Своей триадой эссе, посвященной образам будущего "обнуленной России", Кирилл Кобрин переоткрывает жанр, почти исчезнувший в российском публичном пространстве. Этот жанр можно было бы обозначить как содержательную дискуссию о социальных альтернативах, в которую могут быть вовлечены участники с полярных политических флангов.

Сегодня большая часть российской публицистики работает преимущественно в двух регистрах: это либо внешняя экспертиза, не предполагающая ответственного суждения самого автора, либо формат "эхокамеры", в котором текст подтверждает то, с чем его читатели уже согласны, и создает комфортный эффект эмоционального единства. Более того, позиция демократического социализма, обозначенная Кобриным, демонстративно выпадает из всего скудного российского идеологического меню – либерального, лево-консервативного и право-охранительского – и поэтому дает возможность поставить старые вопросы по-новому. Наконец, важно, что эссе Кобрина не замыкаются в темпоральности "программного текста" – декларации, фиксирующей позицию автора в моменте настоящего – но приглашают к разговору об инвариантном будущем (или "будущих"), очертания которого создаются в том числе и в процессе дебатов.

Подобный разговор oDR предлагает начать прямо сейчас. Возможен ли в России демократический социализм, есть ли в стране по-настоящему либеральная интеллигенция, и можно ли назвать положение России в мире “изоляцией”? Об этом спорят два постоянных автора нашей платформы – Илья Будрайтскис и Александр Замятин.

Вариативность варварства

Демократический социализм есть единственно возможный способ избежать нового варварства: экологической катастрофы, сопряженной с социальной атомизацией. Этим тезисом Кирилл Кобрин открывает серию своих эссе. Но разве сам социализм – во всяком случае, в его советском изводе – не был формой варварства?

Илья Будрайтскис:

Это эссе выглядит смыслообразующим для всей триады, так как стремится обрисовать демократический социализм не просто в качестве привлекательного проекта, но как требование момента, возникающее в связи с кризисом российской политической и социальной модели, который стал совсем явным после летней аферы с поправками в Конституцию. Однако формула "социализм или варварство", определяющая это требование, у Кобрина расширяется в сторону инвариантности "варварств", к которым мы не должны прийти: это и неолиберальное варварство обнищания, и тоталитарное варварство сталинизма. Именно в таком отказе от всех форм варварства проявляется глубокая (и вытесненная) связь между социализмом и демократией.

Социализм – это не только "практическая необходимость мира" перед лицом экологической катастрофы и перспективы роста военных конфликтов, но и реализация самой сути демократии в ее классическом определении – как неотчужденной власти народа посредством самого народа. Очевидно, что это понимание прямо противостоит либеральной демократии как власти лучших (экспертов и профессионалов) от имени пассивного населения, проявляющего себя лишь в регулярных походах на выборы. Однако именно такая модель парадоксальным образом объединяет циничных путинских технологов и оппозиционных сторонников демократии как "процедуры". Сейчас, когда требование расширения участия и контроля снизу становится главным и объединяющим для самых разных движений – от хабаровских протестов до борьбы за спасение башкирских шиханов – серьезная дискуссия о понимании демократии для оппозиции является жизненно необходимой.

Александр Замятин:

Первая статья обсуждаемой серии содержит несколько метких замечаний о нашем обществе. Так, наблюдение о консюмеристском характере ностальгии по советскому социализму очень выразительно проясняет совсем не очевидный неолиберальный характер этого явления. Столь же ценно, на мой взгляд, и замечание о том, что элиты в России успешно используют этот псевдоностальгический сентимент для купирования вопроса о социальном неравенстве.

В то же время в статье больше путаницы, чем откровений. Кирилл Кобрин совершенно справедливо замечает, что социализм как идея и практика социальной справедливости не присутствует в политической повестке дня в России, но затем выдвигает гораздо более сомнительный тезис — в завуалированном виде вопрос о социализме все-таки является для нас насущным и практическим. Проблема этого тезиса в том, что он не обоснован буквально ничем, кроме пустой формулы "социализм или варварство". Автор просто заявляет, что "страна как никогда нуждается в социализме", будто это очевидным образом следует из его крайне абстрактных очерков внутренних и внешних вызовов для России. У такого тезиса-лозунга может быть две судьбы: те читатели, которые и так были по какой-то причине ему привержены, согласятся с ним, а все остальные просто пожмут плечами в недоумении.

Еще большую путаницу вносит вопрос о демократии. Вслед за указанием на дефицит демократии в России автор зачем-то начинает различать популизм и "настоящую демократию" и переключаться между ними. После нескольких таких переходов с едва уловимым смыслом совсем трудно понять, что именно он имеет в виду под запросом на демократию. Похоже, что за этим есть некая интуиция, которой недостает эмпирического материала.

Главное утверждение статьи, судя по всему, заключается в том, что проблемы социальной справедливости и демократии порождают в России обобщенный запрос на "демократический социализм", который должен возникнуть на местном уровне. Поскольку я сам вижу в этой мысли много того, с чем готов согласиться, ее слабое обоснование и развитие в этом тексте оставляет особенно досадное впечатление. Рассуждения в полном отрыве от конкретных наблюдений за реальной политической жизнью в стране — а конъюнктурное комментирование хабаровских событий таковым не является — выглядят проигрышно и не вызывают желания взять их на вооружение. Подобные тексты обычно получаются у колумнистов, которые пишут заметки вокруг одной-двух притянутых за уши звучных формул — будь то "демократический социализм" или "социализм или варварство".

Раздвоение мира в умах позднесоветской интеллигенции

“Культ частной собственности в одном наборе с "культурными" неоколониализмом, расизмом и особенно социал-дарвинизмом” – по мнению Кирилла Кобрина именно эти черты характеризуют сегодня состояние российской интеллигенции. И именно в своем отказе увидеть в борьбе за социальную справедливость что-то большее, чем отголоски советской пропаганды, она парадоксальным образом сближается с ненавистной ей российской властью.

Илья Будрайтскис:

Это эссе выглядит как тонкий и точный диагноз состояния российского "образованного класса", но практически не дает контуров возможной стратегии борьбы за культурную гегемонию – то есть завоевания части интеллигенции на сторону демократического социализма. Констатация кризиса, с которой начинается все серия эссе, не приводит здесь к оценке неоднородности этой интеллигенции, ее внутренних конфликтов и динамике. Эссе верно указывает на возможность парадоксального сближения власти и части оппозиционной интеллигенции на почве культурного консерватизма и антипопулизма. Однако момент кризиса, подобный сегодняшнему, позволяет нам увидеть начинающуюся эрозию привычных границ в более широкой перспективе. Так, политическая практика Алексея Навального в последние годы привела его к пониманию, что широкая социальная коалиция в России невозможна на основе рыночного либерализма и так или иначе должна включать требования социального государства и критику путинизма как "1%" сверхбогатых чиновников и олигархов. С другой стороны, становится заметным (особенно в связи с повышением пенсионного возраста в 2018 году и сейчас, в период пандемии), как на массовом уровне происходит дискредитация официозного патриотизма, апелляции которого к традиционным коллективистским ценностям российского народа выглядят как циничная насмешка.

Александр Замятин:

Вторая статья в серии показалась мне гораздо более содержательной и полемически значимой. Во взглядах нашей либеральной оппозиции действительно есть выпуклые противоречия между декларативной приверженностью либерально-демократическим идеалам и шовинистически-реакционным отношением к западному левому прогрессизму. Кирилл Кобрин делает важный ход, указывая на истоки этого противоречия в мировоззрении позднесоветской интеллигенции, которое, в свою очередь, сформировалось в бинарной логике холодной войны. Однако, на мой взгляд, политическая острота этого хода раскрывается не в связи с восприятием "Запада" российскими либералами, на котором сконцентрирован Кобрин, но в их внутриполитических ставках.

Раздвоение мира в умах позднесоветской интеллигенции привело к тому, что "демократическим" стали называть любое антикоммунистическое либеральное движение в России — сначала проельцинское, а затем, в силу изгнания либералов из власти, и антипутинское. При этом ничего собственно демократического, кроме довольно формальной приверженности свободным выборам, в их идеологии не было. Если не сказать больше — взгляды значительной части либеральной оппозиции пропитаны технократическим отторжением идеала политического равенства. В результате ярлык "демократов" закрепился за либеральной оппозицией, которой свойственны "культ частной собственности в одном наборе с "культурными" неоколониализмом, расизмом и особенно социал-дарвинизмом".

Поэтому любое гипотетическое движение с подлинно демократической повесткой будет вынуждено отмежеваться от либеральной интеллигенции и объяснить себе и окружающим, как последняя так долго умудрялась апроприировать эту повестку. Частично эта работа уже проделана в статье Кирилла Кобрина, который к тому же не побоялся заметить, какую хорошую службу путинскому режиму сослужила эта апроприация.

Самоизоляция и выход из нее

“В обсуждении ни одного по-настоящему глобального вопроса мнение России не играет абсолютно никакой роли, от экологической проблемы до американо-китайского конфликта”, - именно такой диагноз российской внешней политике ставит Кирилл Кобрин, вспоминая о том, как ее первоначально прагматичный характер был заменен на “великодержавные фанфары”. Но готово ли "постпутинское" общество вырабатывать иную стратегию взаимодействия с окружающим миром, если последние 20 лет его убеждали в собственной исключительности?

Илья Будрайтскис:

Главный тезис этого текста — о диалектике реализма и романтизма (в которой первый постепенно перерастает во второй) путинской внешней политики — на мой взгляд, очень точный. Это утверждение также лишает путинизм ложного качества архаичной экзотики, несовпадающей с духом времени. Наоборот, как верно показывает Кобрин, наследие XIX века становится принципиальным источником политического воображения современных элит (вспомним, что сама идея реалистического "эквилибриума" международной политики у Генри Киссинджера еще в 1970-е брала в качестве образца для подражания Венский конгресс 1815 года).

При этом здесь в очередной раз подтверждается мысль Карла Маркса о том, что история повторяется дважды – и трагедия империи Николая I оборачивается фарсом Владимира Путина. Черты мрачного фарса сопровождают и обреченную стратегию "импорта контрреволюции", и амбиции по восстановлению "исторической справедливости" в ее путинской версии. Однако из этого важного рассуждения стоило бы сделать и следующий ход (прямо связанный с вопросом об альтернативном будущем) – на каких основаниях возможно сегодня (и возможно ли вообще) возрождение классического интернационализма, или точнее, самой идеи Интернационала, которая, как известно, тоже родом из XIX столетия? Ответ на этот вопрос связан и с проблемой провинциализации современных левых, которые преимущественно мыслят из своей национальной перспективы (следствием чего, например, является довольно распространенное сочувствие к Путину или Александру Лукашенко как "антиимпериалистам", противостоящим западной гегемонии).

Текст заканчивается утверждением о возможности выхода из тупика изоляционизма лишь при смене системы. Однако о какой смене идет речь? Формула "социализм или варварство" когда-то подразумевала альтернативу действительности как неизбежному потенциальному варварству. Лозунги социалистической федерации или самоопределения наций сперва звучали утопично, однако затем стали "реальными утопиями", вдохновлявшими массы на борьбу и в конечном счете изменившими реальность. Эссе не предлагает новых больших проектов или масштабной пересборки старых – хотя перспектива глобальных экологических угроз (которые в своей священной борьбе за суверенитет последовательно отрицает российская внешняя политика) прямо ставит вопрос о новом типе глобальной федерации, основанной на пересмотре господства рынка с его стремлением к прибыли и ускорением "экономического роста" любой ценой. В то же время, возрождение империализма в его почти хрестоматийных формах с начала 2000-х – американского, а затем регионального (Россия, Китай, Турция) – должно потребовать от социалистов переосмысления принципов самоопределения наций, особенно там, где текущая конструкция мировых отношений зашла в безнадежный тупик (например, курдский вопрос или принадлежность Нагорного Карабаха).

Александр Замятин:

Ясно, что какой бы ни была постпутинская Россия, она уже гарантировано получает в наследство разрушенные международные отношения и неразрешимые территориальные конфликты на десятилетия вперед. К сожалению, эти наблюдения донельзя банальны. Мы все уже поняли, что Путин принял страну в составе Большой восьмерки, а оставил в изоляции.

Отругав либеральную оппозицию за консерватизм, Кобрин перешел к повторению ее же заезженного нарратива о стране-изгое, утратившей всякое международное влияние, и президенте-пугале. Ничего нового к этому не добавляют даже заветные слова о том, что справиться с проблемой поможет "только полная смена социально-экономической и политической системы в стране, только превращение государства в подлинно социальное и подлинно демократическое".

Тем временем здесь есть как минимум два содержательных вопроса, которые не сводятся к общим словам о преодолении изоляции. Во-первых, российская элита остается транснациональной, несмотря на санкции. Яхта Алишера Усманова все еще стоит в Средиземном море, миллиардеры скупают особняки в США, а дети чиновников продолжают учиться в лучших университетах мира. Даже во время пандемии частные бизнес-джеты не переставали развозить богатых россиян по западным резиденциям. Какой формат сотрудничества с западными странами нам нужен, если последние 20 лет наши элиты вывозили туда "заработанные" в России активы?

Во-вторых, Путин с первых дней у власти эксплуатировал распространенный в народе антизападный ресентимент и запрос на восстановление международного влияния России. И как показывают многочисленные опросы, на этом держится значительная часть его рейтинга. В таком случае, с чего мы взяли, что в будущей свободной России никто не захочет заняться тем же самым? К сожалению, ответы на эти вопросы в статье Кобрина не просматриваются.