Берлинский фестиваль для беженцев "Хорошо, что Вы здесь", в котором автор принимала участие. Сентябрь 2016. Источник: Schön, dass ihr da seid

. В конце сентября в нашу берлинскую квартиру - 120 кв.м., четыре комнаты, два санузла, паровое отопление, четвертый этаж - въехал жилец. На книжной полке, рядом с двухтомником Блока, встал справочник по Java Script на арабском языке. Интернет начал притормаживать из-за трансляций футбольных матчей по "Aль-Джазире”. Расход клубничного варенья увеличился втрое: Али, 25-летний сириец из Алеппо, мазал его на белую булку двухсантиметровым слоем, вызывая тем самым у моего трехлетнего сына чувство, близкое к религиозному экстазу.

Али прожил с нами месяц. Наша квартира была его временным пристанищем между скамейкой в парке Кепеник и собственным жильем. В августе, выписавшись из общежития для беженцев, Али должен был получить пособие на им же и найденную квартиру - но где-то в системе случился сбой, и пособия Али не досталось. Квартира, тем временем, ушла, и место в общежитии тоже. Али оказался на улице. Спального мешка у него не было: летом 2015 его унесло в Средиземное море вместе со всеми его остальными вещами - с рабочим ноутбуком, офисным костюмом и перевязанным черным поясом кимоно.

Сам за себя Али просить не привык, поэтому ночью он спал, подложив под голову ботинки, а днем ехал через весь город в свое бывшее общежитие, чтобы тайком принять душ, переодеться и отправиться на очередное интервью. О том, что ему негде жить, мы узнали от знакомой американки, которой он иногда переводил с арабского. "Пусть приезжает”, написала я, "у нас есть место”.

Ты - мать двоих детей, твой муж - специалист по терроризму, как вы не побоялись пустить в дом незнакомого араба? 

С тех пор я слышу в свой адрес один и тот же вопрос: как вы на это решились? Ты - мать двоих детей, твой муж - специалист по терроризму, как вы не побоялись пустить в дом незнакомого араба? Кто-то называл нас героями. Кто-то крутил пальцем у виска. Но и те и другие со мной разговаривали так, как будто принять дома беженца было проявлением каких-то особенных личных качеств - особенной храбрости, особенной щедрости или особенной безответственности - в то время как я просто действовала по привычке.

Эту привычку, наверное, можно называть привычкой к добру и суть ее - в автоматизме эмпатии. В рефлекторной готовности помочь. Мне сильно повезло: я росла среди людей, для которых эта привычка была чем-то само собой разумеющимся. Когда у одних что-то - соль, спички, время, силы, деньги до получки - заканчивалось, то другие быстро находили, где это, эакончившееся, взять.

Один из самых запомнившихся мне эпизодов моего дошкольного детства - это прибытие весной 1986 в Ленинград дальних родственников из городка в Гомельской области (всего в 170 километрах от Чернобыля). Когда в начале мая телевизор, наконец, заговорил об "облаке", мама взяла телефон и набрала их номер. Перемежая названия тяжелых металлов именами давно умерших дядь и теть, они по очереди кричали что-то друг другу, но громче всех было слово "Приезжайте!" В нашей двухкомнатной хрущевской квартире можно было поставить две раскладушки и постелить на кухне матрас. Именно на этих раскладушках и матрасах прожили весь май в Ленинграде мои дядя, тетя и их младший сын-третьеклассник.

Привычка к добру была, очевидно, нормой не только в моей семье - факт, в котором я смогла убедиться еще через два года, когда восставшая на дыбы земная кора уничтожила за пол-минуты армянский Спитак. Посылки собирались всем классом - кто-то складывал в коробки печенье, кто-то заворачивал в шерстяные носки банки с домашними заготовками. Пережившие блокаду бабушки несли сухари и спички. Мои родители упаковали детские вещи и постельное белье - ничего нового, все, извлеченное из недр шкафов. В школьном фойе гора коробок и пакетов росла несколько дней, пока ее не забрал почтовый грузовик.

Спитак, 1988. (c) Morten Hvaal AP/Press Association Images. Все права защищены.Еще через несколько лет, зимой 1991, на этом же месте, в том же фойе выросла другая гора коробок, с эмблемами Красного Креста и Армии Спасения. Всем детям в моем классе выдали килограмм апельсинов, два готовых немецких торта и по цветному рюкзачку. Я, одиннадцатилетняя, бежала домой через школьный двор в слезах: какого черта нас считают за нищих?! "Пусть забирают свои апельсины", закричала я, когда мама открыла мне дверь, "Не хочу есть чужое!" Взяв сетку из моих рук, мама положила ее на кухонный подоконник - рядом с банками китайской тушенки, которой отцу выплачивали его инженерскую зарплату. "Нельзя бросаться подарками", сказала она мне. "Когда люди хотят помочь, им говорят спасибо".

Оказалось, что мало уметь оказывать помощь, нужно еще уметь ее принимать. Именно эту мысль, похоже, не усвоили люди, отказавшие иностранным спасательным службам в доступе к тонущему “Курску”, и  решившие, что российским сиротам стыдно жить в американских домах.

Действовать по привычке - это не значит ни в чем не сомневаться и блаженствовать в своей святости

Действовать по привычке - это не значит ни в чем не сомневаться и блаженствовать в своей святости. Я поняла это через неделю жизни с Али, в ночь, когда из-за разъездов мужа я осталась дома одна с двумя детьми. Лежа в темноте, я вдруг осознала, что совершенно чужой мне человек носит ключи от моей квартиры в кармане своей куртки, и что с минуты на минуту он откроет дверь, снимет кроссовки и - что дальше? Почему его нет дома так поздно? Почему он не предупредил, что не придет ужинать? Разного рода "а вдруг?" поползли на меня из углов комнаты. А вдруг он сейчас где-то собирает бомбу из удобрений для фикусов? А вдруг он психопат? А вдруг он перережет мне горло, выкрадет детей и стащит мой макбук? В ужасе я выскочила в коридор и закрыла дверь на засов. К черту этого Али, к черту его сирийские проблемы, к черту это все - и вообще, причем тут я?!

Через десять минут я снова вернулась в коридор и вернула засов на место. Нельзя останавливаться на полпути. Нельзя играть в доверие: оно или есть, или нет - и это вопрос сознательного выбора. Нельзя путать помощь и дрессировку: если хочешь сделать что-то для другого, не жди в ответ виляния хвостом. Эти "нельзя" не сложились в моей голове за десять минут сами; их вложили в меня задолго до этого другие люди: семья, приютившая моего деда в блокаду. Подруга-учительница, в 25 лет усыновившая школьника, оставшегося сиротой. Классная руководительница, отдавшая залетевшей Светке из параллельного класса коляску своего сына. Это не я впустила в дом Али - это те, с кем я жила бок о бок всю свою жизнь, сделали так, чтобы я не смогла по-другому.

Привычка к добру формируется годами, передается из поколения в поколение и ее почти невозможно воспитать в одном, отдельно взятом индивиде. Однажды выпав из круговорота взаимопомощи, человек возвращается в него с трудом - в первую очередь потому, что добро почти никогда не приносит мгновенные дивиденды, а эффективность отдельных поступков нередко выглядит малоубедительной.

Действительно, так ли были нужны детям Кубы игрушки, которые им отправляли советские школьники? Действительно ли нужна пьющей матери-одиночке стиральная машина, на которую скидывались всем домом? Действительно, нужны ли были беженцам, пробиравшимся, подобно нашему Али, через балканские села, все эти бутылки с питьевой водой и ящики с яблоками (которые потом так некрасиво лежали вдоль венгерских дорог, о чем нам поспешили сообщить социальные сети)?

Лично я убеждена - нужны. Нужны не только тем, для кого они были предназначены, но и тем, кто собирал на них деньги, дарил, складывал в посылки - нужны для поддержания этой самой привычки к добру. Как спортсменам нужны не только Олимпийские игры, приносящие золото, но и муторные, скучные тренировки, на которых так просто растянуть мышцу или рассечь бровь  - так и обществу нужен муторный, скучный взаимообмен, от которого еще неизвестно будет ли толк. И именно этот обмен оказывается дискредитированным, когда из него делают идеологию.

Однажды выпав из круговорота взаимопомощи, человек возвращается в него с трудом

Мы - люди советского и пост-советского воспитания - слишком хорошо знаем, как на доброте одних стремительно наживаются другие. Грузовики с посылками в Армению далеко не всегда доходили до Армении. Макулатура, собранная пионерами, мокла под дождем. Оборудование, присланное немцами и американцами для детских больниц, оказывалось в частных клиниках. Мы не верим призывам к добру, потому что слишком часто  эти призывы доносятся из уст разного вида швондеров - людей, указывающие другим, где им во имя всего человечествы резать кроликов, а где есть суп жюльен. От любого нормального человеческого поступка стало за версту нести казенным домом. Швондеры научили нас не верить в искренность наших собственных намерений, не говоря уж о намерениях других людей.

Массовая - или хотя бы просто публичная - благотворительность вызывает у россиянина неслучайное подозрение: что пиарим, ради кого напрягаемся? И уж не очередного ли подвига от нас хотят? У добра появилась нехорошая тень: пафос. Мы справедливо опасаемся быть использованными - и колумнисты с дипломами психологов уверяют нас, что эта подозрительность и есть залог душевного здоровья: если вы, вопреки усталости, уступаете старухе место в метро, значит у вас невроз и комплекс неполноценности, объясняет один вполне здоровый человек аудитории, полной других вполне здоровых людей.

На споры о "достойных" и "недостойных" бедных, начатые еще королевой Викторией, можно потратить жизнь. Но ее можно потратить и на вещи получше: на риск, на столкновение с реальностью чужой беды, на привязанность к людям. Многие немцы идут по второму пути.

Источник: Jason Krüger / Ekvidi

. Отчаянно проклиная государство с его переполненными общежитиями, зависающими компьютерами и отсутствующими школами, они берутся решать проблемы беженцев своими силами: преподают немецкий после работы, организуют театральные представления в общежитиях, переводят у юристов и адвокатов.

Самые смелые берут сирийцев на работу в обход отстающих от реальности предписаний и законов: не чтобы эксплуатировать, а чтобы дать им встать на ноги. Оформив Али как практиканта, берлинская кейтеринговая компания платит ему по-черному - наличными - положенную ему зарплату квалифицированного программиста. Недавно Али снял квартиру и купил себе кашемировое пальто. Мы вряд ли когда-нибудь станем друзьями: наши взгляды на все более-менее важные вещи - воспитание детей, добрачный секс, правильный способ приготовления хумуса, политика Ассада - расходятся радикально. Но если когда-нибудь мы окажемся по разные стороны баррикад, мы будем смотреть друг другу в глаза, как равные.

О том, что инстинктивная жажда помочь другому, - нередко вопреки рассудку, - побеждает самую дикую ненависть, писал еще Василий Гроссман, и я ему верю больше, чем экспертам, утверждающим, будто Россия заселена людьми, отморозившими на экзистенциальном холоде способность сочувствовать, готовность помочь и умение поделиться.

Я верю в силу привычки к добру. Я знаю, что ее невозможно вытравить до конца - потому что она и есть суть человеческой натуры. Единственное обращение к нации, которое мне хотелось бы услышать в эту новогоднюю ночь, должно было бы звучать так: “Дорогие россияне! Вы лучше, чем вы думаете”. Эти слова нам вряд ли скажут из телевизора, поэтому мы скажем их друг-другу сами. Рано или поздно мы начнем жить так, чтобы пробуждать друг в друге не готовность к подвигу - а привычку к добру. Потихоньку. И без всякого пафоса.