Украинское правительство все еще не урегулировало законодательство, необходимое для расследования военных преступлений, совершаемых в ходе вооруженного конфликта на востоке страны. Поэтому правозащитники сами разработали соответствующий законопроект и провели адвокационную кампанию. В сентябре этого года депутаты Верховной Рады проголосовали за него в первом чтении. Но правозащитники опасаются, что повторное голосование может не состояться.

О необходимости установить ответственность за военные преступления и препятствиях для этого мы поговорили с Александрой Матвийчук, украинской правозащитницей, главой общественной организации "Центр гражданских свобод".

Какие преступления называют военными?

Правовое определение военных преступлений закреплено статьей 8 Римского устава Международного уголовного суда. Если говорить простыми словами, то это вид международных преступлений, контекстуальным элементом которых является вооруженный конфликт, международный или немеждународный. Эти преступления имеют различную форму, например, пытки военнопленных, использование населения в качестве живого щита, использование оружия массового поражения. Это не любые преступления, которые совершаются во время войны, а самые серьезные из них.

Такие преступления совершаются на востоке Украины?

В 2014 году "Центр гражданских свобод" стал первой правозащитной организацией, которая отправила в Крым и на Донбасс свои мобильные группы. На тот момент — конец февраля 2014 года — мы даже не подозревали, что началась война, но уже начали документировать нарушения прав человека и военные преступления. Большинство их них были связаны с похищениями людей, пытками и внесудебными казнями. Я лично говорила больше чем с сотней людей, которые вышли из плена. Они рассказывали, как их били, насиловали, некоторым отрезали конечности, одной женщине вынимали глаз ложкой. Война продолжается, и этих историй становится все больше.

Тогда мы начали искать возможность как-то остановить эту безнаказанность. Задокументированные преступления мы поделили на две группы: те, на которые органы украинского государства не могут повлиять, и те, которые являются их прямой ответственностью.

Как такие преступления квалифицируют и расследуют в Украине?

У нас есть статья 438 Уголовного кодекса Украины (“Нарушение законов и обычаев войны”), которая устанавливает ответственность за военные преступления. Но она абсолютно нерабочая. В ней нет четкого определения, что такое военные преступления, она ссылается на международное право. То есть нужно знать около 30 международных договоров и уметь их использовать.

В Украине как в стране бывшего Советского Союза, которая возобновила независимость и пытается построить развитую демократию, уровень правового сознания остается инструкционным. То есть, если это не прописано в Уголовном кодексе, никто не будет искать международную конвенцию и пытаться ее применить. Поэтому, проанализировав судебные дела за последние шесть лет, мы обнаружили, что до недавнего времени было всего лишь два приговора за совершение военных преступлений.

Статья 438 должна была быть изменена и приведена в соответствие с международным уголовным правом еще в 2014 году. Ладно, этого не сделали в первый год войны. Но уже прошло шесть лет войны, а статья до сих пор остается нерабочей. Ничто Украину не оправдывает за то, что она не нашла времени и желания изменить это. Так мы поняли, что де-факто нет ответственности за военные преступления, и разработали свой законопроект.

Как эту ситуацию может исправить ваш законопроект?

Есть огромное количество военных преступлений, которые неправильно квалифицированы. Мы провели исследование и обнаружили, все эти преступления расследовались как общеуголовные: либо как ординарные убийства, похищения и пытки (в первые годы войны), либо как участие в незаконном вооруженном формировании и терроризм.

Почему военные преступления нельзя называть общеуголовными? Во-первых, это не отображает природу преступления. Например, мы видим в СМИ сообщение о задержании участника незаконного вооруженного формирования, который на блокпостах принуждал женщин к сексу. Как это квалифицируется? Это не называется военным преступлением в форме сексуального насилия — это называется участием в незаконном вооруженном формировании. Но этот человек не просто участвовал в незаконном вооруженном формировании, он женщин на блокпостах насиловал.

Во-вторых, у международных преступлений намного выше уровень наказания. В-третьих, общеуголовные преступления имеют сроки давности. Когда эти сроки проходят, дело должно либо передаваться в суд, либо закрываться. Все преступления, которые сейчас открыты как общеуголовные и по которым следователи в силу разных причин — у нас же часть страны оккупирована — не могут провести следственные действия, будут закрыты, потому что пройдут сроки давности. С международными преступлениями иначе: проходят годы, меняется политическая обстановка, и люди предстают перед лицом правосудия.

Кроме того, в международном праве существует императив, что за военные преступления не бывает амнистии. Это очень важный вопрос, потому что амнистия — это составляющая часть любого плана национального примирения после вооруженного конфликта. Это составляющая часть многих мирных соглашений. И она, естественно, должна быть и в случае российско-украинской войны. Но люди, которые совершают военные преступления, не могут быть амнистированы. Поэтому, возвращаясь к примеру с участником незаконного вооруженного формирования, который насиловал женщин на блокпостах, но был наказан по общеуголовной статье — он может легко подпасть под амнистию. Украина до сих пор не привела в порядок Уголовный кодекс и тем самым запустила механизм холодной амнистии. Пройдут все сроки — и эти дела просто закроются, и по факту эти люди будут амнистированы. Эти проблемы призван решить наш законопроект.

Вопрос амнистии может повлиять на то, что военные преступления так и не будут расследованы должным образом?

Да. Россия все эти годы активно выкручивала Украине руки на минских переговорах, требуя тотальную амнистию. Это закреплено в пункте 5 Минских договоренностей: "Обеспечить помилование и амнистию путем введения в силу закона, запрещающего преследование и наказание лиц в связи с событиями, имевшими место в отдельных районах Донецкой и Луганской областей Украины". Как это сформулировано? Это вообще ни о чем.

Минские договоренности не перечеркивают Женевские конвенции, Гаагскую конвенцию, международное гуманитарное право. Но теоретически можно представить ситуацию, когда украинское руководство, которое ведет переговоры с Россией, скажет: "Сейчас не надо ничего принимать, не нужно сердить Россию".

Кто и как долго работал над этим законопроектом?

Мы пытались понять, как остановить практику массового похищения и пыток людей на оккупированных территориях. Одна из проблем, которую мы увидели, — это полная уверенность в своей безнаказанности. Люди, которые совершают такие преступления, уверены, что им за это ничего не будет, что, даже если ситуация изменится, они будут амнистированы или в крайнем случае обменяны. Понимание безнаказанности основано на том, что эти преступления расследуются как общеуголовные, а не международные. Поэтому мы поставили себе цель разработать законопроект, который бы гармонизировал уголовный кодекс с международным уголовным и гуманитарным правом и тем самым подал бы сигнал на оккупированные территории, что за абстрактным Путиным спрятаться не удастся, что каждый будет отвечать за то, что он совершил. Для нас это вопрос не только справедливости за прошлые, но и за нынешние и будущие действия. Мы надеемся, что это сработает как охлаждающий эффект и сохранит людям жизни.

Пять лет назад мы загорелись этой идеей и создали рабочую группу, куда вошли лучшие в Украине юристы-международники, практикующие адвокаты, ученые и представители международных организаций. Мы разработали качественный законопроект, он прошел много обсуждений, в том числе на международном уровне. После этого у нас началась долгая борьба за то, чтобы он стал законом. Первый раз мы решили зарегистрировать его еще через прошлое правительство, при Петре Порошенко. Целый год мы убеждали правительство, что этот законопроект важный и нужный. Что мы только не делали: выходили на акции вместе с жертвами военных преступлений, встречались с министрами. Мы проводили целую адвокационную кампанию, и, в конце концов, правительство зарегистрировало этот законопроект.

В день голосования с помощью дружественных народных депутатов мы пригласили в кулуары Верховной Рады людей, освобожденных из плена. Они встречали депутатов, которые шли на заседание, рассказывали им свои истории, просили проголосовать за законопроект. И за него проголосовали в первом чтении. Но потом получилось то, что и ожидалось: поскольку сменился президент и парламент, нам пришлось начинать эту работу сначала, пришлось регистрировать законопроект заново. После очередной адвокационной кампании в сентябре его приняли в первом чтении. Но у нас нет никакой гарантии, что в скором времени его примут в целом.

Чего опасаются люди, которые сопротивляются принятию этого законопроекта?

Нужно сказать честно, что законопроект очень сложный. Собственно, у нас очень мало юристов-международников.

Когда мы объясняли депутатам, ссылаясь на решения Европейского суда, что этот закон может быть использован для оценки преступлений, которые имели место в течение 2014 — 2016 годов, они отвечали, что у нас запрещено обратное действие закона во времени. И нам приходится объяснять, что нет, это не обратное действие закона во времени, а применение международного права к событиям прошлого.

Более того, Украина еще до начала войны имела целый ряд международных обязательств. Она подписала Женевские конвенции, Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него. То, что мы не конкретизировали эти преступления в нашем уголовном законодательстве, это наша недоработка. Но обязательства у нас были. Для меня проблема все же не в этом незнании, а в безразличии. Я бы могла сказать, что кто-то блокирует этот законопроект, но нет, его просто не двигают.

Какие могут быть проблемы с применением этого закона на практике?

Если законопроект примут, его будет сложно использовать. У нас было неподготовленное законодательство, поэтому можно представить, какой низкий потенциал у наших правоохранительных органов и судебной системы. Если бы законопроект приняли быстро, как мы на это рассчитывали и как оно должно было быть, то у нас было бы больше времени вместе с международными партнерами обучать украинских следователей, как правильно квалифицировать и расследовать международные преступления. Точно так же проводились бы целые программы подготовки судей, как рассматривать дела по военным преступлениям — у них же нет такого опыта. То есть нужно учиться, как использовать этот закон на практике. И мы должны были это делать, вместо того, чтобы тратить так много времени на первую ступень — принятие закона.

Из позитивного — в прошлом году в Офисе Генерального прокурора был создан отдельный департамент, который работает как координационный центр по расследованию международных преступлений. И они как раз сейчас пытаются спасти все эти уголовные производства, которые были неправильно квалифицированы, и переквалифицировать их в условиях неработающей статьи. Они пытаются выстроить систему, чтобы на уровне Луганской и Донецкой областных прокуратур также были подразделения, в которых бы работали люди, которые знают, что такое международные преступления. Но это только первый шаг.

Принятие этого закона можно назвать составляющей переходного правосудия, о котором сейчас говорят в Украине как о необходимом шаге для выхода из войны?

Да. Переходное правосудие содержит несколько элементов. Это вопрос правды о конфликте, какой бы она не была. Говорить открыто и честно о нарушениях всех сторон конфликта. Это вопрос проведения реформ и создания такой правоохранительной и судебной систем, чтобы люди не прибегали к насилию, а использовали механизмы права.

Переходное правосудие — это о запросе людей на справедливость. Я говорила с несколькими сотнями людей, которые вышли из плена.

Пусть она отложена во времени, но она существует. И если она не будет дана им в рамках права, то можно предположить, что это откроет дорогу к другим, незаконным формам восстановления справедливости.

Понятно, что амнистия должна быть частью мирных соглашений и национального плана примирения. И здесь будет очень много сложных и болезненных вопросов, о которых сейчас, к сожалению, в украинском обществе не говорят. Говорят только лозунгами "Крым — Украина", "Донбасс — Украина". Это правильные лозунги, но нужно искать ответы и на сложные вопросы. Как мы будем жить после реинтеграции, когда бы она ни произошла, вместе, в одном государстве?

Но то, что военные преступники должны быть наказаны, — это один из постулатов международного права.

В первые годы войны мы обнаружили, что люди, которые координировали военные преступления, были не просто рядовыми исполнителями. Мы контактировали с коллегами из других стран и выяснили, что эти же люди работали и в Приднестровье, и в Чечне, и в Абхазии, и в Осетии. И я больше чем уверена, что, если бы мы контактировали с сирийскими правозащитниками и сверили бы наши списки, то обнаружили, что эти люди были и в Сирии. То есть Россия использует конфликт как метод достижения геополитических интересов в разных точках, и у нее есть люди, обученные, как быстро установить контроль над территорией. Военные преступления — это как раз метод быстрого установления контроля над территорией. Активное меньшинство понимает, что либо их сейчас убьют, либо они уедут. А пассивное большинство понимает, что лучше не сопротивляться. Если эти преступники будут не наказаны, встанет вопрос, в какую следующую точку они поедут отрабатывать свои умения.

На что влияет то, что Украина до сих пор не ратифицировала Римский устав?

То, что Украина не ратифицировала Римский устав, значит, что мы не стали полноправными членами Международного уголовного суда. Несмотря на это, Украина подала две разовые декларации в Международный уголовный суд. Он открыл рассмотрение по украинскому делу, и сейчас мы находимся на стадии предварительного расследования. В этом году, если бы не было пандемии, офис прокурора уже объявил бы, переходим ли мы к стадии основного расследования.

То, что Украина не стала членом Международного уголовного суда, бьет по Украине. Потому что у нас есть одни обязанности как у страны, которая подала декларацию, но нет никаких прав. Мы не можем подавать документы на национальном языке, не можем голосовать на собраниях ежегодной ассамблеи, когда утверждается бюджет.

Но это никоим образом не снимает ответственности расследовать военные преступления с национальных органов следствия и судов. Международный уголовный суд в силу своей политики концентрирует внимание на людях, которые отдавали приказы — на руководителях государства, на командирах вооруженных формирований, которые, может, и не совершали преступления своими руками, по принимали решения, что сделали возможными их совершение. Поэтому низовое и среднее остается ответственностью украинского государства.

Мы давно поддерживаем и требуем от государства ратифицировать Римский устав. Но, когда его ратифицируют, это не будет означать, что следствие и суды могут расслабиться. Они тоже должны делать свою работу.

В чем, по вашему мнению, причина того, что Римский устав не могут ратифицировать?

Причина комплексная. С 2014 года мы ведем кампанию за ратификацию Римского устава. И одним из результатов нашей компании была отправка разовых деклараций в Международный уголовный суд. Потом, в 2016 году, мы добились внесения изменений в Конституцию Украины, потому что сначала преграда для ратификации была исключительно правовой. В 2001 году Конституционный суд вынес решение о том, что нельзя ратифицировать Римский устав, пока не будут внесены изменения в статью 124 Конституции Украины. И в 2016 году, когда проходила первая волна судебной реформы и вносились изменения в Конституцию, мы не без боя добились, чтобы в статью 124 внесли поправку о том, что Украина может ратифицировать Римский устав Международного уголовного суда. Это была промежуточная победа, потому что, кроме этой правки, были переходные положения. И там было написано, что именно эта правка вступит в силу только через три года.

Почему это было сделано? Я очень много общалась с депутатами и Офисом президента, который курировал эту реформу, и пришла к выводу, что здесь сыграла роль банальная неграмотность и мифы вокруг Международного уголовного суда. Наши оппоненты говорили, что Россия будет использовать это в своих целях, что она отправит туда тысячи сфабрикованных дел, и Украина будет просто отбиваться. Но это не выдерживает никакой критики. Потому что Международный уголовный суд уже начал расследование, если Россия захочет, она уже может что угодно туда отправить. Кроме того, суд на этапе основного расследования сам проводит расследование, он не верит ничьей стороне, а открывает в стране полевые офисы со своими следователями. Украинская власть также боялась, что Международный уголовный суд с подачи России начнет преследовать украинских военных — а мы слышали такое, что, поскольку война не объявленная, а гибридная, то солдат будут судить только за то, что они защищали свою страну с оружием в руках.

Мы объясняли, что в интересах украинского государства проверять все возможные факты нарушений со стороны украинской армии. И если они имели место, то привлекать виновных к ответственности. Потому что мы же чем-то отличаемся от незаконных вооруженных формирований, с помощью которых Россия захватила часть территории и установила там свой контроль.

Если Украина будет это делать, Международный уголовный суд не имеет права вмешиваться. Он своего рода Дамоклов меч — висит над страной и говорит: "Исполняйте свои обязанности".