Другие. Иллюстрация Полины Заславской. Все права защищены.oDR продолжает публикацию записок Евгения Шторна – петербургского социолога и ЛГБТ-активиста, вынужденного под давлением ФСБ покинуть Россию в начале 2018 года. Сегодняшняя тема – как жить гею в бегах (или как "стать геем" – чтобы получить статус беженца).

Все имена изменены, любые совпадения случайны.

***

Я вышел покурить. Шота догнал меня в коридоре. Было видно, что он сильно взволнован. Он прихватил меня за локоть и шепнул:

– Женя, нам надо поговорить. Ты только мне слово дай, что я тебе то, что сейчас скажу, что про это тут не узнают. Мне надо одну с тобой важную очень вещь обсуждать. Потому что ты человек очень грамотный, Ираклий тебя всегда хвалит. В общем, понимаешь, Женя, я думаю, может мне тоже надо к юристу пойти? Как ты этому вашему соседу помог, ты мне тоже можешь так же помогать?

– А что я ему помог? Анкету заполнить? Это конечно помогу, не вопрос.

– Да, это спасибо тебе. Просто я все время думал, тут все какую-то ерунду придумывают. Одно и то же все придумывают, а я знаешь, я читал, что они этим, как ты говоришь, надо правильно называть "крим", "крив"?

– Квир.

– Вот да, я думаю, только этим и дадут беженство. Если я скажу, что я квир, что думаешь, мне дадут тогда беженство?

"Если я скажу, что я квир, что думаешь, мне дадут тогда беженство?"

– Я не знаю. Ну а если они назначат тебе экспертизу? Типа, чтобы проверить, действительно ли тебе нравятся мужчины.

– Такое бывает?

– Я слышал, что бывает.

– Блять! Я думал скажу им что так и так, что с мужчинами я, короче.

– Ну сказать-то ты можешь. Но они будут про детей твоих спрашивать, про жену бывшую. Может быть потребуют еще каких-то доказательств. Если бы ты был геем, то, возможно, они бы действительно готовы были предоставить тебе международную защиту, то есть шансов у тебя было бы больше, но поскольку это не совсем правда, то я не уверен, что они не догадаются.

– А как стать геем тогда? Или только родиться надо таким?

– Ну вот российские депутаты считают, что можно стать. Но для этого надо, чтоб тебе в детстве рассказывали, что геи хорошие. Тебе такое в детстве рассказывали?

– Нет, конечно, ты что с ума сошел? В Грузии, видео тебе покажу, священник кричал, что надо убивать этих людей.

– Вот поэтому "этим людям" как ты их называешь, требуется международная защита.

– И как быть тогда, ты можешь мне что-то подсказать? Как им про детей сказать? Что я с их матерью специально был, чтобы про меня никто не подумал. Бывает же такое, да?

– Бывает всякое, Шота. Ну можешь им сказать, что ты бисексуал, тогда.

– Это что такое?

– Это когда тебе нравятся и те, и другие.

– Это как?

– В смысле? Ну, когда и мальчики, и девочки нравятся.

– Такое тоже бывает?

– Всякое, всякое бывает. Ты почитай лучше про ЛГБТ. Может еще станешь союзником.

– Про что почитать?

Встреча. Иллюстрация Полины Заславской. Все права защищены.Через несколько дней Шота нагнал меня во дворе:

– Прошел интервью. Пиздец, нервничал.

– И что ты сказал им, что ты гей?

– Нет, ты что, я, когда приехал, так перепугался, что вообще. Как я такое про себя чужим людям говорить буду? Это же на всю жизнь стыд. Если здесь такое узнают про меня, мне голову отрежут. Тем более, ты же сам сказал, будут мне комиссию назначать. И тогда сразу поймут, что я их обманываю и останусь короче без документов и еще себе здесь проблемы сделаю, пиздец какие.

"Если здесь такое узнают про меня, мне голову отрежут"

– И что же ты им сказал?

– Да, блять, что бизнес у меня забрали, у меня бизнес был, короче, потом забрали его, нахуй. Чуть-чуть там напутал, на ходу все им придумывал. Но я решил, пусть лучше по-честному будет, зачем придумывать, что мне с мужчинами нравится.

***

Дорога к моему корпусу лежит мимо прачечной – маленькой времянки, в которой стоят стиральные и сушильные машинки. Некоторые люди, особенно те, кто работает днем, вынуждены делать стирку ночью. Проходя мимо прачечной, я услышал: "Ээээ, раааша, раша!". Это были албанцы! Видимо меня слегка пошатывало, хоть я этого и не чувствовал, потому что Оцзен, тот единственный среди них, который говорит по-английски спросил: "Are you drunk?". Я признался, что немного накатил с подругой. Оцзен перевел своим друзьям, те посмеялись, и стали что-то говорить Оцзену. Тот в свою очередь перевел мне, что его приятели спрашивают, почему я не остался на ночь у этой женщины. Я сказал ему, что мне не хотелось спать на диване в чужом доме. А Оцзен сказал, что мне надо было остаться не на диване, а у нее в кровати. "В кровать она меня не приглашала", сказал я Оцзену. "Если приглашала на диван, значит приглашала и в кровать", – с видом знатока сказал Оцзен. "Я так не думаю", – серьезно возразил я ему.

Я присел на табуретку в прачечной. Двое из албанцев сидели на стиральных машинах и начинали их еще больше раскачивать, когда центрифуга входила в активную фазу выжимания. Они изображали из себя наездников. Что-то говорили друг другу, а я, заторможенный джином, любовался этой невинной радостью юных албанских беженцев. В какой-то момент я поймал на себе пристальный взгляд Оцзена. Он лукаво улыбнулся, но ничего не сказал. У меня мелькнула мысль, что возможно я слишком пристально смотрел на них. Или может быть, что-то в моей позе любительницы абсента выдало эротизированность моего молчаливого созерцания. Но когда наши взгляды с Оцзеном пересеклись, и без слов было ясно, что он все понял, и что я понял, что он все понял.

Когда стирка и сушка были окончены, они собрались пойти перекинуться в карты в комнату к Оцзену.

– Let’s go with us! – сказал Оцзен.

Мы пошли в комнату, от духоты меня сразу повело. Я совсем стал заторможенный. Началась главная забава всех времен и народов! Я стал учить албанцев русскому мату, а албанцы стали учить меня мату албанскому. Всякий раз, как я повторял какое-то албанское ругательство, они валились на пол от хохота. Хотя соображал я не очень, я все же заметил, что Оцзен украдкой записывал меня на телефон. Я спросил его записывает ли он нас сейчас на видео? Нет, сказал Оцзен, я смотрю порно. Он стал копаться в телефоне и вдруг направил мне в лицо фотографию обнаженной женщины.

– Do you like it? – спросил меня улыбаясь Оцзен.

Я молчал.

– Do you like it? – спросил Оцзен уже серьезно и стал пристально смотреть на мою реакцию.

Я понимал, что это провокация, но что-то во мне взбунтовалось. Когда тебя нагибают, то иногда оказывается, что против воли ты полностью утрачиваешь пластичность. Я знал, что можно было бы ответить иначе, не подставляя себя и ничего не симулируя, но мне вдруг стало совершенно в лом быть не тем, кем я являюсь.

Когда тебя нагибают, то иногда оказывается, что против воли ты полностью утрачиваешь пластичность

– No, – ответил я Оцзену и прямо посмотрел ему в глаза. В этот момент я был совершенно трезв.

Оцзен не мигая смотрел на меня.

– Are you married?

Я промолчал.

– Do you have children? – спросил он меня, глядя все так же пристально.

– No! – ответил я уже с вызовом.

– Why? – спросил Оцзен, как мне показалось тоже с вызовом. Мы оба молчали и смотрели друг другу в глаза. Его друзья похоже почувствовали напряжение, возникшее между нами. – Why? – повторил свой вопрос Оцзен.

– You know why! – ответил я, чувствуя на себе любопытные взгляды ребят. Они не понимали, о чем мы говорим, не обратили внимания на то, как начался наш разговор.

Вдруг Оцзен стал что-то говорить им на албанском. Я не понимал, что он говорит, в этот момент внутри меня все сжалось. Я понял, что перешел очень опасную черту. Было ли мне страшно? Скорее нет, мне было неуютно и хотелось выйти на воздух, но одновременно я чувствовал себя запертым в этой комнате. Один из друзей Оцзена стал надевать куртку.

Отец. Иллюстрация Полины Заславской. Все права защищены.– I’m tired! I need to sleep! – сказал мне Оцзен примирительно и подмигнул!

Я почувствовал невероятное облегчение. Снова захмелев, я вышел из комнаты вслед за другом Оцзена. Мы молча спустились и вышли на улицу. Дул прохладный ветер, это было приятно. Я пытался прикурить сигарету, зажигалка не срабатывала. Друг Оцзена протянул мне свою. Я прикурил, прикрываясь от ветра. Когда я снова посмотрел в ту сторону, где стоял друг Оцзена, то увидел, что он уже уходил. Я окликнул его, он обернулся. Я показал ему зажигалку! Он, улыбаясь, жестами показал, что дарит ее мне. Я понял, что Оцзен ничего им не сказал, и невольно почувствовал благодарность.

***

– Я не понимаю, как ты можешь дружить с красивыми мальчиками. – признался мне Ули. – Я очень боюсь с детства дружить с такими. Мне кажется, меня сразу вычислят и станут надо мной смеяться. Я люблю дружить с девочками. После того, как меня изнасиловали, я больше не могу оставаться наедине с мужчиной. То есть сразу после секса я хочу куда-то уйти или чтобы он ушел.

"Я увидел его, а он увидел меня и все, конечно, про меня понял"

– А что случилось с тобой тогда?

– Это был мой одноклассник. Он полицейский. Мы с ним никогда особо не дружили, но он знал, где я живу, знал все про меня. И вот однажды в гей-клубе произошла драка. Двое напились и поругались из-за какого-то мальчика. И один разбил стакан об голову другого. Мы даже ничего не видели, потом только узнали. Но вдруг музыку выключили, врубили свет, зашла полиция. Никого из нас не трогали, но я увидел его, а он увидел меня и все, конечно, про меня понял. Но он ничего не сказал, он сделал вид, что не знает меня. И вот как-то вечером, я шел домой и возле дома увидел его. Я подумал, что он хочет переспать со мной и пригласил его пройти. Когда мы зашли в дом, он ударил меня по лицу, я упал, попытался закричать, но у него уже был приготовлен кляп. Он связал меня, я не мог кричать и шевелиться. Только плакал от боли. Он меня пнул по лицу и пошел к выходу. Я обрадовался, подумал, что он уходит, но оказалось, что он пришел не один. С ним был еще один мужик. Он меня изнасиловал, а тот снимал это на камеру. Потом они стали плевать мне в лицо, ссать на меня. Иногда они меня больно пинали по животу, по голове. Перед самым уходом они сказали, что я не достоин жить и вкололи мне ртуть в оба запястья.

Ули отвернул свои длинные рукава, и я увидел гигантские шрамы на его запястьях.

Ртуть. Иллюстрация Полины Заславской. Все права защищены.– Вот сюда они мне вкололи ртуть. Я знаю, что я могу скоро умереть. Ртуть не попала мне в кровь, но в теле она есть. Я позвонил своему другу, он стоматолог. Я сказал ему, чтобы он приехал и помог мне. И он вколол мне какое-то обезболивающее и стал вырезать ртуть. Думаешь, я чувствовал боль? Нет, я не чувствовал ничего. Я не мог заявить в полицию, потому что эта тварь – полицейский. Я не знал, что мне делать. Я даже никому не мог об этом рассказать, потому что почти никто не знал про меня. Друг делал мне перевязки. У мамы был день рожденья, я не мог поехать к ней, потому что она бы увидели тогда мои перевязанные руки. Я единственный сын, отец убьет меня, если узнает. Я хотел только уехать. Сначала думал куда-нибудь поближе, но у нас сейчас везде какой-то кошмар происходит. И тогда я решил уехать сюда. Просто потому, что я хочу жить как все. Врач сказал, что детей у меня, скорее всего, уже не будет, и что если ртуть попадет в кровь, то я могу умереть. Поэтому если мне осталось жить недолго, я хочу жить спокойно, и ничего не боятся. Но пока у меня это не очень получается. Я все время боюсь, что здесь кто-нибудь узнает про меня и что-нибудь со мной сделает. Вот почему мне кажется, что пока ты здесь, я могу быть спокоен, потому что ты будешь за меня бороться, я это чувствую.

– Я обещаю тебе, что я буду за тебя бороться, Ули.

– Не надо ничего мне обещать, я и так это знаю! – ответил он.

***

Всю последнюю неделю наш лагерь готовился к дню открытых дверей. Судорожно докрашивались стены, доустанавливались деревянные столы, допривинчивались плинтусы. По вечерам Ахав, Христа и многие другие репетировали приветственную песню и танец. Люди шептались, что приедет сам премьер-министр. Практически все НКО, работающие с беженцами, должны были представить в этот день свои программы помощи. Вдоль стен были поставлены черные ширмы. Следует отметить, что в Ирландии ни одна из ЛГБТ-организаций не занимается непосредственно ЛГБТ-беженцами. Поэтому я договорился, что соберу буклетики разных организаций и сам представлю все эти НКО. Меня предупредили, что это может быть небезопасно, именно для меня, поскольку я здесь живу, но я решил, что бояться надо в меру и иногда можно рискнуть ради общего блага.

Утром в этот день я расстелил на специальном столике радужный флаг, который мне позволила купить с возмещением расходов одна дружественная НКО и разложил на нем буклетики. Но потом подумал, что черт с ним, вытащил яркий флаг ЛГБТ-гордости из-под стопок бумаги и повесил его на черную нишу, сделав ее тем самым особенно яркой и заметной!

Хотя ни одного грузина не было на дне открытых дверей, все они и даже те, кто раньше всегда здоровался, теперь едва отвечают на мое приветствие, а чаще делают вид, что не замечают меня. Мой маленький демарш с радужным флагом не остался незамеченным. Я ловлю на себе, когда насмешливые, когда немного провоцирующие, а когда и откровенно враждебные взгляды. Какие-то первые признаки этого начались еще когда я сдружился с Ули, но теперь даже у сомневающихся не осталось сомнений. Леван, которого Ули считает самым красивым парнем в нашем общежитии, и который очень дружил с Гией, теперь обходит меня в буквальном смысле стороной. По всей видимости он боится, что заразится от меня самой страшной болезнью, которая только может постигнуть настоящего мужика.

***

Камва грустно смотрел на меня и явно не мог найти слов. Я не мог даже представить себе, что же такое могло случиться, тем более последние дни мы почти не виделись, занятые каждый своими делами, и я даже как-то потерял его из виду.

– Ты сейчас говорил с этим Ули и мои друзья, которых ты не любишь, они сказали, что не надо говорить с Ули , потому что он гей. И я не подумал и сказал им, что ты тоже гей.

– Ну и что? Если они до сих пор не убили Ули, то вряд ли убьют меня.

"Они сказали, что религия запрещает вас. Что вы извращенцы"

– Да, но они говорили какие-то гадости и про тебя, и про Ули. Они сказали, что религия запрещает вас. Что вы извращенцы. Мне плевать на религию, ты знаешь, и мне было неприятно, что они говорят такое про тебя. И они сказали, что может быть я тоже такой, если заступаюсь за тебя. Я даже хотел позвать тебя, чтобы ты все им объяснил, но они сказали, что не хотят с тобой разговаривать. И что мне тоже не надо с тобой разговаривать, потому что ты опасный человек. Мне стыдно теперь за все это. Но мы живем в одной комнате с ними. И теперь я не знаю, что делать. Наверное, не надо было все это с ними обсуждать. Если они заступаются за Мугабе, можно было и без этого понять, что они идиоты.

– Ничего не делай. Живи, как будто этого разговора не было. Какая разница, что они думают. Скоро нас всех отправят в другие общежития в разные города Ирландии. Может быть ты никогда в жизни их больше не увидишь, как и меня. В общем, не понимаю, что тут еще обсуждать.

Я вдруг почувствовал дикое раздражение. Все вызывало во мне одинаковое неприятие: Камва, смотрящий на меня как побитая собака; Оцзен, который без спроса решил залезть ко мне в душу; Россия, отраженная в изнемогающем фейсбуке; Ирландия, дрейфующая в никуда.