске, который хорошо знаю чисто географически, и слежу за событиями именно там.

Можно ли говорить о том, что протест настолько массовый, что его не нужно специально стимулировать?

Стимулировать его не нужно, потому что его достаточно простимулировали сами власти. Беларуский протест особенный: нет общей точки сбора. Видно, что траектория движения протестующих – из спальных районов в центр, они просто стекаются туда по самым широким улицам, не имея какого-то особенного места встречи. Люди выходят из подъездов, собираются в группы, к ним присоединяются другие, и вот они такой толпой – идут. Все, с кем мне удалось поговорить за эти дни, говорят об одном и том же; они попадают в тот или иной сгусток протеста случайно: шел, увидел скопление людей, принялся строить баррикады. То есть, люди, идя по городу, присоединялись к протестам в каком-то конкретном месте.

Баррикады возникают спонтанно, потому что в этих местах блокируется проход людей. Люди остаются в этом месте и начинают строить заграждения из того, что попадается под руку. Потом эти баррикады очень часто сбивает ОМОН, людей разгоняют, они разбегаются по дворам – и потом снова возвращаются в это же место.

Минск, как многие советские города, организован системой колец и радиусов. То есть, вокруг города есть кольцевая дорога, а ближе к центру есть так называемое второе кольцо, и все дороги примерно сходятся в некотором центре. Примерно на втором кольце находились эпицентры протеста в понедельник: универсам "Рига" и станция метро "Пушкинская" (это направление с запада и севера). Именно там милиция пыталась заблокировать проход к центру города с микрорайонов. На следующий день эпицентры сменились: Каменная горка (ближе к кольцевой, запад), Серебрянка (проспект Рокоссовского, с юга), проспект Дзержинского возле Михалово (юго-запад), Уручье (северо-восток, за кольцевой).

То же самое – с автомобильными протестами. Люди едут, видят, что где-то что-то блокируется ОМОНом и в ответ тоже начинают блокировать движение уже своими собственными автомобилями, создают громадную пробку, чтобы мешать проезду техники. Это довольно сложно описать и представить, потому что генерала, сидящего в штабе над картой и перебрасывающего силы протестующих из одного места в другое, – его нет.

Чего нельзя сказать о власти – она явно хорошо скоординирована и там есть, кому отдавать указания.

У протестующих, тем не менее, есть преимущество – они хорошо знают свой район, знают, как и где можно пройти дворами. У тех же, кто пытается подавить протест, связь есть и им удается координировать свои движения. Они, например, даже при блокировке дорог могут использовать метро, перебрасывая специальные группы ОМОН из одной части города в другую под землей, – об этом сообщали многие очевидцы. Например, люди видели, как ОМОН выбегал из станций "Пушкинская" и "Спортивная", и там протестующие попытались заблокировать выход из метро. Кроме того, есть свидетельства о том, что власть использует для переброски сил машины скорой помощи. Их протестующие пропускают, но внутри сидят не медики, а ОМОН, прорвавшийся через кордоны.

ОМОН вооружен дубинками, но это пол-беды, хотя получить дубинкой тоже, конечно, никто не хочет. Главная проблема в том, что для разгона демонстрантов используются светошумовые гранаты и слезоточивый газ, а это очень опасно, многие получают от них серьезные травмы. Сообщают, что на станции метро "Пушкинская", где баррикады несколько раз строили и несколько раз разбирали, погиб один человек. МВД утверждает, что у него в руках якобы было неустановленное взрывное устройство, что личность молодого мужчины установлена, но имя не сообщается. Однако очевидцы, которые там находились, говорят, что в этот момент перекресток обстреливали светошумовыми гранат. Если такая граната попадает в человека, она может нанести серьезные ранения. Но точно этого никто не знает, получить проверенную информацию очень сложно.

Насколько правомерно настойчивое сравнение происходящего в Беларуси с Майданом?

Я в демократическом движении уже больше двадцати лет и могу сказать, что все предыдущие протестные кампании развивались у нас по-научному, по заветам Джина Шарпа и с советами коллег из других стран, которые делились своим удачным опытом протестных акций и демократического транзита.

Сначала, в 2001 году, говорили о "сербском сценарии" и опыте "Отпор". Потом в 2006-м говорили о "Площади" – по аналогии с майданными протестами Ющенко. Тогда молодежь начала ставить в городе палаточный лагерь, пытаясь закрепиться на площади, которой дала название "Площадь Калиновского" (и честно говоря, я даже уже забыла, как она называется официально). В протестах 2011 года мы якобы повторяли "арабскую весну". Но все это не работало – потому что были другие исходные данные. Как не работали и всякие стратегии типа "единый кандидат". Сейчас многие начинают проводить аналогии между беларускими протестами теперь, и Майданом в 2014 году (кстати, Илья Яшин написал текст, почему это плохая аналогия). От украинских коллег я часто слышу в адрес беларусов: почему у вас все не так, как было у нас? У вас какой-то неправильный Майдан! Где ваши лидеры, почему у вас нет места сбора?

У меня есть только один ответ: это не неправильный Майдан, это вовсе и не Майдан! Аналогия неудачна. В Беларуси нет политических сил, которые бы управляли этим протестом, нет каких-то специальных людей, каких-то военно-патриотических организаций, активистов с руководством, которые могли бы кого-то координировать. Наоборот, все происходит совершенно спонтанно. Это выглядит иначе. Ты оказался на Пушкинской? Прекрасно! Один тянет урну к баррикадам, другой ему помогает. Если тебе не нравится, что делает активист рядом с тобой, ты просто переходишь на другую сторону улицы.

Политолог Александр Морозов, оценивая ситуацию в Беларуси, написал, что там сейчас работает квантовый принцип носка: носок становится левым тогда, когда второй носок из пары ты надеваешь на правую ногу. Вся кампания была на этом построена. Эти три женщины, оказавшиеся впереди кампании, – они оказались там, потому что кто-то надел условный носок на определенную ногу. Все трое из них оказались на этом месте из-за действий других людей, фактически приняв ситуацию, которая сложилась не по их воле. Само место, на котором они оказались, диктовало им, как поступать. И весь этот протест работает именно так: ты действуешь так, а не иначе, в соответствии с тем конкретным местом, где ты в данный момент оказался. Если ты на автомобиле – то ты участник автоблокировки. Если ты идешь по улице и оказался в первом ряду демонстрации – то ты просто там оказался, а не потому, что ты туда специально прорывался.

У беларуского протеста нет даже названия или самоназвания. Но возможно, в будущем он тоже будет использоваться как аналогия для массовых акций по демократизации в каких-то других странах.

То есть, можно говорить о том, что участники протеста с готовностью берут на себя ответственность за него сами, не дожидаясь координации сверху?

Они берут на себя те роли, которые им выпадают. Некоторым комментаторам кажется, что такая стратегия обречена на провал. Как можно победить, если нет лидерства, если нет четко слаженной деятельности? Но при этом протест продолжается, и мы можем наблюдать, что в разных местах люди ведут себя по одинаковому сценарию. Это какой-то почти что естественный механизм; Максим Знак – юрист штаба Тихановской – назвал это "нейросетью".

Везде можно наблюдать примерно один и тот же процесс. Люди не вступают в противостояние с милицией, они разбегаются, когда их начинают разгонять гранатами или когда сносят баррикады. Они разбегаются – но потом снова возвращаются на свои места, потом, в какое-то определенное время, они заканчивают протест, разбирают баррикады и идут домой спать, потому что им на следующий день надо на работу или на забастовку. Хотя забастовка – это тоже не просто так, это сначала ты приходишь на работу и говоришь там: знаете, вообще-то я тут бастую, а не работаю. Потом после работы люди возвращаются домой, едят, переодеваются, и выходят на протест. Пока что это работает вот так.

Сейчас ситуация начинает меняться, люди стали сообщать о том, что появился "дневной женский" и "вечерний мужской" протест: днем на улицы выходят женщины, а ближе к вечеру – мужчины.

То есть, протест встраивается в повседневность? Становится ее частью?

Да. И никаких организаций за этим не стоит. Иногда люди координируются своей семьей, с друзьями, соседями. Я в этом сетевом характере протеста вижу его силу, но ее очень сложно описать, потому что непонятно, за какими субъектами следить. Ты не знаешь, где в следующую минуту произойдет Событие, которое может изменить ход всего. В случае Майдана, например, если ты журналист – то тебе надо было сидеть в гостинице "Украина" или выходить в гущу народа. А сейчас ты не знаешь, где тебе надо находиться, чтобы понимать и видеть ситуацию. Для протеста это, скорее, хорошо – ведь силы милиции тоже ограничены, они пытаются действовать по схеме классического протеста, а его нет, и им сложно понимать стратегию. Они пытаются ограждать и защищать какие-то части города, но это довольно бессмысленно – это же не позиционная война, когда надо занять телеграф, телефон и вокзал. Возможно, в ближайшее время эта "нейросеть" начнет действовать как-то по-другому, как-то централизуется – но я сомневаюсь. В 2011 году много говорили о "революции через социальные сети" по сценарию Арабской Весны, но невозможно сейчас проводить такие аналогии, потому что социальные сети не работают, доступа к Интернету нет.

Интересно, что никто не претендует и даже не хочет претендовать на лидерство в этом протесте. Все идут туда не ради каких-то амбиций, не для того, чтобы быть героем. У беларуской группы "Новое небо" есть одна песня, где поется "Мы просто шли, мы просто стояли". Вот этими словами можно лучше всего описать природу этого протеста.

Многих наблюдателей – и профессиональных аналитиков, и обычных людей – масштаб протеста в Беларуси попросту удивляет. Мол, тихая же была страна, спокойная, беларусы вообще народ спокойный… Никто не ждал такого развития событий.

Особенно его не ждали политические аналитики типа меня. Еще в марте, когда наша старая политическая оппозиция, которую мы все любим и знаем в лицо, начала проводить праймериз для определения единого кандидата, все вздохнули и поняли: опять будет, как раньше, ничего интересного, как в 2015 году, когда выборов вообще никто не заметил – они прошли как какой-то государственный ритуал, не имеющий отношения к реальности.

Меня очень часто спрашивают о том, почему беларусы живут в диктатуре и не протестуют. То есть, всем кажется, что в тоталитарном режиме, который тебя преследуют и ограничивают твои права, протестовать – естественно. Мне еще в 2001 году казалось, что политологию нужно изучать, чтобы сделаться подкованнее и понять, как убрать Лукашенко. Прошло много лет, а мы этого так и не узнали. Поэтому политологи начали уже задаваться вопросом не о том, как скинуть этот режим, а почему он держится.

Сначала Лукашенко считали типичным харизматическим лидером: люди его обожали, носили на руках. Но с 2001 года режим начинает становиться все более авторитарным, популярность Лукашенко начинает строиться уже не на личной поддержке, а на лояльности. Беларусы просто терпят, а адаптироваться они умеют очень хорошо, даже к самой плохой ситуации. Лучше стабильность, чем какой-то непредсказуемая ситуация. Поэтому вот эта известная беларуская стабильность была очень важным фактором все это время: люди не любят изменений, они хотят, чтобы все совершалось потихонечку, чтобы был порядок, чтобы можно было не торопясь двигаться и делать свое дело.

Ситуацию, сложившуюся в Беларуси за годы правления Лукашенко, можно объяснить теорией социального контракта: власть обеспечивает население минимальными гарантиями благополучия, а население в ответ проявляет лояльность.

У этой ситуации есть и психологическое измерение, когда жертва и агрессор живут в симбиозе: у жертвы, с одной стороны, нет ресурсов выйти из этих отношений, а с другой стороны, она может получать от них даже какие-то бонусы. У режима Лукашенко за эти годы сложился социальный контракт с самыми разными социальными группами. Например, он не закрывает границы: не нравится – уезжай. В результате, активные люди, которые не могут найти реализацию внутри лукашенковской системы, могли свободно покинуть страну. Репрессии касались в основном политически активных людей, отдельных групп – например, протестантских церквей – с которыми рядовые граждане часто себя никак не идентифицируют. И поэтому многим казалось, что если сидеть и не высовываться, то с тобой ничего не будет. А если с кем-то что-то случилось – значит сами виноваты. Это логика "а не надо было короткую юбку надевать", люди прибегают к ней, чтобы как-то обосновать насилие и успокоить самих себя.

Весной 2020 года произошло нарушение социального контракта. Режим перестал исполнять свою роль, не смог поддерживать стабильность, перестал показывать уважение хотя к каким-то отдельным группам населения. Лукашенко начал ковид-диссидентствовать и очень хамски высказываться о погибших от болезни. Посмотрите предвыборные стримы, где журналисты опрашивают людей (а в Беларуси это практически единственный источник данных об общественном мнении, поскольку социологические исследования часто попросту невозможны) о том, за кого и почему они хотят подписаться. И они часто отвечают: нам все равно, мы за всех, кто против Лукашенко. Люди поняли, что государство их просто не уважает, к ним относится с презрением. Как Лукашенко говорит о беларусах? Он называет их "народец", отзывается о них уничижительно.

Наконец, власть совершенно проигнорировала опасность от эпидемии. Особенно это почувствовали на себе врачи, оказавшиеся без средств индивидуальной защиты, и смертность среди них была очень высокой. Это уже был вопрос жизни и смерти, а не политических свобод. Социальный контракт, таким образом, благодаря действиям власти оказался разорван.

И в этой ситуации беларусы сами организовали сбор средств, полмиллиона евро собрали, чтобы обеспечить врачей средствами индивидуальной защиты, обычные люди стали волонтерами и развозили в больницы маски, кислородные концентраторы и все, что было нужно. И оказалось, что беларуское государство, своих граждан просто бросило на произвол. Выяснилось, что тот самый "порядок", которым так гордится власть, – зато у нас нет разрухи! – существует не потому, что за всем Лукашенко следит и лично картошку собирает, а потому что люди его сами организовывают. Это даже на протестах заметно. Я была в Минске на зимних протестах за независимость и видела: люди, когда идут толпой по проспекту на демонстрации, дойдя до светофора, останавливаются на красный свет.

Сейчас тоже многие замечали такую ситуацию: человек убегает от ОМОНа, уже отрывается от них далеко, добегает до пешеходного перехода и там останавливается и ждет зеленый свет. Или когда толпа идет, а там цветочки на клумбе, то все их очень осторожно обходят, чтобы не затоптать.

Можно ли говорить о какой-то классовой составляющей в этих протестах? В либеральных СМИ он часто подается как протест образованного городского населения – гражданского общества, предпринимателей, айтившников, молодежи. Так ли это на самом деле?

Беларусь вообще очень урбанизированная страна, а вовсе не аграрный придаток российской империи. В Беларуси нет глубинки. Есть деревни, где люди на лошадях ездят, но это все равно люди с интернетом. И на протесте очень сложно отличить рабочего от профессора университета, потому что рабочий тоже может рассказать и про конституцию, и про права человека, а профессор может мусорный бак превратить в баррикаду. Очень сложно выделить интеллигенцию в какую-то отдельную категорию и непонятно, кем ее назвать. Публичных интеллектуалов? Сотрудников университетов? За Лукашенко как раз, например, учителя – их в избирательных комиссиях, фальсифицирующих выборы, было очень много. Эта так называемая интеллигенция – один из столпов режима Лукашенко.

Видно, что это молодой протест, но связано это в том числе и с тем, что Лукашенко-то сам уже старый! Многие протестующие просто демографически младше его самого, как и все альтернативные кандидаты – они лет на 20-15 его моложе. Тем не менее, пенсионеры составляют очень большую группу в этом протесте. Ведь пенсионеры – это больше не люди, которым нечем заняться и которые просто сидят на лавочках. Нет, у них есть дети за границей, у них есть Интернет, у любого беларуского пенсионера в смартфоне будет пять разных мессенджеров. Они отслеживают все телеграм-каналы и сообщают своим детям, что происходят в Беларуси.

То есть, дело не в классовой борьбе?

Сейчас речь не идет о конкурирующих программах или об идеологиях. Здесь речь о самих правилах игры. Штабы альтернативных кандидатов кандидатов объединились для одной, первостепенной задачи – провести честные выборы. И если удастся сбросить Лукашенко и эти выборы провести, то они, скорее всего, будут потом между собой бороться. Но сейчас мы определяем основания государства и конституционного строя, в котором будут соблюдаться закон и права человека.