Всю жизнь, что бы ни происходило, я очень ждала и любила Новый год. Со всем его потреблением и пошлостью. Чудо смены календаря и обнуления счетчика почему-то все равно оказывалось сильнее всех рациональных аргументов.

Годы были разные. Какие-то тяжелее, какие-то легче, но казалось очень важным, как бы ни было больно и сложно, надеть красивое платье, позвать гостей и улыбаться. В этом было и преодоление, и надежда, и жизнь, побеждающая смерть.

В этом году все оказалось совсем иначе. В преддверии праздников я ездила между разными городами, разговаривала с разными людьми: в такси, в поездах, в магазинах, в автосервисе и центре документов. Не было привычного ажиотажа. Общее настроение подавленности объединяет, кажется, всех. Продавцы не навязывают услуги, администраторы не желают счастья и любви в новом году, как будто не только мы друг другу, но даже и деньги наши не нужны продающим.

Главное чувство 2022 года – одиночество. Друзья уехали, но в стране осталось очень много людей, которые делают разные важные вещи: помогают украинцам, оказавшимся на территории России, кормят бездомных, поддерживают друг друга, защищают и пишут письма политзаключенным. И этих людей – десятки тысяч. Но у них нет представительства. Пропали правозащитные НКО: часть из них были закрыты, большая часть уехала из страны, политические лидеры – в тюрьме. Даже у социальных организаций тяжелые времена: многие их руководители и постоянные доноры уже тоже не в России и помочь ничем не могут. Ощущение брошенности – огромное.

29 декабря, за один только день, прямо перед Новым годом, по стране прошла серия обысков у антивоенных активистов. В Москве полиция пришла к муниципальным депутатам: к 88-летней матери Сергея Цукасова, к Владимиру Залищаку, а также к кандидату на выборах в Госдуму Михаилу Лобанову. Никаких обвинений им предъявлено не было, но Лобанова избили, а позже, видимо в целях оправдания применения силы, обвинили в "неповиновении законным требованиям сотрудников полиции" и осудили на 15 суток. В Тюмени обыски прошли у журналистов Артура Галиева и Никиты Кифорука, в Ижевске – у бывшей главы штаба Навального Резеды Абашевой.

В этот же день против находящегося в колонии по Московскому делу Владислава Синицы возбудили новое уголовное дело за его антивоенную позицию, высказанную, по версии следствия, в колонии.

За каждой из таких новостей стоят десятки людей в России: адвокаты, активисты, часами стоящие перед судами – и, если повезет, то в коридорах и залах этих судов – группы поддержки, волонтеры на горячей линии "ОВД-Инфо", региональные журналисты. Так было уже давно. Но теперь их деятельность сопровождает звенящая тишина. Вроде бы все делают все то же самое. Но об этом уже никто не знает.

На личном уровне – не легче: ощущаешь себя либо в кругу врагов, либо среди призраков уехавших друзей и родных.

Почти все мои разговоры в дни Нового года – это бесконечные вопросы к себе, и все об одном и том же: где твоя собственная граница? Граница самоцензуры, граница сотрудничества и включения. Особенно среди сотрудниц (сотрудников уже почти не осталось) НКО, социальных или культурных организаций и объединений. Одна волонтерка, помогающая украинцам, подвела итог года так: это постоянный моральный выбор. Где сказать, а где промолчать, можно ли подать на президентский грант или нельзя? С одной стороны, лучше государственные деньги потратить на помощь нуждающимся, а с другой стороны – противно. Можно ли платить налоги? Вроде как наши налоги в местные бюджеты уходят, а не на войну, а с другой стороны – бог его знает, что они сделают с этими деньгами.

Каждая из нас находит свой способ плавания в этом море бесконечных вопросов без ответов. Волонтеры уже 10 месяцев каждый день сталкиваются с моральными выборами второго и третьего порядка. Как быть, когда у тебя просят помощи в том, что кажется безумием: например, остаться в России или получить российский паспорт? А если это маломобильная женщина старшего возраста, у которой тут родственники? А если среди беженцев есть мужчина, который бьет свою жену? А если один из родителей хочет везти ребенка обратно в Украину, а второй – оставить в России? А если человек хочет вернуться туда, где прямо сейчас бомбят? И так каждый день.

У этих вопросов нет ответов. Не только правильных. Их нет вообще. Для меня лично помощь украинцам, оказавшимся в России – это форма репараций. Я очень держусь за эту формулу. Она спасает. Потому что она требует той помощи, которую просят. А не ту, которая "морально правильная". Что попросили, тем и помоги. Если можешь. Если нет технической или какой-то другой возможности – помоги там, где можешь.

У активисток и активистов другие выборы: выйти с пикетом на пять минут и получить статью – смысла не видно, а риск большой. Некоторые в итоге совершают такие жесты отчаяния: возьмут коктейль Молотова, кинут в военкомат – и отправляются в тюрьму. О первом в этом году поджоге военкомата СМИ сообщили уже 1 января. Неизвестный кинул или кинула коктейль Молотова в один из военкоматов Москвы.

Нас так много учили тому, что надо сохранять достоинство и переживать тяжелые времена с гордо поднятой головой. Вот только времена были другие: тогда нападали на нас – государственный ли террор, внешняя ли агрессия. Но если тебя бьют, есть особая сила в том, чтобы устоять на ногах. Встречать Новый год в тюрьме или под обстрелами – это подвиг, о которым мы знаем из книг и которым я восхищалась с детства. Когда я читала Евгению Гинзбург о том, как ее сокамерница перед новым 1937 годом две недели хранила кусочки сахара, чтобы в новогоднюю ночь чокнуться кружками со сладкой водой, или слушала рассказы своей бабушки о елке в новом 1942 году в Ленинграде, в этих небольших способах самосохранения мне виделась особая, важная, внутренняя доблесть.

Но сегодня напали мы. И сейчас в России нет доблести. Ни в том, чтобы остаться, ни в том, чтобы уехать, ни в тюрьме, ни на свободе. Ни в том, чтобы возделывать свой сад вопреки всему, ни в том, чтобы бросить его.

Каждый встречает этот Новый год как смерть – в одиночестве. Сколько бы ни было людей вокруг.