В уходящем 2022 году Советский Союз умер второй раз. Вторжение Россию в Украину, полувойна между Таджикистаном и Киргизией, новый этап карабахского конфликта, экзистенциальный для самих участников, плюс еще относительно не горячие войны российского и белорусского режимов против собственного населения.

Все это (и кое-что не названное здесь) за несколько месяцев закрыло эпоху, которая, казалось, установилась на территории бывшего СССР надолго, чуть ли не навсегда – постсоветскую эпоху с соответствующим типом общественного сознания, политического и культурного мышления, социальными практиками и привычками.

Постсоветское, эта посмертная инкарнация СССР, которая зиждилась на сознательном/подсознательном убеждении значительной части населения бывшего СССР, что "мы" (хоть и символически, но все же) живем именно в Советском Союзе, пусть и бывшем, кончается на наших глазах.

В начале войны в Украине и агрессор, и жертва агрессии во многом разделяли набор символических отсылок к советской истории, прежде всего, к истории Великой Отечественной войны. И те, и другие использовали маркер "новый Сталинград" для обозначения стойкости своей обороны или поминали Курскую дугу, когда речь шла о боях, в которых с обеих сторон были задействованы в больших количествах танки. Летом это – явно постсоветское по своей природе – символическое поле стало рассыпаться, пока сейчас, к зиме 2022 года, оно не исчезло вовсе. Разве что стороны по-прежнему используют для обозначения друг друга производные от слов "нацисты" и "фашисты".

Российская и украинская военные риторики окончательно разошлись. Если говорить о первой из них, то это свидетельствует о полном крахе попыток РФ объединить в одном пропагандистском пространстве население России и хотя бы часть населения Украины.

Российская пропаганда махнула рукой теперь уже на все население Украины и не пытается убедить его, что оно – это часть "мы" с общим советским прошлым, героями этого прошлого. Враг теперь – не "украинские националисты", не "бандеровцы", а все украинцы. Оттого российская пропаганда работает сейчас только для своих.

Но и здесь символическое советское поле постепенно сужается – героев и героические топонимы Великой Отечественной постепенно вытесняют исторические зомби из предыдущих эпох. Владимир Красное Солнышко, Дмитрий Донской, Иван Грозный, Петр Великий и тому подобные заселяют российскую военную пропаганду, которая все больше напоминает переписанный Владимиром Сорокиным учебник русской истории Дмитрия Иловайского для дореволюционных гимназий.

Не взрыв но всхлип

"Вот как кончится мир. Не взрыв но всхлип" – концовка из "Полых людей" Томаса Элиота крутилась в голове не только у меня в 1991-м. Сначала неуклюжие попытки преобразовать СССР в Союз Суверенных Государств, референдум о сохранении Союза, потом ремикс Союзного договора, раздавленный августовскими танками путчистов, наконец, мгновенный беловежский мат больной стране. Все это произошло быстро и почти бескровно – "почти", конечно, если сравнивать с тем, сколько крови могло пролиться по всеобщему убеждению, если дело дойдет до войны всех со всеми.

Собственно, к 1991 году кровопролитие длилось уже несколько лет, и немалое, но происходило все это не в центре СССР – если не на географических окраинах, то уж точно на окраинах мейнстримной перестроечной дискуссии о судьбах созданного большевиками государства.

Ошибкой союзной власти было то, что, начав перестройку, она напирала на вопросы политической структуры и экономической трансформации. Горбачев и его соратники не заметили очевидного – кризис СССР разразился не столько в результате экономического или социального упадка, вялотекущего, но ускоренного нелепым курсом ЦК на "ускорение", принятым в апреле 1985 года. Нет, катастрофа советского режима была обусловлена национальными конфликтами внутри страны, в ходе которых – неслыханное для послевоенного СССР дело! – лилась кровь. Нагорный Карабах. Резня в Оше. Погромы в Туве. И далее по списку.

С самого начала удивительным был не только факт, что на территории СССР идет гражданская война, чего большая часть этой страны не знала уже лет 60. Но и то, что конфликты эти были обусловлены чистейшим этническим национализмом, безо всякого отношения к коммунистической идеологии, которая, вроде бы, и определяла единство СССР в его противостоянии "Западу".

"Проснулся" сантимент, характерный для баснословных времен петлюровцев и дашнаков, причем проснулся в том виде, в котором победа красных в Гражданской войне и создание СССР его вроде навсегда погребли.

В конце 1980-х возникло ощущение, что в 1922 году этнический национализм не "погребли", а "заморозили". Этому способствовал и потешный вид воскресшего русского национализма – кресты, бороды, хоругви, заклинания про жидо-масонский заговор. Союзная власть все это недооценила, не поняв главного – национализм, который действительно представлял смертельную угрозу для СССР (и, в конце концов, его прикончил), был не явлением, проснувшимся вопреки советскому, а как раз порождением советского периода. Это был советский национализм, а его этнические крайности только сбивали с толку. В итоге именно советский национализм уничтожил страну, но он же – странным образом – не дал разгореться всеобщей гражданской войне на его территории.

От союза временного – к нерушимому

В декабре 1922 года советские руководство создавало неслыханное доселе коммунистическое государство, используя уже хорошо известный инструмент федерализма. Не буду здесь углубляться в историю дискуссий о федерализме и автономизации начала 1920-х, о них написано очень много – как и об истории ленинского лозунга о праве наций на самоопределение. Но одно следует непременно подчеркнуть. Стремительное изменение позиции Ленина по вопросу о федерализации, которой он противостоял вплоть до 1921 года, а также его настойчивость в проталкивании именно федеративного устройства будущего советского государства говорит о том, что он и некоторые его соратники видели именно в национальном вопросе главный рычаг социалистического строительства – и основную помеху ему – при определенном стечении обстоятельств.

Не веди большевики удивительно ловкую национальную политику в годы Гражданской войны – в противовес нелепому курсу белых вождей – они бы не победили (тут можно вспомнить о роли эстонцев и других народов Балтии в неудачах армии Юденича, а также историю отношений Деникина с украинским национальным движением). Максимальный учет интересов различных народов – кроме, конечно, бывшего титульного народа Российской империи – виделся большевикам как абсолютно необходимый для устойчивого существования государства Советов. По крайней мере, до того времени, когда произойдет мировая революция и нужда в такого рода государстве исчезнет.

СССР создавался как вынужденный, временный и открытый для желающих добровольно присоединиться. Через пятнадцать лет, во второй половине 1930-х, после чисток "национальных кадров” и национальной интеллигенции, он уже мыслился как вечный "Союз нерушимый", гранитная скала коммунизма среди мутных вод капиталистической реакции. Не открытый для добровольцев, а насильственно открываемый для тех народов и территорий, которые удалось силой или вероломством урвать.

Закрытость СССР, его внутренняя стабильность при всех перипетиях национальной политики центра, всеобщий для всех республик характер изменений в рамках так называемого "ленинского плана строительства социализма в отдельно взятой стране" – все это привело к формированию национальных советских элит союзных республик (особенно после Сталина, когда кончились масштабные чистки). А они со временем подладили соответствующие государственные и партийные структуры под себя. Да и процесс нациестроительства во многих союзных республиках хоть и начался до 1917 года, но получил совсем новый импульс, рамки и возможности, став процессом советского нациестроительства.

К семидесятилетию Октябрьской революции СССР представлял собой комбинацию республик, которые контролировались сильными, осознавшими свои интересы умеренно-националистическими элитами. Союзный центр при этом слабел, теряя почву под ногами: вместо безоговорочного подчинения себе периферии он все больше и больше полагался на консенсус между союзными республиками – и между ними и собой.

Прагматический консенсус был важен, идеологический – важен тоже, но все меньше и меньше, по мере упадка коммунистической идеологии советского извода. Скорость и относительная легкость распада СССР объясняется тем, что союзный центр исчерпал набор практических выгод, которые он мог предложить советским нацэлитам. И последние откланялись почти по-английски, не прощаясь, прихватив с собой свои республики вместе с их госаппаратом, силовыми структурами и всем прочим.

Война, которой не случилось

Советский Союз исчез быстро, подобно Российской империи в 1917-м. Он оказался никому не нужен именно практически, а не в качестве символической ценности. Потому тогда никакой всеобщей гражданской войны в связи с его распадом не произошло – воевать между собой нацреспублики не особенно хотели (за некоторым, но важным исключением). А с союзным центром воевать и вовсе было излишним. События августовского путча это продемонстрировали. Спецслужбы, бюрократия, армия – в Москве все это благополучно переметнулось от СССР к РСФСР.

Но это не значит, что гражданская война не присутствовала в политической повестке. Она там была, но в качестве неприемлемой потенциальности. Более того, в общественном сознании гражданская война занимала важное место как постоянный горизонт ожидания самого страшного, даже, может быть, неизбежного. Любопытно, что начиная с середины восьмидесятых тема войны начинает проникать в тексты песен андеграундых рок-групп. "Аквариум" пел о "теме для новой войны", "ДДТ" – о "предчувствии гражданской войны", "Кино" – о том, что "между землей и небом – война"; подобных примеров немало.

С одной стороны, это можно объяснить продолжающейся афганской войной, плюс Карабах. Но было в этом и совсем другое, почти всеобщее ожидание какого-то глобального потрясения, страшного братоубийственного кровопролития – ведь если Советы начались с такого, то и кончиться они должны, как минимум, чем-то подобным. Наличие в стране ядерного оружия оптимизма не добавляло.

На социально-экономическом уровне гражданская война казалась неизбежной вследствие тотальной хозяйственной деградации, резкого падения уровня жизни и распада функций социального государства – то есть того единственного, что делало советский строй привлекательным и привычно удобным.

Что касается политического поля, то в перестройку оно казалось столь неинтеллигибельным, неотрефлексированным, хаотичным, что здесь могло произойти что угодно. И происходило, но пока нечасто: те же самые всплески крайних проявлений этнического национализма – погромы, убийства, депортации. В общем, казалось, война всех против всех на территории распадающегося СССР неизбежна. Но она не произошла, вылившись в ряд трагических, но все же локальных конфликтов в роде Чечни, Приднестровья, Грузии. Почему?

Один из очевидных ответов заключается в том, что советские национальные элиты, консолидировавшись, перехватили полную власть в своих республиках – и не имели никакого желания рисковать ей ради достижения неких дополнительных, избыточных с прагматической точки зрения целей.

Несмотря на свое порой несколько экзотическое поведение, большинство национальных лидеров советских республик действительно были прагматиками. После 1991 года их, в общем-то, все устраивало. Там же, где новые государства возглавили люди иного типа – скажем так, романтического – случилась именно гражданская война (например, Грузия при Звиаде Гамсахурдиа). Показательно, что в ее результате к власти в стране пришел советский сверхпрагматик Шеварднадзе, с войнами покончивший.

Не стоит также забывать и историко-психологическое обстоятельство: от 1945 до 1985-го прошло только сорок лет. У власти было поколение людей, не понаслышке знавшее войну. Инстинктивно многие из них делали все, чтобы "войны" – в том виде, в котором они ее знали, "как в 41-м" – на территории их страны не было. Афганистан – где-то там далеко, а вот Минск, Рязань или Полтава – совсем другое.

Вместо гражданской войны возникло постсоветское пространство, оформленное политически (СНГ и др.), символически и культурно. Постсоветское пространство так или иначе было пространством русского языка как универсального средства общения и, соответственно, российской массовой культуры и медиа, в какой-то степени заменивших объединяющую функцию советской идеологии. Ну и, конечно, общая память о советском прошлом, совсем тогда недавнем, из которой период с примерно 1982 года по 1991-й был беспощадно вычеркнут.

Постсоветское пространство продержалось довольно долго. Прежде всего – поскольку было выгодно почти всем его обитателям. Экономическая миграция, рынок энергоносителей, коррупционные возможности – все это имело отношение не только к нацэлитам.

Помимо этого пряника присутствовал, конечно, и кнут. Одним из главных направлений российской внешней политики с начала 1990-х было провоцирование и/или поддержание в замороженном виде всякого рода этнических конфликтов. Естественно, роль арбитра и полицейского принадлежала РФ.

Шаткая межгосударственная стабильность постсоветского пространства держалась как раз на поддержании нестабильности в отдельных его точках. Конструкция неустойчивая, несколько раз она чуть не рухнула, но каждый раз срабатывала своего рода подушка безопасности – убежденность постсоветского человека, что люди, которые в разных уголках бывшего СССР смотрят в телевизоре российские сериалы про ментов, перераскрашенную "Иронию судьбы" и Баскова с Биланом в "Голубом Огоньке", убивать друг друга все же не будут. Как минимум, убивать в больших количествах.

Как выяснилось, еще как будут. Рано или поздно постсоветское должно было кончиться – и вот оно кончилось на наших глазах, причем как раз поздно, а не рано. Может быть, даже слишком поздно. Дело даже не в том, что в жизнь вступили совсем новые поколения, хотя и это очень существенно. Страх "войны" отступил, даже исчез отчасти – память о Великой Отечественной из непосредственной, живой, больной стала помпезной декорацией (за исключением регионов, где постсоветская война уже была или даже тлела к тому времени). Сама же "война" дана последним поколениям скорее в опыте компьютерных игр. Смерть там ненастоящее, хотя и важное событие. Соцсети легитимировали язык ненависти: то, что в лицо другому человеку не скажешь, с наслаждением выдашь в комментарии, особенно анонимно.

Роковой 2022-й

Главное же то, что за тридцать лет постсоветские государства прошли серьезную трансформацию. Во многом их природа изменилась, как трансформировались и их национальные элиты, правящий класс. Соответственно, возникли и укрепились совершенно иные интересы как внутри-, так и внешнеполитические. Россия пыталась воздействовать на эти изменения, заморозить их, как она заморозила конфликты в Приднестровье или Карабахе, но вышло ровно наоборот.

Взяв на себя роль оплота стабильности и борца с "цветными революциями", РФ, в конце концов, устроила у себя "цветную" – коричневую – революцию сверху, и своими же руками уничтожила постсоветское пространство, которое, впрочем, уже испытывало тяжкую "усталость материала".

Началось это, конечно, еще в 2014-м (с репетицией в 2008-м), но роковым стал 2022-й. Этот год слизнул все постсоветское – геополитическое, символическое, культурное – пространство. И вот тут разморозилось все замороженное в последние тридцать лет, что было присыпано химической ледяной крошкой советской ностальгии.

Самые неприятные открытия, конечно же, имеют отношение к России. Выяснилось, что в этом сверхцентрализованном сверхбрократическом государстве с его знаменитой "вертикалью", "государство" как таковое не присутствует. Вместо аппарата принуждения в РФ зияет пустота, в которой распоряжаются совершенно случайные люди, бывшие зэки и бородатые разбойники.

Также выяснилось, что соседи на самом деле постсоветскую Россию презирают, боятся и ненавидят – и даже не конфузятся претворять в действия эти вроде недемократичные и нелиберальные чувства.

Наконец, сейчас, в конце 2022 года, стало понятно следующее: то, что началось как гражданская война на постсоветском пространстве, превратилось в "просто войну" между могущественной международной коалицией и загнанной в угол бывшей империей, которая попыталась восстановить империю, но в качестве "национального государства". Российское "нациестроительство" провалилось, сменившись обреченным "наци-строительством".