Кладбище нерожденных детей, создано активистами прокремлевского движения «Наши». Москва, 2008. (c) Михаил Мецел / AP / Press Association Images. Все права защищены.Парадокс в том, что готовность, с какой публика подхватывает антиабортную риторику, – не только симптом всеобщего демонстративного одичания последних лет. Одновременно это и  оборотная сторона смягчения и "очеловечивания" нравов в повседневных бытовых практиках, которое происходит, несмотря ни на что, уже несколько десятилетий.

По всей строгости Трулльского собора

Аргумент, приравнивающий эмбрион на ранних стадиях беременности к уже рожденному человеку, а аборт, соответственно, к убийству, всего один. Он называется "вера".

В существование "души", которая не сводится к тому, что мы обычно понимаем под отсутствующей у эмбриона в первом триместре беременности психикой, а божественно "вдохновлена" в тело в момент зачатия, причем сразу же в "готовом", полноценном человеческом виде, можно только верить. Внутри такой системы верований дальнейшая логика безупречна: аборт не может быть допущен ни на каких основаниях, ну разве что за исключением случаев, когда сохранение беременности неминуемо приведет к гибели матери, да и то не факт.

Правда, Умберто Эко в эссе "О душе зародышей", опубликованной по-русски в сборнике "Полный назад!", пишет, что Фома Аквинский различал "растительную душу" у растений, "чувствительную" у животных и разумную — у людей. Эти "слои" души, по Аквинату , "впитываются" человеком последовательно, и у эмбриона есть только "чувствительная" душа — а разумная вдохновляется уже в более или менее сформированное тело. В какой мере cформированное, не говорится, но сам Фома Аквинский полагал, что после Страшного суда восстанут в том числе мертворожденные — но не эмбрионы.

В христианстве – и западном, и восточном – приняты, однако, правила Шестого Вселенского Собора, также  известного как Трулльский Собор, прошедшего  в 690 – 691 гг. в Константинополе. Правило 91 гласит: "Жен, дающих врачевства, производящих недоношения плода во чреве, и приемлющих отравы, плод умерщвляя, подвергаем епитимии человекоубийцы".

Наделение эмбриона субъектностью автоматически лишает субъектности женщину, от тела которой эмбрион всецело зависит

Можно бесконечно размахивать статистикой и мировым опытом, подтверждающими, что запрет абортов не снижает их количества, зато ведет к увечьям женщин в подпольных абортариях или от попыток самостоятельно избавиться от плода. Можно сколько угодно говорить, что наделение эмбриона субъектностью автоматически лишает субъектности женщину, от тела которой эмбрион всецело зависит, не будучи в состоянии существовать иначе как в нем. Можно до хрипоты напоминать, что в числе факторов, приводящих женщину к решению прервать беременность, часто не последнюю роль играет поведение второго участника зачатия. Это все не имеет никакого значения, если аборт - убийство: конечно, мы не можем разрешать убийства, даже если какие-то из них очень полезны для всеобщего блага.

Занятно дорисовать картину мира, опирающуюся на такую веру. В нем, если человек – взрослая женщина, то этот человек – скорее всего, убийца, часто серийный. По крайней мере в России: по данным на 2007 год, хотя бы один аборт в анамнезе был у 54,3% россиянок в возрасте от 18 до 49 лет, два и больше – у 32,9%, а среднее число абортов на каждую женщину составило 1,3. Да этот кровавый армагеддон задает планку, дотянуть до которой по силам разве что Гитлеру или Чикатило, а разбойники, насильники, убийцы "по пьяни" и им подобные – практически невинные  овечки. Государство, меж тем, разбойников с насильниками беспощадно сажает, а за аборт не только не наказывает, а еще и заставляет налогоплательщиков раскошеливаться. Это действительно стоит представить, в красках и в деталях – хотя бы для того, чтобы понять, чем такая картина мира соблазнительна.

По данным на 2007 год, один аборт был у 54,3% россиянок в возрасте от 18 до 49 лет, два и больше – у 32,9%

Верующие в тождество эмбриона рожденному человеку могут отдавать себе отчет в иррациональности и недоказуемости своей веры, которую светское государство вовсе не обязано разделять, и тогда их позиция существует на правах моральной. Именно так ее формулирует, в частности, РПЦ. В ее "Основах социальной концепции" аборт описан как "полноценное" убийство с религиозной точки зрения, но при этом призыва к запрету абортов нет. Да и совсем свежий казус с подписью патриарха Кирилла под петицией о запрете абортов, которую в аппарате патриархата сразу же принялись представлять как подпись "всего лишь" за выведение аборта из системы обязательного медицинского страхования, недвусмысленно обозначает границу, отделяющую в сегодняшней России кесарево от патриаршего.

Если же границу не демаркировать, а аборт – убийство, то его недостаточно просто запретить (впрочем, любой запрет – по определению – наказание, а не просто запись "нельзя"). Тогда он исчерпывающе описан в Уголовном кодексе: "убийство малолетнего или иного лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии". А это – срок вплоть до пожизненного или смертная казнь, но поскольку смертная казнь в России  не применяется, а пожизненное заключение не применяется к женщинам – то вплоть до 20 лет лишения свободы. Храм Живоначальной Троицы в Листах. Москва, 2006. Фото CC: Адам Бейкер / Flickr. Некоторые права защищены.Всерьез никто в здравом уме такого не предлагает, равно как никто не предлагает регистрировать эмбрион в ЗАГСе сразу после зачатия, давать ему имя (кстати, и крестить тоже), заводить на него ИНН, СНИЛС и что там еще полагается учтенному государством человеку. Потому что, вопреки алармистским настроениям, никто не собирается создавать в России теократию и, следовательно, запрещать аборты.

Это не значит, что причин для тревоги нет.

Закручивание гаек: медленно и болезненно

Недавнее назначение на пост детского омбудсмена Анны Кузнецовой, связанной с радикальным антиабортным православным движением "За жизнь", тем самым, что еще с 90-х расклеивает повсюду плакатики с расколотым младенцем, показывает, что государство аппроприирует ультраконсервативную повестку, смягчая ее, "очищая" от чрезмерной религиозности и обвешивая риторикой про демографию, суверенитет и прочее в этом роде. Так омбудсмен Кузнецова выступает за борьбу с абортами, но против тотального запрета; обратите внимание на параллелизм с историей о подписи патриарха.

Риск выведения операций по прерыванию беременности из системы обязательного медицинского страхования (вопроса о праве самой системы ОМС на существование касаться не будем) вполне реален с учетом установки на максимальное сокращение расходов бюджета, и прежде всего социальных. В профильном ведомстве возражают, формулируя, правда, весьма уклончиво: "введение дополнительных запретов (в том числе исключение абортов из программы государственных гарантий) должно быть тщательно взвешено с тем, чтобы соответствующие ограничения не привели к увеличению материнской смертности, связанной с криминальными абортами, и репродуктивных осложнений, включая бесплодие". Но ведомственный горизонт планирования короток, экономии требуют немедленно, а дополнительные издержки на ликвидацию последствий нести придется когда-нибудь потом.

Отмена бесплатных абортов станет наказанием за бедность

Несложно спрогнозировать, что отмена бесплатных абортов станет по существу наказанием за бедность. По данным Итогового отчета Росстата "Репродуктивное здоровье населения России 2011", в 2006 – 2011 гг. ничего за медицинскую помощь не платила лишь каждая третья прерывавшая беременность женщина, причем больше всего таких было среди жительниц сельской местности, многодетных и бедных. Во-первых, люди, у которых нет денег, будут их занимать, хотя они часто и без того уже чрезмерно закредитованы. А займы им предоставляют только микрофинансовые организации – на драконовских условиях, так, что в результате заплатить придется в несколько раз больше, изымая эти деньги из и без того скудного семейного бюджета. Во-вторых, возникнет рынок "абортов для бедных" - дешевых, но с соответствующими рисками. А массово протестовать те, кого это непосредственно коснется, не выйдут.  

Можно ожидать и дальнейшего административного усложнения абортов и, в особенности, усиления морального давления на женщин. За последние годы уже ввели право врача на отказ от проведения аборта, обязательное недельное (в общем случае) ожидание, с тем чтобы женщина могла "передумать", и ее к этому активно подталкивают, принуждая проходить "психологическое консультирование" и заставляя делать УЗИ с демонстрацией плода; полностью запретили "рекламу абортов". Последнее еще и смешно – надо полагать, богатое воображение законодателя рисовало женщину, скопившую немного денег и раздумывающую, на что бы приятное их потратить, то ли новое платье купить, то ли сходить в парикмахерскую, но потом, увидев где-то рекламу услуг по прерыванию беременности, решающую: "Нет, лучше сделаю аборт – изысканное удовольствие, ведь я этого достойна!"

Против аборта. Граффити недалеко от роддома в центре города Екатеринбурга. Фото: Перец Партенский / Flickr. Некоторие права защищены.Шутки шутками, но "запрет рекламы" абортов направлен адресно против частных клиник. Главный парламентский абортоборец Елена Мизулина пыталась и вовсе запретить им оказывать услуги по прерыванию беременности. Меж тем, именно в частных клиниках чаще прибегают к современным, щадящим методам ("мини-аборт" и медикаментозный аборт), а в государственных больницах, наоборот, предпочитают варварский, если для него нет специальных показаний, хирургический аборт ("выскабливание").

В 2009 году на хирургический аборт пришлось 30% всех прерываний беременности в частных и 70% в государственных медицинских учреждениях. Эта ситуация постепенно исправляется: у Росстата есть данные по мини-абортам, которых в 2004 было 20%, а в 2014 – уже 28%. Но антиабортная пропаганда любит оперировать астрономическими и взятыми с потолка цифрами "нелегальных" абортов, якобы тайно совершаемых именно в частных клиниках, да и ждать от коммерческой медицины усердия в убеждении женщин сохранить беременность вряд ли стоит. А значит – давление на них, скорее всего, будет усиливаться, даже несмотря на то, что для платежеспособных пациенток их услуги предпочтительнее.

А может, именно поэтому.

Самоисцеляющееся общество

Если бы абортоборцы взаправду хотели снижения числа абортов, им следовало бы закрыть свое шапито и спокойно наблюдать, как невидимая рука рынка (без тени иронии: именно рынка, что подразумевает личные свободы) все сделает сама.

Достигнув пика в 1964 году на трудно вообразимой цифре 169 абортов в год на 1000 женщин репродуктивного возраста, число абортов стало снижаться. В 80-е снижение застопорилось, но потом возобновилось, причем неуклонно: каждый без исключения год, начиная с 1989, абортов делали меньше, чем в предшествующем году, а в расчете на 1000 женщин коэффициент абортов за этот период снизился с 127 до 26 (в 2014), то есть почти впятеро.

Эти цифры к тому же завышены. В  силу правил медицинского статистического учета в России в общее количество зачем-то включены самопроизвольные аборты (выкидыши); их доля, по оценкам специалистов, составляет около 15%. Если же брать очищенный от них показатель, то Россия, хотя и сохраняет, увы, печальное лидерство в сравнении со странами ОЭСР, но хотя бы уже не выбивается из их ряда.

Число абортов достигло пика в 1964 - на трудно вообразимой цифре 169 абортов в год на 1000 женщин репродуктивного возраста

Здесь самое интересное – непрерывное снижение с 1989 года, без "антракта" на первую половину 90-х, несмотря на всю бедность и "нестабильность" этих лет и снижение рождаемости. Даже наоборот, именно тогда уменьшение было особенно быстрым. Причина очевидна: открылся доступ к контрацепции (вплоть до госзакупок и бесплатной раздачи нуждающимся) и появилось много источников информации, от сети центров планирования семьи, создававшихся в рамках федеральной целевой программы, до телерекламы презервативов.

Сворачивание "вседозволенности" под хорошо сейчас знакомыми нам всем реакционно-патриотическими лозунгами началось в конце 90-х. С тех пор гайки только закручивали – время от времени, понемногу, почти незаметно. Соответственно, замедлились и темпы снижения числа абортов: на уменьшение коэффициента абортов в той же пропорции, что в 90-е, в новом веке понадобилось уже полтора десятилетия. Однако снижение продолжается и, вероятно, будет продолжаться.

Похоже, в какой-то момент общество прошло "точку отказа" от того, что специалисты называют абортной культурой, – системы общепринятого репродуктивного поведения и представлений, в которой к аборту прибегают фактически как к средству рутинной "контрацепции", в которой аборт – нечто само собой разумеющееся, неприятное, но неизбежное, "дефолтный сценарий" для забеременевшей женщины. Во 1967 году на каждое живорождение приходились три аборта. Начиная с 2007 года рожать стали чаще, чем прерывать беременность.

За пределами карательной гинекологии  

Абортная культура напитана кровью, болью и оскорблением женщин. Абортная культура – это когда режут "на живую", а стоит закричать или заплакать – сразу услышишь, что, мол, в постели-то не плакала и любишь кататься – люби и саночки возить. Это окровавленная тряпка между ног, "тыканье" санитарок, невозможность даже отлежаться дома (точнее, больничный-то взять можно, но все знают, какой диагноз зашифрован в цифровом коде, а знать им этого не надо – поэтому лучше взять день или полдня за свой счет). Это понимание и принятие обреченности на следующий аборт, а потом еще и еще. Это ад.

Люди научаются жить в аду. Как показывает история – еще и не в таком. В этом помогают механизмы  психологические защиты, но они не "бесплатны": ценой за возможность не сойти с ума становится очерствение души. Чтобы раз за разом ходить "на чистку", как когда-то говорили, нужно научиться воспринимать эмбрион просто как сгусток клеток, как нечто наподобие подлежащей удалению бородавки. Весь антураж карательной гинекологии этой науке, надо сказать, весьма способствовал – голой, страдающей и униженной женщине не до тонких моральных рефлексий.

Позднее советское общество выглядит поразительно "детоненавистническим"

Эта  тема, которая еще ждет своего исследователя. Позднее советское общество выглядит поразительно "детоненавистническим". Дело не только в принятой тогда педагогической парадигме, по существу прямо запрещавшей родителям любить детей (возбранялось их "баловать", "зацеловывать", "перехваливать", утешать плачущего младенца, кормить по требованию и многое другое).

Но ведь акушерство было таким же карательным, как и гинекология. Муки и издевательства, через которые женщина проходила в роддоме, инсценировались как наказание ей за то, что занималась сексом, но ведь можно взглянуть на ту же проблему и под другим углом: получается, ребенок – это наказание. Еще один штрих – как косо смотрели на немногочисленные семьи с тремя детьми, как на некую не вполне приличную социальную аномалию. Действительно ли культура была "антидетской"? И если да, то почему? Какую роль здесь сыграло, если сыграло, насильственное перерубание нормальных механизмов биологической связи матери и ребенка, от повторяющихся абортов до вынужденного раннего отъема от груди?

Крушение коммунистического режима и тоталитарной парадигмы семьи, ханжеской сексуальной морали (слово "разведенка" исчезло из языка, а на незамужнюю маму перестали показывать пальцем уже лет 20 назад, по крайней мере, в больших городах), а главное – возможность не вырезать нежелательную беременность из тела, а избегать ее - все это подорвало переставшие быть необходимыми защитные механизмы вытеснения. Расчистилось пространство, на котором в принципе может идти разговор об аборте как о проблеме – моральной, эмоциональной и гендерной.

Время говорить против времени молчать

Но пока разговор не состоялся, потому что в это пространство с невероятной мощью хлынула  и захватила его волна мракобесной антиабортной пропаганды, сеющей вину, страх и ненависть. Есть все основания ожидать, что волна эта будет только усиливаться.

По мере постепенного отмирания "абортной культуры" говорить об эмбрионе как о "бородавке" становится все более дико. А пропаганда умело бьет по больному, по коллективной травме, рассеянной в миллионах личных драм, и успешно затыкает рот тем, без чьего голоса невозможно достижение какого-то нового общественного консенсуса.

Заявить "я делала аборт" стало эмоционально опаснее, чем сказать "меня изнасиловали"

В ряды "молчунов" пассивно поддерживающих абортоборческую пропаганду тем, что не возражают, вливаются и молодые благополучные женщины, научившиеся предохраняться, не имеющие собственного абортного опыта и потому плохо себе представляющие, как такое случается, и женщины постарше, сожалеющие о решениях, которые когда-то принимали. Вот где пригодился бы известный хэштэг #янебоюсьсказать: заявить "я делала аборт", пожалуй, стало эмоционально опаснее, чем сказать "меня изнасиловали". Особенно в самые последние годы с их жаждой надзирать и наказывать и повышенным спросом на ненависть, которую не насытить геями, украинцами, мигрантами и либералами. Женщины с их "нерожденными младенцами" (хотя и без них тоже) добавляют столько новой пищи!

Изуверский экстаз абортоборцев, как и весь остальной демонстративный восторг перед насилием и жестокостью, осуществляется, к счастью, в основном в поле символического. Но он так напорист, что вынуждает реагировать в ущерб всему остальному возможному – и необходимому – содержанию публичной дискуссии об абортах. Поэтому вся ответная повестка уходит в правозащитный или феминистский дискурс. Это хорошо, правильно и важно, но этого мало.

Может быть, пора идти на перехват. "Разговор о необходимости разговора" об этике уже начался. Аборт – одна из самых интеллектуально и философски сложных в нем тем. Потому что проблема аборта выходит на все главные вопросы жизни, вселенной и всего такого. Кому "принадлежит" тело женщины? Кому "принадлежат" дети? А кому "принадлежит" мораль? Неизбежно ли подавление человеческой сексуальности ответственным репродуктивным поведением? Преодолим ли гендерный диспаритет, связанный с репродуктивной биологией? Что такое человек?

Надо разговаривать.