Михаил Мельниченко. Фото(c): Катерина Чопенко. Все права защищены.От редакции. Эта статья - четвертая в серии "Практически о памяти". Здесь вы можете прочитать о проекте.

Михаил Мельниченко, создатель и идеолог проекта "Прожито", готов оцифровать и выложить в сеть все дневники, написанные в XX веке на русском языке. Созданный совсем недавно, "Прожито" точно попал в нерв интереса к частной истории и стал необыкновенно популярным. Сейчас на "Прожито" опубликовано 817 дневников.

Вы долгое время исследовали анекдоты. В какой момент вы совершили переход от одного "малого" литературного жанра к другому, дневникам?

Я занимался анекдотами около десяти лет, слишком долго, и в определенный момент эта тема себя исчерпала. Я понял, что не хочу писать про анекдоты, потому что материал говорит сам за себя. Анекдоту не так важно, какое количество комментариев и аналитики я для него напишу. Анекдот нуждается в том, чтобы быть хорошо опубликованным. Последние несколько лет своей работы с анекдотами я занимался тем, что просто составлял большую базу записей и вычищал ее. За год я высушил ее до книжного состояния, отдал в издательство, сел на диван и не знал, что делать. Было понятно, что я не хочу заниматься классической исследовательской деятельностью, а мне нравится приводить в порядок большие массивы данных. Я думал над возможностью создания поискового инструмента для ученых-гуманитариев, поискового инструмента по датированным текстам. И мне показалось, что проще всего это реализовать на дневниковых материалах. Кроме того, к дневникам у меня лежало сердце: и потому, что они стали для меня одним из важнейших источником анекдотов, и просто в тот момент это было мое любимое чтение.

Сколько времени у вас прошло от идеи создать архив дневников до "Прожито"?

Меньше полугода. После того, как я закончил с анекдотами, я около года занимался одним конкретным дневником и у меня не было никаких глобальных целей.  Потом появилась идея "Прожито", меньше чем за месяц я перестроился на эти новые рельсы и договорился со своим другом-программистом Иваном Драпкиным, с которым мы за пару месяцев сделали прототип. Очень быстро к нам присоединился историк сталинской культуры Илья Венявкин, мой коллега. У нас создалась команда, с которой мы в апреле 2015 сайт "Прожито" открыли в первой версии.

В общественном сознании, даже среди образованной публики архив по-прежнему считается пространством для немногих. Вы ориентируетесь на широкого читателя или на такого же, как вы, исследователя?

Я выстраиваю отношения и с той, и с другой аудиторией. "Прожито" - это один из проектов, который нацелен на вовлечение в работу с историческими источниками абсолютно всех. Проект развивается за счет своих участников, большинство из них -  непрофессионалы. К нам приходят люди, которые начинают раскручивать свою семейную историю, находят у себя рукопись, а дальше мы даем методологические рекомендации и площадку для публикации результатов их трудов. Или же люди, у которых не осталось семейных архивов, но они готовы работать с такого рода текстами.

"Прожито" - это один из проектов, который нацелен на вовлечение в работу с историческими источниками абсолютно всех

Для того, чтобы с нами работать нужно обладать минимальной компьютерной грамотностью и уметь разбирать текст если не рукописный, то хотя бы машинописный. Мы только кураторы, которые выстраивают работу некоторого сообщества с текстами, но при этом у меня есть очень важная для меня рефлексия. Я не понимаю, как выстроить границы приватности. Для меня как исследователя текст  - это источник, и я за химически чистую передачу рукописей без изъятий и с полным для всех доступом. При этом, я воспитан в несколько иной традиции и боюсь, что публикуя все полностью, мы можем наломать дров, потому что лезем и в недавние сюжеты, работая с дневниками 90-х. Вываливать это в общий доступ опасно. Но мы не можем механически выдерживать этот срок в 75 лет доступа - тогда не нужно ничего и затевать.

У меня есть ощущение, что в определенный момент проект должен разделиться на две части. С одной стороны, "Прожито"  - это общедоступный сайт с текстами в интернете и научный инструмент, а с другой, это электронный архив копий преимущественно дневниковых рукописей, к которому есть доступ только у координаторов проекта и профессиональных участников проекта.  

Как будет ставиться этот фильтр?

Когда мы публикуем текст, то люди, которые контролируют рукопись - автор или его наследники, вправе работать с результатом расшифровки и дальше предложить свои изъятия. Прадедушка кого-то из своих сослуживцев обвинял в сотрудничестве с органами, кого-то считал антисемитом, а про кого-то записал историю супружеской измены. За каждый абзац мы боремся, но в итоге всегда принимаем правку наследников. Но представители профессионального сообщества, которые могут сформулировать свои задачи и соблюдают  определенные этические принципы, смогут получить полный доступ к нашему рабочему материалу.

Понятно, когда есть исследователи с формальным статусом. Но вот к вам прихожу я и говорю "Пишу документальную пьесу про быт ленинградских писателей 20-х годов, дадите мне полный доступ?"

Про быт двадцатых годов дадим. Про дневники 80-х и 90-х годов пока нет ответа. Вот человек, который умер в 70-е годы и его дневники оказались на помойке, их принесли нам и сказали "бумага мокнет под дождем, возьмите, у вас точно не пропадет". Мы публикуем этот текст. За него никто, кроме нас, не несет ответственности, мы выворачиваем человека мягким подбрюшьем публике. Мне хочется спасти память о человеке хотя бы от остроумия скучающего дурака.

Вы делите участников проекта на кураторов и волонтеров? Понимаю, что слово "сотрудники" к работе "Прожито" не применимо.

Все, кто занимается курированием, являются частью малого круга, фактически сотрудниками. Есть еще несколько  в высшей степени  опытных волонтеров, которые ходят к нам практически как на работу, но это люди, которые все равно не имеют доступа ко всем нашим материалам. Их мы просим заниматься самыми сложными сюжетами, требующими самой максимальной кропотливости.

Что приводит волонтеров в проект, если этот человек не приносит дневник своих предков?

Очень по-разному. Для того, чтобы стать волонтером "Прожито", необходимо наличие минимального свободного времени и собственного интереса. У нас за три года работало около полутысячи человек. У меня есть таблица учета волонтеров: мне написал вчера 480-й участник. Количество работающих волонтеров - мерцающее число, они приходят и уходят. Среднестатический участник держится несколько месяцев. Каждый мотивирован своей историей. Действительно много студентов - историков и филологов, которым это интересно. Много людей, которые получили высшее гуманитарное образование, по рабочим делам оказались отдалены от интересных им сюжетов, но сохранили стремление к работе с текстами. У нас есть несколько человек, которые перебрались в другие страны, и "Прожито" для них - попытка взаимодействия, следствие ностальгии, работа с языком. Есть люди, у которых нет исследовательских задач, но есть много времени и человеческое любопытство. Часто просто неравнодушные читатели у нас проводят декретные отпуска или какие-то промежутки без работы.

Мы держим курс на децентрализацию проекта, чтобы создавались рабочие коллективы

Мы держим курс на децентрализацию проекта, чтобы создавались рабочие коллективы. Сейчас есть несколько дистанционных рабочих коллективов, когда два или более участника очень хорошо сработались и готовы вместе работать над рукописью. Например, один идеально читает почерки и расшифровывает текст, другой сверяет рукопись и размечает ее по нашим правилам.

Есть совершенно очевидная проблема национализации российской памяти, государственные архивы либо закрыты, либо приоткрыты. Вы никогда не воспринимали "Прожито" как альтернативу?  

У меня есть опыт работы в государственном архиве. Я уходил оттуда с внутренним конфликтом: с одной стороны, у меня была  "охранительская"  архивная логика, с другой, потребности исследователя, которому нужно все и сразу и максимально в широком объеме. Сейчас во мне скорее побеждает исследователь. Я много обсуждал с друзьями, что в случае, если мы не можем свернуть с рельсов массивный инертный институт, мы можем пойти по пути выстраивания альтернатив. Это и сложнее, и проще. "Прожито" - это как раз такой способ создать современную цифровую архивистику с человеческим лицом.

В случае, если мы не можем свернуть с рельсов массивный инертный институт, мы можем пойти по пути выстраивания альтернатив. Это и сложнее, и проще.

Если мы не хотим играть по навязанным нам правилам, то мы будем делать свою историю. Если государственный архив не готов пускать нас оцифровать фонды, мы пока займемся семейными архивами, владельцы которых намного более гибки. И действительно, мы пока работаем преимущественно с тем, что хранится в семьях. Нам почти не приходится иметь дела с государственными архивами.

"Прожито"де-факто стало платформой для альтернативных голосов, которые вообще-то не слышны. Это ведь тоже не было задачей сначала?

Попытка дать голос тем, кто обычно не слышен и не виден, была вполне осознанной. Нас дневники людей неизвестных, незаметных интересуют больше, чем дневники игроков первой лиги, потому что первая лига рано или поздно дождется своего кропотливого публикатора.

Есть рукописи, которые в полном объеме не будут опубликованы в классическом варианте, они не вытягивают на книжную публикацию, слишком велики, слишком сложны. Мы готовы работать абсолютно со всем. Нам не важна социальная траектория автора, нам не важна тематика дневника, мы в равной степени возьмем в работу и дневники чтения, и дневники наблюдения за ребенком, и даже такой пенсионерский дневник, в котором автор 15 лет переписывает центральные газеты себе в тетрадку.

В проект "Прожито" принимаются дневники, написанные до 2000 года. Фото CC BY 2.0: Barry Silver/Flickr. Некоторые права защищены.

Дневники важны не только фактографией - сам язык дневника уже пространство для исследования. Присоединившаяся к команде после перезапуска “Прожито” компьютерный лингвист Наталия Тышкевич показала нам, что мы создали серьезный лингвистический корпус - и чем шире круг наших авторов, тем интереснее могут быть результаты работы с базой “Прожито”.

Какой процент дневников, которые у вас есть, но они еще необработанные, не выложены на сайт?

У нас два типа материалов: это тексты уже опубликованные и наши собственные рукописи. Очередь опубликованных - текстов примерно 400. Что же касается рукописей, то все более менее аннотированно, может быть, рукописей 10 у меня сейчас лежат не описанными, потому что они довольно странные или сложные, этим надо заняться. Это всегда вопрос нескольких недель. Копированием занимаются несколько человек человека нерегулярно. С подлинниками рукописей работаем пока только я и мой коллега Алексей Сенюхин, редактор "Прожито", потому что опасно делигировать эту ответственность волонтерам.

Есть довольно грустная история проекта "Народный архив", который в конце 80-х создал Борис Илизаров. Сейчас материалы "Народного архива" канули в недрах РГАНИ, где их бесконечно описывают. Вы воспринимаете "Народный архив" как предтечу, ориентировались ли вы на этот опыт?

Это очень важный для меня сюжет. То, что произошло с "Народным архивом" -  для меня большая боль и большой урок. "Прожито" - это шаг в сторону "Народного архива", но с учетом того, что с ним произошло. Для того, чтобы создавать архивную институцию, необходим определенный ресурс стабильности. Это самый ценный и довольно дефицитный ресурс. Если создавать аналоговое хранение с правильной температурой, правильной влажностью и с тоннами документов, то ты всегда будешь в опасности: чем важнее для тебя это обременение, тем на большие компромиссы ты должен будешь пойти для того, чтобы его спасти. Если идти по пути создания цифрового облачного хранилища, все довольно проще.

Мы берем источники, снимаем с них копию, и создаем облако, у которого есть несколько независимых синхронизированных копий

У "Прожито" нет этого материального якоря, который держал "Народный архив". Мы берем источники, снимаем с них копию, и создаем облако, у которого есть несколько независимых синхронизированных копий. Даже если что-то произойдет с одним облаком, где-то в другом месте наши терабайты все равно сохранятся. И если есть разветвленное сообщество волонтеров, которое мотивировано только своим интересом и готово с этими текстами работать, то все сильно проще.

Моя сверхзадача не собрать и опубликовать все дневники, моя сверхзадача создать "Народный архив" в новых его формах. Чтобы везде были пункты входа в этот архив и были места, куда можно приносить рукописи, оставшиеся после бабушек и дедушек или чемоданы с бумагами, найденные на помойках. Чтобы в этих местах создавались цифровые образы рукописей и дальше все по минимуму аннотировалось, описывалось и создавались цифровые фонды этих людей, известных или неизвестных. Вот такая модель: цифровой архив "Прожито" и его верхушка - публикаторская платформа "Прожито", которые работают в тесном взаимодействии.

Но вы все-таки делаете еще одну вещь, которую трудно было ждать от архива -  лабораторию. Какое место лаборатория "Прожито" занимает в структуре, которую вы себе мыслите или которую уже придумали?

Лаборатория  - это формат, к которому мы перешли довольно быстро, в этом как раз огромная заслуга Ильи Венявкина, это его придумка. Меня очень тянет в норные академические-архивистские дела, а Илья первым увидел "Прожито" как волонтерскую историю. Мы очень быстро нарастили мощности в волонтерском смысле и стало понятно, что эта система очень вертикальная, есть координатор и есть несвязанные между собой волонтеры, она недостаточно устойчива. Для того, чтобы быть устойчивым, проект должен сохраниться, даже если из него выдернуть любую фигуру. Этого можно добиться только в случае хороших горизонтальных связей.

Первая лаборатория "Прожито" в Иркутске, Сентябрь 2017. Фото: Михаил Мельниченко. Все права защищены.

Сначала мы устраивали публичные читки, в которых каждый мог поучаствовать, она были придуманы для популяризации нашего проекта. В целом, наша задача показать, что работать с такими текстами несложно и интересно, и что каждый может в этом поучаствовать. Лаборатория  - это главный формат, с помощью которого мы хотим работать с регионами. Мы сейчас проводили лаборатории в Иркутске, Перми, скоро будет в Петербурге, в Екатеринбурге. Мы надеемся, что в какой-то момент этот формат станет абсолютно от нас независимым и почти любой культурный институт сможет, найдя дневниковую рукопись, провести открытое мероприятие, в котором примет участие абсолютно любой человек, а затем поделиться с нами результатом или самостоятельно это использовать.

Сейчас среди посетителей московских лабораторий примерно половина - наши постоянные участники, остальные - новички. Для меня очень важно стало то, что люди на этих лабораториях общаются. После пятой лаборатории я увидел, что два человека, познакомившиеся на первой лаборатории, идут вместе на день рождения к третьему участнику.

Вы говорили, что "дневник это признак трудного времени или тяжелого времени", тем не менее, вы работаете с материалом самых разных эпох. Все-таки почему люди ведут дневники?

Это один из очень сложных для меня вопросов. Я знаю, почему я сам веду дневник.

Вы ведете дневник? Записываете в тетрадь?

Нет, в компьютере. Я с 21 года веду дневник, у меня никогда не было детского дневника. В какой-то момент я пытался перестать вести дневник из-за того, что при моих нынешних досугах это было довольно странно, но я не могу без этого. Для меня вести дневник  - это как наводить порядок. Мне довольно важно все проговаривать, прописывать всю фактографию моей жизни. Во-первых, от того, что я ничего не запоминаю, у меня нет привязки фактов к хронологии. А еще мне кажется, что дневник это такая мощнейшая терапия и очень хороший рабочий инструмент для того, чтобы справляться со стрессом и выходить из депрессивных эпизодов.

По моим ощущениям, у значительной части людей, которые обращались к этому жанру, ситуация довольно схожая. У нас огромное количество дневников, которые начались летом 1941 года и сошли на нет в конце 1945, такие законченные военные дневники, даже по-другому их тэгировать не получается. В стрессовые моменты человеку нужен внутренний собеседник, которому можно всё рассказать. Есть случаи, когда люди себя просто приучают к дневнику и это тоже становится частью повседневностью и частью быта. У нас довольно много таких не очень интересных для широкого круга людей дневников, которые ведут музейщики, архивисты и люди, склонные к систематизации.

У нас есть дневник, который велся на протяжении тридцати лет, каждый день по одному абзацу записывал автор по строгому формуляру, в котором все начинается с показателей погоды, потом рассказывается с кем встречался и что делал. Этот дневник очень забавный, потому что в нем по три года идут 365 записей, а  в високосный год - 366. Человек живет по таблице и дневник это всего лишь одна из граней этой таблицы жизни. Я это говорю с некоторым восхищением, я тоже к подобному склонен, мне проще по таким схемам тоже существовать.

Мы берем источники, снимаем с них копию, и создаем облако, у которого есть несколько независимых синхронизированных копий

Нужно смотреть законченные дневники, которые велись не на протяжении всей жизни, а велись в какие-то определенные периоды. Я сейчас сразу вижу, что дневники часто начинают вести в период взросления. Детские и подростковые дневники  - это вполне законченные и самостоятельные произведения. Если человек ведет детский дневник, чаще всего он забрасывается на несколько лет, потом начинает вести дневник уже в ином возрасте, в ином состоянии. И мне кажется, что это уже другая разновидность жанра. Есть дневники войны, есть дневники путешествий, очень важно выпускать эмоции, связанные с большим количеством нового, и может быть, есть и другие  прагматики ведения, но я работаю скорее с формой. Я чувствую себя не так уверенно, когда мы говорим о смыслах дневников.

Режиссер Анастасия Патлай, куратор театральной лаборатории "Археология памяти"  использовала в качестве драматургического материала часть дневников, которые были опубликованы у вас. Какие-то другие прецеденты подобного рода бывают?

Да, такое случается все чаще. Нас иногда не оповещают о том, что наши материалы используются, и на мой взгляд, это абсолютно нормально, потому что в целом мы за свободное распространение информации. Нас, скорее, очень воодушевляет, когда мы знаем, что по нашим материалам сделано что-то любопытное, стоящее, красивое. Регулярно и давно появляются популярные публикации с нашими материалами, но некоторое время назад, буквально несколько месяцев, началась волна театрального интереса. Я знаю, что уже есть три театральные лаборатории, в которых наши дневники так или иначе используются. Кроме "Археологии памяти" есть театральная студия Валерия Караваева, где взрослые люди учатся у него актерскому мастерству. И несколько дней назад я был в театре "На набережной", который интересует близкая нам тематика: они делали спектакли по Шаламову, по личным и семейным историям детей, которые ходят в кружок в этом театре. Они заинтересовались нашими подростками 1930-40-х годов и сейчас возможно запустят работу с нашими дневниками.

Когда мы открывались, мы были такой консервной банкой, набитой дневниками. У нас было сто дневников, состоящие из тридцати тысяч подневных записей, это очень мало. Многим пользователям было не очень понятно, как этим сайтом пользоваться. А сейчас у нас уже 260 000 дневниковых записей, больше 800 дневников, довольно представительный корпус. И у по любой теме хотя бы что-нибудь можно найти. Для меня очень важно, что мы стали рабочим инструментом. Молоток-рубанок "Прожито". Все используют.