Мобилизация всегда

Нынешняя мобилизация в РФ – зрелище печальное. Сотни тысяч людей вырывают из устоявшейся жизни; их везут к смерти, оставляя за спиной руины прежнего. Впереди уничтожение, орудием и жертвой которого становится мобилизованный. Позади – уже разрушенная мирная жизнь. И все же, в России эта картинка – в сущности, почти универсальная, ибо войны были всегда, а мобилизация где только не происходила – выглядит грубее и сентиментальнее. Понурых мужиков и парней согнали в стадо на какой-нибудь проплеванной площади у непримечательного вокзала; все в похожей одежде и с примерно одним выражением лица.

Грубая сила российского государства не просто "режет по живому". На самом деле она не признает жизнь как таковую, оттого у власти нет ни сомнений, ни сожалений. Фуколдианское "надзирать и наказывать" – в данном случае государство – не видит никакой ценности в объекте надзора и наказания. Отсюда особая сентиментальность российской мобилизации – от нечувствительности власти к душевному состоянию тех, чью жизнь она разрушает. Особый надрыв "Прощания славянки" на грязном перроне есть следствие безнадежности любой апелляции не просто к здравому смыслу власти (в это давно никто не верит), но и к ее чувствам.

Это все, конечно, лирика, имеющая отношение скорее к жестокой печальной (как пел Вертинский, "бездарной") стране, где "бабы" "всегда" льют слезы над своими "мужиками", поставленными под ружье. Самое важное здесь – слово "всегда". "Славянка" всегда прощается со своим "славянином" – такова отправная точка своего рода самоориенталистской рефлексии русской, а потом и советской культуры (подробнее об этом – ближе к концу этого текста). Ну действительно, как в такое не поверить, если 108 лет назад происходило примерно то же самое:

Это июль 1914, Пермская губерния. В сентябре 2022 эмоции приглушеннее, угрюмее, сдержаннее. Полицаи будут скорее, не церемонясь, дубасить палками. А "начальство" хоть и выглядит жалким, но уж точно не растерянным.

Между уездным начальником 1914 года и 2022 – тоталитарный опыт атомизации общества и формовки масс. На Первую мировую мужиков гнало государство деспотическое, но именно надстроенное над социумом, представлявшим собой сложную комбинацию разного рода сообществ, преимущественно традиционных, но и модерных тоже. Деспотизм Российской империи покоился – на пусть и неловком, но все же – умении иметь в виду интересы и настроения многих из этих сообществ.

В отсутствии до 1906 года какого бы то ни было политически сформулированного фидбэка от общества, российский деспотизм все же прислушивался к подданным через самые разные каналы: от доносов и полицейских отчетов до мнений, высказываемых в частных беседах чиновниками, офицерами и помещиками.

Российская Федерация 2022 года, как и Российская империя 1914 года, государство многонациональное, хотя, конечно, подвластных народов в ней меньше. 108 лет назад власть не очень доверяла "инородцам" и делала ставку именно на "русских", кого бы она под ними ни понимала – а понимала она, в основном, "славян" и "православных". То есть русских, белорусов и украинцев, но отнюдь не поляков.

Идеологически Первая мировая война изображалась как великий акт в вечной борьбе (православных) славян против тевтонов и турок-мусульман, хотя немало офицеров (из прибалтийских губерний) носили немецкие фамилии, а в русской армии были специальные "национальные" подразделения и части, вроде "Кавказской туземной конной дивизии" или латышских батальонов (а к 1917 году даже бригад).

В 2022 году риторику сделали отчасти схожей, разве что вместо тевтонов – вездесущие американцы, а место православия прочно заняли семейные ценности и прочие симулякры из арсенала истерически консервативных клозетных геев. Но вот содержание реальной социальной политики времен украинской войны, особенно методы и смысл "частичной мобилизации" говорят совсем о другом.

Вернемся к душераздирающей картине мобилизации 1914 года в Пермской губернии. Там забирали на войну (условно) "великорусских мужиков", а беспорядки учиняли их (условно) великорусские жены и матери. Сегодня женские протесты если и были, то как раз в "национальных республиках": Дагестане, Чечне, Кабардино-Балкарии. И дело совсем не в том, что "горцы" или "южные" (восточные) народы якобы более эмоциональны. Просто в 2022 году мобилизация отчасти нацелена на "национальные" регионы и республики; то есть российская власть делает ставку не на "своих своих", а на "своих чужих". У чужих и реакция другая.

Инстинктивно российская власть пытается воевать против Украины (и всего условного "Запада") именно чужими – социально и национально неблизкими – руками. Тем самым она пытается как бы свалить грязную работу войны на "других", существование которых в ее глазах носит чисто инструментальный, функциональный характер. Точно так же в Москве всю грязную работу по поддержанию чистоты передоверили приезжим из Центральной Азии. Подход, конечно, чисто неоколониальный.

Эксплуатация "другого" достигается с помощью манипуляции, основанной на обладании богатством и хорошо разработанными инструментами непрямого внеэкономического и прямого экономического принуждения. Угнетение в сегодняшней России основано не на расе, этническом происхождении или даже религии, а на самом примитивном классовом принципе. "Другой" для российской власти – это не столько дагестанец или бурят, сколько бедняк – неважно, рабочий, крестьянин, учитель или мелкий предприниматель. Как любят писать в сетях – нищеброд. Он и есть главный инструмент войны – но он и такая же главная цель войны, как и соседнее государство.

Диктатура: превратности метода

В начале октября "Важные истории" и CIT сделали совместное исследование того, откуда и кого чаще всего забирают на войну в Украине. Результат подтверждает первые впечатления – это, если совместить территориальный принцип с социальным, "национальные" республики и беднейшие слои населения. Часто эти два принципа идеально совпадают на той или иной территории – скажем, в Бурятии.

Безусловно, тут стоит принять во внимание иные факторы – например, желание конкретного главы региона выслужиться перед Кремлем или внутренние расклады в областях и республиках. Также следует иметь в виду, что доля служивших военнообязанных отличается от региона к региону. Все верно, но тем не менее классовый и национальный характер российской мобилизации 2022 года не оставляет сомнений.

Эта мобилизация действительно частичная. Под нее подпадает пусть и значительная, но лишь часть населения, определяемая исходя из социальных и национальных характеристик. Добавим к этому массовое бегство от мобилизации: почти все уехавшие – это люди с высшим образованием, принадлежащие к среднему классу (или претендующие на принадлежность к нему), имеющие опыт поездок заграницу и, что очень важно, обладающие хотя бы скромной подушкой безопасности, позволяющей продержаться в Астане или Тбилиси хоть какое-то время. Ну или удаленной работой.

Все вышеперечисленное позволяет сделать предположение: российская власть ведет сразу две войны. Одна – агрессия против Украины, преследующая никому не ведомые цели, ибо сам Кремль не в состоянии их сформулировать. Война, целеполагание которой возникает и трансформируется по ходу, в зависимости от обстоятельств и настроений тех, кто ее начал и обслуживает.

Сделав 24 февраля роковой шаг, продиктованный собственным а-рациональным сантиментом и паранойей, столкнувшись с реальной реальностью войны и международного расклада сил, Путин и его окружение тут же выпустили инициативу из рук и сдались на волю случая. Они реагируют на результаты своих и чужих (все больше и больше – чужих) действий, а не задают повестку, на которую должны реагировать другие.

Даже давно подготовленные свои жесты, вроде массированных обстрелов украинских городов 10 октября, российская власть выдает за реакцию на действия Украины, в данном случае – на обстрел Крымского моста. Психологически это война, которую начали и ведут тяжелые истерики, фатально в себе неуверенные. Отчасти поэтому в медийном пространстве Россия выглядит так зловеще-нелепо.

Но вот вторая война, которую ведет российская власть, более интеллигибельна и отрефлексирована ею самой. Это война против значительной части собственного населения. Она – логическое продолжение внутреннего курса путинского режима, проявление его классового характера и реальных – пусть так и не сформулированных, смутных – идеологических оснований.

Здесь придется повториться: конечно же, никакого "советского" и уж тем более "коммунистического" следа в этом режиме нет и быть не может. Если об этом и ведутся разговоры, в основном, на Западе – так это либо от неумения, либо от нежелания понять и дать определение настоящему положению дел.

Путинский режим есть диктатура особого рода буржуазии, сформированная в результате никогда не прекращавшегося влияния секретных служб и всякого рода силовых структур на жизнь российского государства и общества в постсоветский период. Никакой конспирологии – система эта не была кем-то создана, а сложилась сама в результате взаимодействия самых разнообразных контекстов, влияний и даже случайных факторов.

До недавнего времени задачей этого режима было воспроизводство возможностей для собственного функционирования. Бенефициары получали максимум выгоды и благ – и могли делиться частью этих благ со своей разного рода обслугой, от технической до культурной. Последнюю не нужно было даже набирать и формировать – она плавно, с небольшими трансформациями, перекочевала из предыдущего статуса культурной обслуги советской власти.

Для этой категории нелегким был лишь довольно короткий период первой половины-середины 1990-х, когда, казалось, былого обустройства уже не будет. Тогда эта публика, преимущественно московская и питерская, отправлялась на заработки за границу, ставила скучные оперы в каких-нибудь провинциальных чешских городах, преподавала русскую литературу в забытых богом американских поселках, халтурила на "Радио Свобода" и BBC. Но уже в конце правления Ельцина все стало меняться, к тому же начало формироваться новое поколение культурной обслуги – бойкое, наглое, но гораздо менее конвертируемое за границей, чем предыдущее.

Путинский режим – это особого рода разновидность полицейского капитализма, которая случилась не в ближневосточной, латиноамериканской или африканской стране – то есть не в такой, которая является клиентом какой-нибудь великой державы – США, Китая, Саудовской Аравии или раньше СССР – а сама и есть таковая держава, точнее, претендует на данный статус.

Эти претензии, кстати, предопределили особую роль внешней политики для России последних двадцати с лишним лет. Путинская России не смогла стать второй Иорданией или шахским Ираном, так как у нее нет своих "Штатов" в качестве "большого дяди". Путинская Россия не смогла стать и вторым Китаем или Индией, так как у нее не было – и нет до сегодняшнего дня – собственной несокрушимой повестки, в которой видение внутреннего устройства и мировой роли происходило бы из одной и той же перспективы, а не было истерической реакцией на отсутствие уважения (и даже любви) извне.

Тем не менее этому режиму – точнее, людям этого режима – удалось около 20 лет довольно благополучно извлекать и наращивать доход, эксплуатируя доставшиеся по наследству от позднего СССР энергоресурсы и инфраструктуру. Естественно, этот доход неравномерно, но все же распределялся между всеми заинтересованными и задействованными. Таковые, конечно же, составляли меньшинство населения. За бортом осталось большинство. Большинство – мешало. И оно продолжает мешать.

В начале и середине нулевых еще существовала опасность – сегодня почти эфемерная – что это большинство заявит о своих правах и интересах. Однако российский режим довольно быстро понял, что у большинства нет "слов" для такого заявления – отсутствует политическая сила, репрезентирующая и формулирующая его настроения и желания. На такую роль могла бы претендовать КПРФ, но эта жалкая организация не для того существует – скорее, она нужна для обратного: для мистификации интересов тех социальных групп, которые она якобы представляет. Это могли быть профсоюзы, но их нейтрализовали с помощью банальной коррупции, манипуляций и угроз. Наконец, это могла бы быть социалистическая или социал-демократическая партия, но вот уж этого точно допустить было нельзя – и не допустили.

Параллельно продолжался процесс социальной атомизации, ставший следствием отсутствия какой бы то ни было социальной политики государства вкупе с влиянием новой российской поп-культуры, медиа и пропаганды. Государство – в отличие от СССР – совершенно забросило все попытки позитивной социальной инженерии. В результате большинство оказалось предоставлено самому себе. Уверовав в крайний индивидуализм американского образца, сервированный в путинской России как воплощение традиционных семейных ценностей, государство перестало даже минимально поддерживать и испытывать общесоциальный интерес.

Социальная, гендерная, этническая и даже религиозная солидарность – все это, едва родившись, умерло в путинской России. Вместо этого – пропаганда вещей, ровным счетом никому не понятных, вроде традиционализма, защиты экзотической разновидности православия (той, что позволяет убивать других православных – украинцев, к примеру) и величия обижаемой русской культуры и языка, о судьбе которых люди в повседневной жизни и думать-то забыли, если и думали когда-то.

Помогла здесь и масштабно поддерживаемая вселенная советской ностальгии, воспроизводством которой, преимущественно, и занимается культурная обслуга режима. Получилось большинство, которое физически как бы существует, но политически – или культурно – лишено субъектности.

Но даже само физическое присутствие большинства тревожит путинский режим. Во-первых, от атомизированной людской массы непонятно, чего ожидать: воловья пассивность в любую секунду может обернуться взрывом а-рациональной ненависти, особенно учитывая то, что материя путинской пропаганды и постсоветской поп-культуры соткана из эмоций; она антиинтеллектуальна и разнузданно нелогична. Необъяснимое спокойствие униженного большинства может смениться столь же вроде необъяснимым взрывом.

Пусть возможность эта чисто теоретическая, но она есть – и сильно отравляет жизнь людей путинского режима. Нейтрализовать либерального интеллигента несложно, ибо знаешь, чего от него ждать. Он – часть обслуги, даже если и является таковым чисто потенциально. А вот чего ждать от совершенно непонятного рабочего из Усть-Илимска, крестьянина из Костромской области, автомеханика из бурятского поселка? И уж особенно загадочны жены, матери и дочери вышеперечисленных, этот невиданный доселе российский гендер, населивший разом "Одноклассники" и "Тикток". Женскую часть российского большинства снова как бы поместили – совместными усилиями попов и ведущих ток-шоу – в социальную тень, в серую зону мерцания субъектности и объектности. Но извне что-либо разглядеть в серой зоне сложновато.

Во-вторых, большинство нужно содержать, то есть делиться с ним доходом. Причем, чем хуже дела в экономике, тем неприятнее это делать. Что бы там ни говорили экономисты и демографы, большинство этого большинства не особенно нужно в хозяйстве РФ; в перспективе, всех этих людей прекрасно заменили бы гастарбайтеры и роботы. По крайней мере, гастарбайтерам можно меньше платить – да и устраивать их жизнь совершенно не нужно. То же самое и со многими регионами и нацобразованиями России – их бы отдать кому-нибудь, чтобы не мешали спокойно жить, но вот только нельзя – мы же великая империя.

Идеал путинской диктатуры, состряпанный из неолиберального цинизма, кагэбэшного садизма и западной менеджерской логики и этики – малонаселенная страна, в которой почтенных спецслужбистов обслуживают ловкие айтишники, услужливые дизайнеры, сервильные журналисты и деятели всевозможных искусств, которым можно даже разрешать иногда умеренно повольничать. Плюс система образования, воспроизводящая вышеперечисленных. Плюс врачи (этих надо бы хорошо содержать, но почему-то никогда не получается), инженеры (эти потерпят), ученые (за которыми глаз да глаз). Ну и умеренное количество своих работяг. Остальных можно заменить на немногословных рабов или механизмы. Остальные – большинство – это "свои чужие", несносное наследство прошедших эпох.

Война с ненужными

Напрашивается еще одна аналогия, столь же иллюзорная, как и сравнение российских мобилизаций 1914 и 2022 года. Данная схема вроде бы напоминает концепцию Александра Эткинда о "внутренней колонизации". Мол, Россия всегда (всегда в относительно обозримом прошлом и настоящем, скажем, начиная с Петра, а то и чуть раньше) есть колония самой себя. То есть правящий класс – в широком смысле правящий, скорее доминирующий – управляет страной как колонией, а так называемым "народом" – как населением колоний, аборигенами, дикарями.

Идея остроумная, вполне подтверждаемая в том числе так называемой великой русской литературой, в которой простые русские мужики странно похожи на индейцев из Фенимора Купера или индийцев времен Раджа. Смущают, впрочем, две вещи. Первая – это а-историзм концепции, из-за которого что имперская Россия, что СССР 1920-х, что сталинская, брежневская и, в итоге, путинская страна – примерно одно и то же с примерно одним и тем же внутренним ладом.

Вечная Россия – ее можно найти в сочинениях западных журналистов и политологов, которые норовят назвать Путина "царем" (а до того Ельцина, а до того Горбачева и далее по списку) и которые очень часто используют наречие "всегда". Россия всегда стремилась то-то и то-то. Россия всегда агрессивна в отношении соседей. Русская культура всегда была высокодуховной. И так далее.

Это классический пример ориентализма, будто из книги Эдварда Саида взятый. Впрочем, не только это. Онтологизация чего-бы то ни было темпорально ограниченного и исторически изменчивого выдает параноидальное мышление, лежащее, в частности, в основе конспирологии и прочих милых вещей. "Россия всегда то-то и то-то" ничуть не лучше, чем "евреи всегда …", "англо-саксы всегда…" и так далее.

Второе же возражение против концепции "внутренней колонизации" таково: внутренняя колонизация ставит под вопрос внешнюю колонизацию, а внешняя безусловно была – взгляните на карту Российской империи начала XX века.

Так или иначе, приведенный набросок социопсихологической физиогномии путинского режима, на мой взгляд, может быть соотнесен с другим феноменом. Это неолиберализм в самом чистом своем историческом изводе времен Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер. Тэтчеризм ведь – хоть он и имел совершенно иную социальную базу и опирался на другие традиции – тоже столкнулся с проблемой большинства населения, занятого бог знает чем в неэффективных секторах экономики. Именно правительства Тэтчер с энтузиазмом работали над социальной атомизацией, разрушая сообщества, особенно локальные. Уничтожение промышленности на Севере Англии, в Шотландии, в Уэльсе сопровождалось не только сокрушительным деклассированием населения, но и разрушением местного уклада жизни, в котором ключевую роль играли сообщества.

В результате тэтчеризма и его уже "новолейбористского извода" Тони Блэра (не говоря о дальнейших правительствах – уже опять тори) большинство британского населения сделалось как раз такой ненужной и докучливой обузой, которая мешает правящему классу и его экономической и культурной обслуге пожинать плоды своего господства. Британское "большинство" нужно не только содержать (в отличие от России здесь еще существуют остатки социального государства), но и отвлекать, развлекая, над чем неустанно трудится поп-культурная индустрия и таблоиды.

Так что ситуация – похожая (можно привести примеры и из других стран), но вот выводы из нее путинский режим сделал самостоятельные. Начав украинскую авантюру, из которой он уже не может выпутаться, этот режим решил превратить нужду в добродетель, покончив с ненужным большинством чужими – украинскими – руками.

Путинская диктатура – явно в традициях КГБ – предпочитает использовать именно чужих, особенно для того, чтобы избавиться от других чужих. Мобилизация, придуманная советчиками Путина для решения вроде бы военных задач, стала реализовываться совсем для иного. Не для того, чтобы мобилизованные россияне сокрушили украинцев – нет. А для того, чтобы с помощью украинцев если не ликвидировать российское большинство, но хотя бы подорвать его потенциальную массовую силу, обескровить, смертельно напугать – и выставить в окончательно неприглядном свете.

Истории о том, как родители благодарят погибшего сына за обретенную в качестве награды за его смерть "Ладу", о разграбленных мародерами украинских домах и магазинах, о посланных по почте украденных стиральных машинах, плюс перехваченные телефонные разговоры солдат с женами, матерями и подругами о том, как приятно грабить, насиловать, убивать – все это дегуманизирует российских "бедных" и национальные меньшинства не только в глазах украинцев и всего "западного мира" (что совершенно естественно в условиях российской агрессии). Сама российская власть и российский правящий класс (включая, конечно, интеллигенцию) с удовлетворением находят в этом подтверждение своих социальных представлений и устремлений.

Тем или иным образом, российское большинство должно быть окончательно унижено, окончательно побеждено и, по возможности, хотя бы отчасти физически уничтожено. С мобилизации началась первая классовая война в РФ XXI века. Ею же продолжается другая война на территории бывшего СССР – отложенная гражданская. Об этом – второй текст в серии.