"Марш Матерей", Москва, 16 августа 2018. Фото: Утэ Вайнманн. Публикуется с разрешения автора.

Горы мягких игрушек на улицах и площадях российских городов стали едва ли не обыденной картиной: страна с чудовищной регулярностью скорбит о детях, взятых в заложники, погибших в огне – и, наконец, брошенных за решетку. С властями, неспособными – а то и не желающими – создать полицию, способную защитить от настоящих, а не выдуманных бандитов, вложить бюджет в пожарную охрану и выстроить систему правосудия, выходят бороться матери и отцы.

"Родители" и "дети" – и как частные лица, и как поколения – все чаще становятся фигурантами громких политических дел или процессов. Кто-то выходит на площади, а кто-то объединяется в сообщества в соцсетях; кто-то требует для "детей" смягчения приговора, а кто-то – наоборот ужесточения (как это было в городе Березовском). Объединяет всех этих людей одно: в конфронтации с властью они апеллируют к тому, что они – родители, и потому несут ответственность за судьбу следующего поколения.

При этом и потерявшие в пожаре целые семьи кемеровские отцы, и участницы недавнего "Марша Матерей" утверждают, что выступают исключительно как частные лица и не занимаются политикой, взывая к этической, а не к политической стороне вопроса.

О том, что означает появление "детей", "матерей" и "отцов" в протестном движении – и о том, чего они могут добиться – oDR поговорил с социологом семьи, профессором Высшей Школы Экономики Жанной Черновой.

Почему родительство внезапно стало одновременно и протестной ролью, и протестным ресурсом?

Нельзя сказать, что это произошло так уж внезапно. И мои собственные исследования, и исследования коллег показывают, что начиная с 2000-х годов мы переживаем настоящий родительский бум. Возникает новый массив переводной литературы, появляются русскоязычные журналы, телепрограммы и сайты, которые делают счастливое родительство очень важной ценностью.

При этом нужно рассматривать 2000-е как период, в котором сформировался вертикальный общественный договор между государством и обществом. Государство предложило гражданам не не участвовать в политике в обмен на невмешательство в их частную жизнь. С одной стороны, шло изменение общественных установок, социальных норм, отношения к родительству. С другой стороны, в благополучные нулевые произошло формирование среднего класса, люди смогли создать определенную экономическую базу и сформировать новые стили жизни. Таким образом, за 2000-е сформировалось устойчивое понимание того, что семья это очень важно, и со стороны родителей и со стороны детей.

До определенного момента можно было наблюдать параллельное существование людей, занимавшихся детьми, и государства, которое в этот процесс не вмешивалось. Но начиная c середины 2000-х и с введением материнского капитала, государство пересматривает собственный договор с гражданами. Обмен невмешательства в политику на невмешательство в семейную жизнь был нарушен со стороны государства. Государство стало претендовать на то, чтобы не только регулировать рождаемость, но и контролировать то как воспитываются юные граждане: это и всплеск патриотического воспитания, и заявление сделать единый учебник истории.

К концу 2000-х власть переопределяет общественный договор и начинает формировать другую повестку дня, говоря о традиционных семейных ценностях, о каком-то правильном воспитании. И родители, чтобы решить свои проблемы, начинают активно использовать те слова, которые им предлагает государство.

Как мне кажется, родители являются политической силой. Это не та политическая сила, которая совершит революцию – но это сила, способная решать мелкие проблемы в сообществах: "Давайте сами сделаем ремонт в нашей группе" или "Давайте выступим против застройки, потому что мы лишимся детской площадки"
.
Вот такого очень много и Интернет, конечно, является большим ресурсом.

"Дети" против несправедливого суда. "Марш Матерей", Москва, 15 августа 2018. Фото: Утэ Вайнманн. Публикуется с разрешения автора.

Мои собственные исследования показывают, что есть успешные случаи, когда группы родителей могли приписать себе победу. Например, когда в 2010 году из-за последствий кризиса в Петербурге сократили финансирование городской программы на новые репродуктивные технологии, женщины объединились в группу, потом из онлайна вышли в офлайн, писали письма, записывали сюжеты для СМИ – и на следующий год городской бюджет был увеличен в два раза. Во многом, это их заслуга. Эти женщины изобрели прекрасную деструктивную вещь: они писали письма представителем городской и федеральной власти, призывая их оказать помощь: "Ведь наши нерожденные дети — это нерожденное будущее России".

С начала 2000-х отношение государства к гражданам очень изменилось. Для родителей повестка дня сегодня – избежать прямого вмешательства в частную жизнь и по возможности использовать государство для решения своих проблем.

Когда вы говорите о родителях как о политической силе – это во многом звучит как ваша исследовательская интерпретация. Ведь те, кто участвует в разного рода протестах именно как родители сознательно декларируют свою аполитичность: начиная от кемеровского бизнесмена Игоря Вострикова, потерявшего в "Зимней вишне" всю семью – и заканчивая журналисткой "Новой" Анной Наринской, организовавшей "Марш Матерей". У этих людей очень разное, а то и противоположное отношение к власти – от полной лояльности, как у Вострикова до исключительно критического настроя, как у Наринской – но объединяет их то, что на улицу они выходят исключительно с девизом "яжемать". Почему так активно, так декларативно подчеркивается отмежевание от политики?

Потому что мы живем в такой гибридной, полу-авторитарной системе, где люди знают, что будет, если ты будешь открыто говорить о том, что имеешь претензию на изменение политического строя. За декларативной аполитичностью стоят прагматика и рационализация действий. Если ты выступаешь как политический оппонент режиму, то еще не факт, что ты выдержишь эту борьбу. Поэтому на первый план выходит политика малых дел: эффективно начать говорить на их языке, чтобы повернуть ситуацию на свою сторону, как те матери нерожденных детей РФ.

Политическую деятельность можно рассматривать шире, чем просто создание оппозиционной партии. Мы понимаем, что государство может действовать напролом, а может использовать более изощренные стили воздействия на граждан – через средства массовой информации, через образование. И граждане тоже компетентны, и они тоже видят и понимают зачищенное политическое поле и невозможность протеста.

Отцы тоже участвуют в "Марше Матерей", Москва, 15 августа 2018. Фото: Утэ Вайнманн. Публикуется с разрешения автора.

Также меняется и детство. Мы видим, что изменяются возрастные границы взрослости – это связано с тем, что общественное устройство изменяется.

Революционер – это все-таки профессия, а здесь люди просто хотят отстоять свою частную сферу, получить возможность заботиться о детях, их безопасности. В целом, социальная среда очень враждебна и к детям, и ко взрослым. Разговор в терминах родительства становится адекватным, эффективным способом диалога с властью.При этом родительство рассматривается и гражданами, и государством, как легитимный ресурс: появление матери-защитницы в конфликтах по поводу правоприменения перестало кого-либо удивлять. Есть категория подсудимых, которая оказывается в роли детей, как Анна Павликова и Мария Дубовик, которым сейчас по 18-19 лет, или как некоторые обвиняемые по делу "Сети". Однако еще сто лет назад никому не приходило в голову считать их ровесников – студентов-народовольцев – детьми. Дискурс борьбы и справедливости, безусловно, существовал, но не было детей и родителей как фигурантов: если кто-то вступался за молодых революционеров, то это были люди близкие по убеждениям, а не родству (что не отменяет, конечно, матерей-просительниц в закрытых кабинетах). Сегодня же на действия властей общественность пытается повлиять петицией с девизом "Отпустите их к мамам". Почему о 18-19-20 летних людях мы сегодня публично, и в том числе, в контексте правоприменения говорим как о детях?Это все те же изменения, которые касаются семьи и родительства в конце ХХ века, в 1980-е и 2000-е, когда родительство становится доминирующей ценностью, отдельной сферой самореализации. Родительство становится более гуманистическим: не только понимание себя в роли родителя и отношение к своему ребенку, но и отношение к чужим детям и к детям вообще. Мы видим всплеск благотворительности, увеличение количества людей, которые берут детей-сирот в свои семьи.

Увеличивается возраст получения образования, в том числе, одно из доказательств взрослости – обретение профессии – отодвигается во времени. Молодые люди позже вступают в брак, позже заводят детей, и это не потому что они неответственные, а просто меняется представление о стандартных жизненных сценариях.

Мы можем мыслить в категории "молодые взрослые" для того, чтобы показать, что привычные нам возрастные границы детство-юность-взросление растягиваются. В первую очередь, это связано с демографическими характеристиками общества – с увеличением продолжительности жизни в целом.

На политическом уровне тоже происходят изменения. Министр Вероника Скворцова говорит, что мы должны продлить возраст детства до 30 лет. Увеличение продолжительности жизни меняет не только пенсионный возраст, но и возраст детства. Получается достаточно парадоксальная ситуация. Юридические нормы определяют молодых людей как взрослых в 18 лет. Но государство понимает, что за 18-летней девушкой будут стоять родители, которые будут ее защищать. Поэтому здесь логично использовать категорию ребенка.

Учитывая такое торжество гуманистического родительства, можно ли сказать, что сейчас вообще есть конфликт поколений?

Согласно исследованию Сбербанка и наблюдениям других экспертов, например, Екатерины Шульман, миллениалы – не социальные бунтари. Самое главное качество, которое они ценят – это саморазвитие. По сравнению с поколением Х (последним советским поколением – прим. ред.), миллениалы более консервативны в плане ценностей, они озадачены тем, чтобы не расстроить своих родителей, демонстрировать то поведение, которое ожидают их родители.

Я бы сказала, что сейчас мы видим уже второе поколение, которое воспитывается в семьях, где в большей степени ценятся доверие и взаимоотношение. Родители, которых мы видим сейчас – это последнее постсоветское поколение, условные бэби-бумеры 1980-х, которые сами росли в детоцентристских семьях. Мы все знаем стандартный набор образованного советского среднего класса крупного города: музыкальная школа, английская школа, фигурное катание и так далее. Эта модель, в которой родители готовы действовать в ущерб своим интересам, но при этом очень много вкладывать в ребенка. Они изменили родительскую культуру в России, они готовы защищать своих – и не только своих – детей.

Нужно добавить еще, почему возникает некая точка напряжения между семьей и государством. Социальный порядок российского общества базируется на насилии. Идея нового родительства, которое требует переговоры, выслушивание другой стороны, понимание потребностей ребенка, чуткость к его эмоциональному состоянию – эти постулаты современного родительства противоречат авторитарному стилю воспитания. Этот стиль жизни и эти ценности входят в противоречие с властью.

Социальный порядок российского общества базируется на насилииВ последнее время тема насилия становится обсуждаемой, это как раз болит. Здесь не произошла, к сожалению, модернизация гендерного порядка и отношений человека с государством. В своей частной сфере ты можешь найти партнера, который разделяет с тобой ценности более менее равного отношения к человеку вне зависимости от пола, возраста, этнической, сексуальной принадлежности. Но вокруг все равно – враждебная среда, где государство, наоборот, постоянно изобретает новую форму символического и реального насилия для того, чтобы возражать гражданам.

Получается, что возникают такие семейные ковчеги: один человек находит другого человека, и вместе они противятся насилию. При этом прямого столкновения с государством нет: только не трогайте нас здесь, мы строим семью.

Эти ковчеги – это крупные города, это средний класс.

Естественно и они, конечно, не герметичны – они все же так или иначе взаимодействуют с внешней средой, но как целое, как команда. Возможен ли политический протест там, где нет поколенческого протеста? Протестные движения, которые мы наблюдали в послевоенное время – шестидесятые на Западе , период распада Советского союза – очень сильно были подпитаны противостоянием поколения детей поколению отцов. Весь 1968 год про это, весь русский рок тоже про это. Но сейчас мы живем в эпоху, когда отцы и дети слушают один и тот же русский рок и пользуется одними и теми же соцсетями. Возможен ли в этой структуре эффективный протест против власти – или возможен только уход в свою семейственность?

Быть может, всплеск насилия со стороны государства по отношению к молодым и как следствие всплеск родительской активности по защите детей – это еще такой ответ на то, что Навальный смог мобилизовать молодое поколение.

Это не зайку бросила хозяйка - это хозяйку кинула система правосудия. "Марш Матерей", Москва, 15 августа 2018. Фото: Утэ Вайнманн. Публикуется с разрешения автора.

Если мы посмотрим на демографическую пирамиду в России, то молодые люди – это малочисленные группы, это как раз провал рождаемости 1990-х. Многочисленные группы – это "поколение Х", это люди, рожденные в 1980-е годы, которым есть, что терять. Они находятся в середине жизненного цикла, у них есть обязанности по отношению к детям и родителям. Они еще не все достигли потолка своей карьеры и благополучия, и если они могут выступать, то только против поколения своих отцов – поколения нашей политической элиты.То есть, поколение самых молодых оказалось, по сути дела, замешано в конфликте своих родителей с поколением условного Путина, а своей собственной повестки они не выработали? Не выработали, да и сорокалетние, грубо говоря, ее не выработали. Представим себе типичного представителя среднего класса – со всеми его финансовыми и семейными обязательствами, работой. Он применяет стратегию адаптации – от этого и произошел уход в частную сферу.

Но и миллениалы – не революционеры по духу. Когда я смотрю на студентов, я вижу, что они очень лояльны. Они все рассчитывают на хорошую спокойную карьеру с повышением социально-экономического статуса. Протестные настроения накапливаются, когда собственные ценностные установки и опыт сталкивается с насаждаемыми государством традиционными семейными ценностями. Студенты могут в целом быть лояльны к власти, но у них проявляются сильные протестные установки, когда возникают темы про феминизм или ЛГБТ. Это продолжение дискурса ненасилия.