Самую важную информацию о покушении на Алексея Навального весь мир получает сегодня не из информационных агентств и не из залов суда – а из пресс-службы берлинской клиники Шарите. Клиника не только публикует пресс-релизы о состоянии Навального, но и находится в постоянном контакте с генеральным канцлером ФРГ Ангелой Меркель. Медицинские обследования стали частью политического расследования; клиника оказалась в центре международного политического скандала. Как и почему Шарите взяла на себя такую роль? Как организовано лечение и кто отвечает за передачу информации о пациенте в ее стенах – и за ними? Об этом openDemocracy поговорил с Дмитрием Ладыженским – экспертом по организации лечения россиян в Германии и других странах, в прошлом – директором международного отдела крупной сети немецких клиник.

Берлинская клиника Шарите выразила готовность принять Алексея Навального в считанные часы с момента, когда его госпитализировали в Омске. С чем связана такая мгновенная реакция – с политической подоплекой – или, скорее, прагматической (связанной, например, с транспортировкой больного или стоимостью лечения)?

Здесь может быть много различных причин, политических, исторических, а также из разряда "так сложилось". Поездка на лечение из России в Германию – это протоптанная тропа. Я думаю, что все эти причины сложились в один пазл, который привел Навального в Шарите. Как человек с десятилетней практикой в области организации лечения, могу сказать, что передача рекомендаций из уст в уста является самым главным фактором принятия решения пациентом или его семьей поехать в ту или иную страну, ту или иную клинику и к тому или иному врачу. Если знакомый говорит "я ездил туда с похожим заболеванием и меня там вылечили, мне там помогли и рекомендации хорошие", то люди этому доверяют. Два года назад в подобной ситуации здесь был Петр Верзилов – это известный факт, и возможно, это тоже сыграло свою роль.

Также, нельзя исключать политический фактор: для Германии то, что люди едут в Шарите или любую другую немецкую клинику – это в том числе вопрос престижа. Шарите как столичная университетская клиника заработала себе репутацию в этом смысле. При этом университетская клиника имеет определенную специфику и по сравнению с другими больницами обладает не только плюсами, но и минусами. И тем не менее, я бы рискнул и сказал, что любая немецкая клиника для любого пациента лучше, чем любая клиника на постсоветском пространстве, это верно в 99,9% случаев. Хотя бы по двум-трем банальным причинам. В любой немецкой клинике во главе угла стоит здоровье пациента, главное – это помочь пациенту, вылечить его. Далеко не всегда в постсоветских странах эта мотивация является главной, к сожалению. Как бы банально это ни звучало, отношение врачей и больницы к пациенту по-человечески – это колоссальный фактор, который уже сам по себе дает абсолютное преимущество в пользу выбора клиники не в России, не в Украине, не в Казахстане, или любой другой постсоветской стране. И это мы еще не начали говорить о самой медицине.

Вы не преувеличиваете? В России все-таки немало достойных врачей, у которых есть благодарные пациенты.

В данном случае уместно говорить о немецкой "системности подхода в здравоохранении", потому что лечение пациента это не только профессор Х российской академии наук, у которого миллион научных работ, а это еще и его ассистенты, медсестры, и разного рода важные технические детали: какое используется медицинское оборудование, соответствует ли ковровое покрытие больницы гигиеническим стандартам, какая в операционной и в палатах стоит вытяжка, даже – насколько гигиеничен туалет в больнице. Руки хирурга – это очень важно, но потом пациент еще некоторое время лежит в больнице. Корифей медицины, самый "модный" и самый титулованный академик не решает всех вопросов. В больнице может быть грязный пол, там могут плохо убирать – и тогда все идет насмарку. И кроме того, часто не хватает человечного отношения к пациенту – о чем мы говорили выше.

Как раз к вопросу о человечном отношении – как в Германии происходит информирование пациента и его близких? Алексей Навальный и его семья могут рассчитывать но то, что в Шарите они получат всю исчерпывающую информацию?

Врач информирует пациента и его родственников обо всем, в том числе и о возможных рисках. Перед любой процедурой врач проводит очень подробную беседу. Если пациент или его родственники не говорят на немецком, то к ним всегда направляют медицинского переводчика-координатора, который все должен перевести. Если пациент подписывает согласие на проведении операции, но сам не говорит на немецком или английском языке, то подписывают три человека – врач, пациент (или его родственник, если это ребенок), и медицинский переводчик. Немецкий врач обязан по закону дать пациенту всю информацию, объяснить все риски, даже минимальные.

Понятно, что нельзя абстрагироваться от человеческого фактора. В Германии около полумиллиона врачей, у всех есть индивидуальные черты характера, все по-разному коммуницируют, нет одного шаблона, но есть определенные стандартные процедуры – standard operation procedures – врачебная этика и законодательство в этой сфере, которые задают определенный тон и способ, по которому пациент получает информацию. И у меня нет сомнения, что любой пациент в Германии получает всю информацию.

А мы, сторонние наблюдатели, можем рассчитывать на то, что мы узнаем всю правду? Учитывая, что речь идет о врачебной тайне – есть ли у Шарите возможность сообщать о результатах своих клинических исследований общественности?

В больнице нет темы более неудобной для медицинского менеджера, чем тема защита персональных данных. Выдача информации о состоянии здоровья без согласия пациента и лечащего врача – это однозначное четкое табу. В данном случае мы можем быть абсолютно уверены, что информация в средства массовой информации поступает только с согласия супруги Алексея.

Да в пресс-релизах Шарите от 24 и 28 августа есть ремарка о том, что вся информация публикуется с согласия Юлии Навальной. Но дело не только в информировании СМИ, но и следственных органов, например. Клиника может инициировать следствие, если поставленный диагноз подтверждают факт отравления?

Понятно, что если кто-то придет в больницу и скажет "я упал", но врач при этом видит, что это избиение, то у него есть, как минимум, возможность инициировать полицейскую проверку. Здесь другая ситуация – речь идет о публичной фигуре, дело широко обсуждается в СМИ. И хотя в Германии на каждую ситуацию есть закон, гайдлайн или протокол, в данном случае трудно дать однозначный ответ.

Если в Германии не заведено дело по факту отравления, то немецкий следственный комитет и полиция здесь непричастны. Другое дело, если жалоба подана в какой-либо международный суд.

Шарите выразила готовность принять Алексея Навального в связи с его репутацией и политической значимостью. Бывают ли случаи, когда клиники, наоборот, отказываются принимать пациентов на основании их репутации и их деятельности?

Клиники получают рекомендации от Минздрава и других органов власти, кроме того, в них есть юридические отделы, разрабатывающие есть четкий протокол по поводу того, кого принимать нельзя или не стоит. Решения об отказе в лечении принимаются, как минимум, по трем критериям: политическому, юридическому и финансовому (согласно закону о противодействии отмывания средств). Политические санкционные списки – это одна составляющих из того, что я видел. Но очень важен и антикоррупционный фактор: если кто-то прилетит с чемоданом наличных, то в большинстве клиник ему откажут. Хотя, конечно, теоретически может где-то найтись и какая-то маленькая частная клиника, которая скажет "мы примем любого пациента, пусть он нам заплатит". Но такая клиника тоже рискует заплатить за это высокую цену, вплоть до потери лицензии.

Представители системы здравоохранения вообще как-то включены в процесс разработки санкций в отношении России и ее отдельных граждан?

Я не могу сказать по поводу Германии, но поскольку я еще и израильтянин с 14-летним стажем жизни в Израиле, я знаю, что в израильском МИДе обсуждается проект создания отдела так называемой медицинской дипломатии. Это совершенно новая идея и связана она, в первую очередь, с пандемией коронавируса. Дипломаты понимают, что медицинские вопросы в 2020 году вышли чуть ли не на первое место во всех международных контактах. Фактически то, что мы видели со стороны Шарите – это медицинская дипломатия в некотором роде и есть. Не знаю, есть ли в немецком МИДе подобные дискуссии и инициативы, но Шарите – это очень яркий пример, где в одной точке сходятся и дипломатия, и статус страны, которая готова принять такого пациента, и репутация отдельной клиники.

В России на врачей нередко оказывают давление – и экономическое, и политическое. Насколько независимы немецкие врачи?

Врач всегда по статусу выше, чем менеджер клиники. Если гендиректор приходит к врачу и говорит "у нас тут дебет с кредитом не сходится, давай-ка ты чего-нибудь такое дорогостоящее этому пациенту сделаешь", ему врач ответит "а давай-ка ты пойдешь отсюда куда-нибудь подальше, я – врач, а ты отвечаешь за деньги, и ты еще и завхоз по совместительству, вот и займись хозяйством лучше, не мешай лечить людей". И как директор больницы, ты понимаешь, что последнее слово все равно всегда за врачом. Понятно, что они могут не договориться, не сработаться, но врач выше в системе. Статус и зарплата врача здесь отличные, им не нужно заниматься тем, чем нужно заниматься врачам в России, Украине, или других постсоветских странах, чтобы достойно жить на одну зарплату.

Пациенты с постсоветского пространства как раз недооценивают то, что для немецкого врача – деньги это не главный фактор. В Германии врач как правило не касается темы денег. Его зарплата в 95% случаях вообще не зависит от того, сколько он принял пациентов, которые заплатили так называемыми "живыми" деньгами, он даже не хочет этим заниматься. Ему все равно, отдал ли пациент свои кровные деньги или за него заплатила страховая компания (как в случае с немецкими пациентами). Я уж не говорю о том, как пациенты из постсоветских стран спрашивают, а можно ли дать врачу что-то в конверте. Может, там операция назначена на следующую неделю, а мы ему вот сейчас сделаем подарок в конверте – и он сможет завтра прооперировать. Или он говорит, что сначала нужно сделать химиотерапию, а потом операцию, нельзя ли наоборот. Пытаются предлагать врачу деньги, чтобы он ускорил проведение операции или чтобы он при выписке написал что-то, что нужно пациенту по каким-то субъективным немедицинским причинам, например: "а напишите, что нельзя было раньше улетать, потому что так нужно для работодателя". Такое предложение врач не примет никогда. Может, это громкие слова, но немецкого врача, как правило, интересует медицина, его интересует прежде всего помощь пациенту.