24 марта oDR опубликовала статью Ильи Матвеева "Неолиберализм с российскими характеристиками" (в английской версии – "Russia, Inc."). Интенсивное обсуждение этого текста в социальных сетях возвращает нас к необходимости дискуссии о том, что такое неолиберализм, и насколько этот дискурс применим к описанию происходящего в России.

Я не столько оппонирую конкретным положениям статье Матвеева, сколько использую ее как пример того, что "неолиберализм" - не термин, а маркер идеологической повестки, и использование этого слова уводит нас от понимания природы политических и социальных реалий современной России.

В поисках термина

Слово "неолиберализм" придумал в 1938 году немецкий социолог и экономист Александр Рюстов, предложивший его как альтернативу традиционному либерализму laissez-faire. Под неолиберализмом первоначально понимали некий "третий путь", сочетание капитализма и свободной торговли с государственными интервенциями в экономику и с выполнением государством функций социальной поддержки.

Собственно говоря, идеи Рюстова и его единомышленников в значительной степени легли в основу послевоенных реформ Людвига Эрхарда в Германии – знаменитого "немецкого чуда". При этом критики справа, и прежде всего Людвиг Мизес, утверждали, что успехами Германия обязана рыночному компоненту реформ, прежде всего отказу от централизованного планирования и освобождению цен, и выступали против дирижистских аспектов тогдашнего неолиберализма. Таким образом, в первоначальном значении на оси "левое – правое" неолиберализм помещался левее классического либерализма. Впрочем, тогда это слово не прижилось и в широкий обиход не вошло.

Александер Рюстов (1885-1963) — немецкий экономист, социолог, историк. Источник: http://www.ruestow.org.Оно появилось вновь в 70-е, и уже совсем в другом смысле: им стали пользоваться критики экономических реформ в Чили, а вскоре и по сей день – любые левые оппоненты прорыночной экономической политики. Попытки аппроприировать название предпринимались, но успехом не увенчались.

Исследователи Тейлор Боас и Джордан Ганс-Морс провели мета-анализ 148 публикаций в академических журналах, вышедших между 1990 и 2004 гг., и пришли к выводу, что "термин часто бывает не определен, неравномерно применяется сторонниками разных идеологий и используется для описания чрезмерно широкого спектра явлений".

Раджеш Венугопал из Лондонской школы экономики подметил, что о неолиберализме охотно говорит кто угодно – но не профессиональные экономисты: в лексиконе даже известных дирижистскими взглядами Пола Кругмана или Джозефа Стиглица этого слова нет. "Неолиберализм служит риторическим и моральным инструментом, используемым социальными исследователями-неэкономистами в их критике для осмысления экономической науки и спектра экономических явлений, которые лежат за пределами их когнитивного горизонта и которые они не в состоянии постичь или оценить иным способом".

О неолиберализме охотно говорит кто угодно – но не профессиональные экономисты

За невозможностью определить неолиберализм как термин, но с тем, чтобы все же вести дискуссию, далее я буду опираться на словарное определение, например, из коллинзовского словаря: "современная политико-экономическая теория, одобряющая свободную торговлю, приватизацию, минимальное государственное вмешательство в бизнес, снижение государственных расходов на социальные нужды и т.д.", имея тем не менее в виду исключительную гибкость и вместимость дискурса о неолиберализме.

Илья Матвеев пользуется следующим определением, точнее, описанием: "За несколько послевоенных десятилетий неолиберализм из маргинальной идеологии превратился в могущественную силу, меняющую правила игры в глобальной экономике. Неолиберальные реформы включают сокращение барьеров для движения товаров и капитала; монетаристскую экономическую политику, ориентированную на борьбу с инфляцией; переход от прямого участия государства в экономике к дистанционному (arm’s length) регулированию; и наконец, приватизацию не только государственных компаний, но и некоторых функций государства, прежде всего в социальной сфере".

Здесь стоит обратить внимание на своеобразное представление об истории. Не только кратко обрисованной выше истории слова, которое за послевоенные десятилетия изменило значение. Но и о новейшей экономической и политической истории. Согласно точке зрения, представленной Матвеевым, выходит так, будто существует, или существовала некая изначальная, исконная модель роли государства в экономике, которую теперь неолиберализм видоизменяет: "переход от прямого участия государства", "приватизация государственных компаний и функций государства в социальной сфере".

Как ни критикуй либеральные реформы, трактовать их все же корректнее не как отклонение от "предначального порядка", а как возврат к нему

В действительности же и прямое участие государства в экономике, и сам факт существования государственных компаний, и масштаб социального государства, на сокращение которых были направлены рыночные реформы последних десятилетий, – плоды предшествующих интервенционистских (таких как американский "новый курс" или британский "послевоенный консенсус") или вовсе социалистических, от нацистской Германии до Чили времен Альенде и включая бывший советский блок, экспериментов.

Поэтому, как ни критикуй либеральные реформы, трактовать их все же корректнее не как отклонение от "предначального порядка", а как возврат к нему. Но даже заведомо гибкая терминология и ее публицистическая интерпретация не могут представить экономическую политику Путина как "неолиберальную": реальность упрямо отказывается лезть в прокрустово ложе идеологии.

Концепция против фактов

Илья Матвеев периодизирует новейшую историю России (90-е – начало нулевых; 2003 – 2008; 2009 – 2016) и в каждом параграфе обрисовывает политический контекст и соответствующую ему "очередную волну неолиберальных реформ".

Правда, если внимательно вчитаться в то, как автор описывает содержание этих "неолиберальных волн", конкретных шагов в сторону экономической либерализации ему удается припомнить очень немного – и совершенно справедливо, потому что много их никогда и не было. Здесь уместно  на мгновение отвлечься от общественно-политической полемики и признать, что в аргументации автора "Russia, Inc." идеология зачастую оказывается важнее фактов. 

Самый яркий пример - цитата из интервью Тимура Кибирова, который назван "героем либеральной интеллигенции": "Мне хотелось верить, что он [Путин] будет русским Пиночетом, прижмет и урежет свободы, зато быстро проведет либеральные экономические реформы. Свободы урезаны, реформ не проведено". Такая фраза у Кибирова действительно есть, только вот ей предшествует еще одна, красноречиво в цитату не включенная: "У меня были в начале путинского правления иллюзии, совершенно постыдные и глупые, очень недолго". Так публичное раскаяние поэта в былом заблуждении превращается в изобличение всей либеральной интеллигенции в любви к авторитаризму.

Говоря об экономических реформах первого срока Путина, Матвеев гораздо больше внимания и слов уделяет "классовым интересам буржуазии", чем простому перечислению этих реформ (их анализа и вовсе нет). При этом впроброс, без аргументов, если не считать ссылки на Карла Маркса, он формулирует тезис космического масштаба: оказывается, источником авторитарного дрейфа России было ни что иное, как проведение неолиберальных реформ. И, оказывается, обуздать парламент Путину потребовалось именно для их проведения.

В параграфе, посвященном периоду быстрого роста в середине нулевых, описаны госкапитализм по-русски, переход экономики, и прежде всего расширяющегося госсектора, под контроль силовиков и резкое увеличение финансирования социальной сферы. Из худо-бедно проведенных экономических реформ упомянута только "монетизация льгот", но это не мешает автору характеризовать общий вектор как "по-прежнему неолиберальный".

Москва-Сити. СС BY-SA 4.0 GURken / Викимедиа Коммонс. Некоторые права защищены.Правда, здесь же Матвеев формулирует ключевой, судя по тому, что он вынесен в заголовок английской версии статьи, тезис о России Путина как государстве-корпорации. По всей видимости, он считает действительно состоявшийся захват государства как монополиста на легитимное насилие триумфом и апофеозом "неолиберальной идеи"; к этой трактовке мы вернемся ниже.

Наконец, в разделе, охватывающем последние несколько лет, приписанная Матвеевым режиму "неолиберальность" сведена, с одной стороны, к нереализованным планам, похороненным в правительственных кабинетах программам и высказываниям давным-давно отстраненного от участия в выработке значимых решений, причем как раз за критику экономической политики правительства, Михаила Дмитриева. С другой, к урезанию бюджетных ассигнований на социальные нужды и, в особенности, печально знаменитым и действительно оказавшимся губительными для образования и здравоохранения "майским указам" 2012 года о резком повышении зарплат бюджетникам. За ними, по мнению автора, "скрывалась все та же неолиберальная стратегия" "расправы над бюджетным сектором" в рамках "политики строгой экономии".

Резюмирующий параграф статьи сводится к тому, что "правление Путина не стало радикальным рыночным экспериментом", а бизнес страдал от атак силовиков, но все равно "неолиберальные реформы были и остаются органичной частью режима". Аргументы? Три: во-первых, отказ от пересмотра приватизации 90-х, во-вторых, появление в России долларовых миллиардеров, которых не было в 90-е, в-третьих, частое повторение автором слова "неолиберальный" – 40 раз по тексту статьи.

После деконструкции в сухом остатке – следующие упомянутые автором и охарактеризованные им как "неолиберальные" так или иначе осуществленные меры экономической политики при Путине. Первый срок: Трудовой кодекс 2002 года, плоская шкала подоходного налога, снижение корпоративных налогов, пенсионная реформа. "Золотые годы": "монетизация льгот" и формирование "Russia, Inc.”. Период с 2009 г. и до наших дней: введение страховой медицины, сокращение финансирования бюджетного сектора, "майские указы" и вытекающие из них видоизменения образования, здравоохранения и социальной сферы.

Даже если на секунду согласиться с тем, что все эти реформы были проведены так, как задумывались, и что они носят "неолиберальный" характер, как-то очень, очень негусто выходит для режима с 16-летним стажем.

Имитация реформ

Но мы согласимся разве что на секунду: да, налоговые новшества 2001 года были приняты и вектор их действительно был либеральным. (Тут нелишне вспомнить, что до введения плоской шкалы подоходного налога прогрессивное налогообложение начиналось уже для доходов, превышающих 200 тыс.руб. в год, – это, по курсу на 1 января 2001 г., менее 600 долл. в месяц.) Собственно, это и все, если не выходить за пределы концепии "Russia, Inc".

Забавно, что Матвеев, ссылаясь на статью Михаила Дмитриева и Алексея Юртаева, из которой он цитирует пассажи об оптимизации бюджетного сектора, не заметил приведенных в этом тексте цифр об уровне реализации мер "Стратегии – 2010", легшей в основу ряда реформ нулевых: в среднем 36%, в области модернизации экономики и реформы власти – по 39%, в области модернизации социальной сферы – 31%.

Трудовой кодекс, заменивший советский еще, действовавший в условиях планового государственного хозяйства КЗоТ, к сожалению, к либерализации трудовых отношений не привел. Несмотря на бурную историю его принятия, гора родила мышь. В нем действительно урезаны полномочия профсоюзов, но при этом закреплены права работников – такие, как обязательность письменного трудового договора, финансовая ответственность работодателя за просрочку выплаты зарплаты, запрет расчетов бартером. Выгодны (в популистском смысле слова) работникам и право на отпуск по истечении 6, а не 11 месяцев работы, и сокращение рабочей недели с 41 до 40 часов. При этом увольнять работников по новому Трудовому кодексу легче не стало: некоторая либерализация введена только в отношении руководителей организаций.

Июль 2001: пикет против принятия Трудового кодекса РФ перед зданием Госдумы РФ. (с) Владимир Федоренко / VisualRIAN. Все права защищены.Говоря о монетизации льгот, полезно иметь в виду, что, по данным ведущего российского экономиста социальной сферы Лилии Овчаровой, к моменту ее начала право на те или иные льготы имели 27% населения. Причем в важнейшие из льгот бедные группы были включены в значительно меньшей мере, чем не относящиеся к бедным: так, льготы на ЖКУ причитались 28% бедных и почти 50% небедных домохозяйств.

70% вновь вводившихся в постсоветской России льгот не были обеспечены финансированием

Кроме того, 70% вновь вводившихся в постсоветской России льгот не были обеспечены финансированием. Поэтому реформа не просто назрела – она перезрела. Но толком проведена не была: та же Овчарова указывает, что полностью монетизировали льготы только четыре субъекта РФ, а полностью отказались от монетизации – шесть, включая Москву. А протесты против монетизации, действительно одно время весьма бурные, были купированы ставшими возможными благодаря взлету цен на нефть увеличением пенсий и запуском социальных нацпроектов, о которых упоминает и Матвеев.

Пенсионная реформа свернута, причем свернута конфискационным способом; происходит возврат к солидарной распределительной системе. Реформа медицины забуксовала, не начавшись:  экономисты Владимир Назаров и Наталья Сисигина исчерпывающе поясняют, почему нынешняя модель здравоохранения не имеет к страховой медицине примерно никакого отношения.

Масштаб недавних и текущих попыток приватизации, по данным экономиста Олега Буклемишева, смехотворен: в 2010 – 2014 гг. государство недополучило 80% планировавшейся от приватизации выручки, в 2015 получило всего 5% чаемого, и даже сейчас, в условиях жестокого бюджетного кризиса, поступления от приватизации запланированы на уровне всего 1% ВВП. Справедливости ради, о том, что программа приватизации сорвана, Илья Матвеев пишет, только в его глазах это отчего-то все равно считается за еще одну улику режима в "неолиберальности".

Можно разделить негодование Ильи Матвеева "майскими указами" о зарплатах бюджетникам. Но гипотеза, будто популистский характер этих мер был лишь ширмой для политики строгой бюджетной экономии, разбивается о цифры. В марте 2012, когда Путин "выиграл" президентские "выборы", нефть стоила почти 120 долларов, к маю, правда, упала ниже 98, но уже в июле вновь подорожала до 115 и оставалась в диапазоне 100 – 115 долларов за баррель до августа 2014. И даже в декабре 2014, когда нефть "пробила вниз" отметку 53 долларов, Путин на пресс-конференции произнес ставшую знаменитой фразу про ожидание "отскока в плюс", - таким был его взгляд на балансировку затрещавшего по швам бюджета.

А уж в 2012 году ни о какой строгой бюджетной экономии, конечно, речи не шло: как показывают ведущий российский регионалист Наталья Зубаревич и ее соавтор Елена Горина, между 2011 и 2014 годами доля расходов консолидированного бюджета на образование и здравоохранение существенно не менялась. Экономии не было, и представить "майские указы" чем-то "неолиберальным" невозможно.

В этом же ряду находится утверждение, будто резкий рост смертности в Москве в начале 2015 (8,5% по сравнению с теми же месяцами предыдущего года) вызван сокращениями в здравоохранении. Матвеев ссылается на интервью представителя ассоциации медиков Гузели Улумбековой, но она не утруждает себя доказательствами причинно-следственной связи.

А следовало бы, поскольку, во-первых, неразличение корреляции и каузации – грубейшая логическая ошибка. Во-вторых, выдирание яркой цифры из контекста ради решения своих полемических задач свидетельствует о фундаментальном непонимании природы демографических процессов – сложных, долгих, многофакторных, связанных с относительной численностью различных возрастных когорт. В-третьих, если если объяснять всплеск смертности в Москве в 2014 году реорганизацией здравоохранения, то зачем же обходить молчанием ее заметное снижение в масштабах России (которое невозможно списать на артефакты статистического учета) в 2015-м?

Так мы видим, что желание увидеть Россию полем для "неолиберальных" экспериментов не обосновано фактами и цифрами. Для описания нынешней ситуации нужны другие термины и подходы. Однако марксистская оптика не позволяет заметить прочие аналитические нарративы, будь то "паразитическое государство" Александра Эткинда, "гибридный режим" в интерпретации, применительно к России, Екатерины Шульман, "экономика забора" Максима Трудолюбова, "режим мягких правовых ограничений" Кирилла Рогова и многие другие.

Антилиберальная Россия

Пора вернуться к тому, с чего начали, – к принятому для контекста этого разговора рабочему определению "неолиберализма" как рыночного фундаментализма.

Сказать, что с этой точки зрения ничего более антилиберального, чем путинская Россия, не бывает, – конечно, преувеличение: в конце концов, есть Северная Корея, Венесуэла или Белоруссия. И все же.

Свобода торговли? Это про что, про уничтожение мелких магазинчиков или про продуктовые аутосанкции? Приватизация? Доля госсектора в ВВП России в 2014 г. достигла, по данным МВФ, 71%, а численность подконтрольных государству компаний превышала численность государственных органов, организаций и учреждений. Строгая бюджетная экономия?

Да, она началась сейчас – "режут" врачей и учителей, чтобы по возможности сохранить финансирование силовиков: по военным расходам Россия занимает 4-е место в мире, а их доля в ВВП с 3,5% в 2006 г. увеличилась до 5,4% в 2015. Предпринимательский рай? Чистый отток капитала в 2016 г. прогнозируется на уровне 3 – 4% ВВП, и в правительстве это оценивают, кажется, как успех. Что там еще, arm’s length? Это в смысле "ручное управление", что ли? О каком вообще капитализме можно говорить, когда любую собственность, от квартиры до огромной компании, в любой момент могут изъять, и спасибо, если не посадят и не убьют в тюрьме, как убили Сергея Магнитского?

О каком капитализме можно говорить, когда любую собственность в любой момент могут изъять, и спасибо, если не посадят и не убьют в тюрьме, как убили Сергея Магнитского?

В рейтинге Doing Business Всемирного Банка наша страна находится на относительно приличном 51-м месте, но он рассматривает только процедуры, к тому же построен для России на данных, собранных только в Москве и Санкт-Петербурге. А вот в Индексе экономической свободы – 2016 Россия занимает уже 153-ю строку из 178, между Лесото и Алжиром. Она – предпоследняя в группе "преимущественно несвободных" экономик: чтобы и вправду попасть в компанию Северной Кореи, Кубы и Зимбабве, достаточно опуститься еще всего на два места.

Стоит обратить внимание, как сформирован этот позорный результат, несмотря на сносные показатели по критериям барьеров в торговле, системы налогообложения и денежного регулирования: конечно, за счет высокой коррупции, абсолютного провала в области защиты прав собственности, неблагоприятного инвестиционного климата и несвободы в деятельности финансового сектора.

Перечислять экономические несвободы в России можно бесконечно. Но вот какой парадокс: чем подробнее и фундаментальнее их описывать, тем к большим заблуждениям относительно природы этих несвобод можно прийти. Представление о России как о "просто" зарегулированной и сильно огосударствленной экономике, наподобие Франции, например, – ошибка такого же масштаба, как и представление о ней как об экономике либеральной.

Потому что государство здесь – совсем про другое. Власть не зависит ни от избирателя, ни от налогоплательщика, ни от групп элит, как это было еще в 90-е. Государство, понимаемое как система институтов принуждения (выражаясь по-марксистски, "аппарат насилия"), само захвачено, и все знают, кем, а вовсе не какими-то бизнесменами или даже олигархами. В России нет парламента и нет суда, а значит – нет закона, той единственной функции, которую признают за государством даже самые отъявленные либералы.

В то время как в обычном мире за деньги стремятся купить власть, в нашем зазеркалье власть – или близость к ней, заслуженная мастерством в дзюдо или игрой на виолончели, – автоматически открывает доступ к большим деньгам. Как именно это устроено, наглядно продемонстрировали материалы "панамского архива", а немного раньше – расследование Фонда борьбы с коррупцией о том, как близость к генеральному прокурору России способствует завидному успеху в "бизнесе".

Власть не зависит ни от избирателя, ни от налогоплательщика, ни от групп элит, как это было еще в 90-е.

Говоря о России как о Russia, Inc., Илья Матвеев допускает ту же ошибку, какую в свое время допустил – и заплатил за нее 10 годами в тюрьме – Михаил Ходорковский. В корпорации у акционера столько голосов, сколько у него денег. В корпорации – наемный менеджмент, подконтрольный собственникам. В корпорации худо-бедно учтены и защищены права миноритарных акционеров. Прибыль корпорация получает, продавая что-то на более или менее свободном рынке, а значит – зависит от мнения внешних стейкхолдеров, от поставщиков до потребителей, от работников до местных жителей, от экологистов до СМИ. В России жизнь устроена не так.

Как именно – предмет, выходящий за рамки этой заметки и достойный множества фундаментальных монографий. Но если уж искать аналогию, то в воображении рисуется некий гибрид ФГУП "Россия" с оффшорной компанией, оформленной на подставных лиц.