Беларусь – одна из стран мира с самым высоким уровнем депрессии. Татьяна Щитцова – профессор Департамента социальных наук Европейского гуманитарного университета в Вильнюсе и главный редактор философско-культурологического журнала Topos – полагает, что дело не в индивидуальных особенностях психики беларусов, а в политическом климате в стране. Под субъективным ощущением усталости или депрессии нередко скрывается понимание своего гражданского бесправия. Неспособность участвовать в политических процессах даже самого низового уровня ведет к отчаянию даже тех, кто не разделяет оппозиционных лозунгов или считает себя лояльным власти. "Парадоксально, но впадение в депрессию оказывается в этом случае политическим жестом — политическим жестом в отсутствии политической cубъектности", – пишет Щитцова в статье "Depressed? It might be political!" ("Депрессия? Это может быть политическое!"). Но август 2020 показал: беларусы готовы и на гораздо более широкий спектр политических жестов. Чем может смениться депрессия? И какого рода политическая субъектность формируется сегодня у нас на глазах? Об этом Татьяна Щитцова рассказала в интервью oDR.

В соцсетях сейчас часто встречается такая метафора: отношения Лукашенко со страной – это отношения абьюзера и жертвы, отношения созависимости. А связано это якобы с каким-то особенным психологическим складом беларусов, с непроработанной коллективной травмой. Насколько эта метафора точно описывает реальность? Позволяет ли она нам понять происходящее?

Мне тоже этот образ абьюзивных отношений уже встречался и в фейсбуке, и в прессе. Я думаю, что появление этой аналогии объяснимо и в целом понятно. Во-первых, в стране фактически нет принятого в цивилизованном мире разделения властей. После принятия поправок в Конституцию в 1996 году, президент нашей страны обладает исключительной полнотой власти. Не стоит забывать: правовая кульминация этой полноты власти – это личное санкционирование смертной казни, и это фон тех зверств, которые случились сейчас.

При такой неограниченной власти, а также крайне одиозном поведении и риторике, которыми прославился Лукашенко, появление образа абьюзивных отношений предсказуемо. Но у этого образа есть и более актуальное обоснование: сам Лукашенко обозначил эту абьюзивную модель отношений, когда в своей речи перед парламентом сказал сакраментальную фразу "любимую не отдают". С точки зрения слушателей это воспринимается так: страна сопротивляется, а он не отпускает. Один из визуальных мемов, который появился для подкрепления этой модели отношений – это переделанная картина Василия Пукирева "Неравный брак". Это очень точное попадание, потому что картина висит у нас в Художественном музее в Минске и известна всем. Но важно подчеркнуть, что образ абьюзивных отношений пришел из сферы фантазмов самого Лукашенко. Это его тактика общения с народом – садист-популист.

Модель абьюзивных отношений применима для понимания личностных особенностей Лукашенко как человека и как политика. Но было бы опрометчиво представлять нынешнюю политическую ситуацию в таком ключе, потому что этот образ блокирует анализ, он нас сразу фиксирует на некой психопатологии, которая выстроена между индивидуальной психикой и диктатором. Распространение этого образа попутно играет на руку и самому Лукашенко. Ведь надо различать Лукашенко и государственный аппарат, на работе которого и держится режим: от министров до директоров школы. Чем ниже должность – тем менее жестко человек включен в моральную и иногда, конечно, материальную коррумпированность этой системы.

Что вы понимаете под моральной коррумпированностью?

Я имею в виду сочетание – в разных пропорциях – страха, инерции и предпочтений личного комфорта. После истории с коронавирусом в государственной системе началась стремительная эрозия этой моральной коррумпированности. Госслужащие и близкие к ним руководители низшего и среднего звена стали все меньше поддерживать власть. В ходе предвыборной кампании и особенно после выборов эта эрозия еще больше усилилась. Верхушке стало ясно, что опираться не на кого. Именно поэтому на первый план у нас вышел аппарат насилия.

Долгое время режим держался на так называемом социальном контракте: люди не включались в политическую жизнь, а государство худо-бедно обеспечивало экономическую базу. Но после того чудовищного насилия, которому подверглось столько наших граждан, среди которых есть и погибшие, и покалеченные, социальный контракт уже невозможен.

Состояние подавленности и апатии было связано с тем, что в жизни людей преобладала установка на выживание. Настрой на самореализацию в рамках нашей социально-политической системы очень быстро редуцировался к установке на выживание.

Как возможен выход из этого состояния?

У Спинозы – это нидерландский философ 17 века, который обрел сейчас новую актуальность в рамках современной теории аффекта – есть очень важный тезис, который позволяет немного понять динамику политических аффектов в беларусском обществе. Тезис очень простой: он говорит, что аффект – в нашем случае подавленность, апатия – может быть преодолен только другим, более сильным аффектом. В этой связи интересны результаты соцопроса, который сейчас, прямо по горячим следам, проводится в Минске. Собран довольно-таки богатый материал, происходит его первая систематизация. Так вот, результаты этого соцопроса показывают, что основным толчком для гражданской мобилизации послужили два фактора – наглая фальсификация результатов выборов и последовавшее сразу жестокое насилие по отношению к тем, кто заявил о несогласии с объявленными результатами. Волна негодования, возмущения и гнева – есть ведь библейский образ праведного гнева – вывела людей в совершенно другую плоскость. Здесь мы переходим в сферу моральных и политических эмоций, а не замыкаемся в рамках чьей-то индивидуальной психики.

Возмущение и гнев заключают в себе нормативное ядро. В основе нашего протеста лежит чувство справедливости и сострадание к потерпевшим. Мы говорим, что мы возмущены, и это означает, что мы исходим из гуманистических ценностей (справедливости, ценности человеческой жизни, уважения человеческого достоинства, человеческой свободы) и хотим утвердить их как базовые принципы для жизни нашего общества. Это – моральная основа протеста, которую все мы разделяем, а значит – и основа политического единства.

Так ранее апатичные индивиды превращаются в Мы, становятся гражданским обществом. Сегодня Мы – это те, кто разделяет гнев по поводу происходящего, на волне этой эмоции формируется новая коллективная политическая субъектность.

Есть целый ряд авторов, которые указывают на возможность использовать гнев как продуктивную политическую силу: например, Дэвид Ост, Питер Слотердайк, Марта Нуссбаум. У Нуссбаум, кстати, есть такое понятие – "транзитивный гнев", которое означает, что гнев может быть основой для перехода к новому, лучшему, обществу. Что значит сделать гнев продуктивным? Это значит – направленно заниматься канализированием гнева, чтобы он не переходил в русло расплаты, а превращался в созидательную силу для изменения общества; направлять гнев, отталкиваясь от базового коллективного переживания "этого не должно больше повториться". Нам нужно общество, в котором фальсификации и истязания невинных людей будут исключены. Здесь важная заслуга штаба, который возник после объединения трех штабов, и заслуга созданного после выборов Координационного совета. То, как они расставляют акценты, все их заявления нацелены на то, чтобы направить возмущение людей и то политическое единство, которое на этой почве сформировалось, в конструктивное русло. И наша надежда сегодня связана именно с этой стратегией.

Можно ли сказать, что сейчас в протестах начинает формироваться новая субъектность? Многие комментаторы обеспокоены рассредоточенностью этого протеста, его стихийностью. Но вы, напротив, интерпретируете это пустое место, белое пятно как чистый лист и пишете, что в этом и есть сила оппозиции. Какая субъектность может сформироваться из этого чистого листа? И, может быть, она уже есть – но мы ее не видим?

Не знаю, насколько аудитория вспомнит фразу "белое пятно на карте Европы" – она раньше нередко употреблялась в медиа применительно к Беларуси. "Белое пятно" понималось тогда в том смысле, что это такая неизвестная земля, политически непроявленная, какая-то невыразительная страна. То есть в точности так, как это описывается в самом начале известной работы Игната Абдираловича "Извечным путем. Исследования беларусского мировоззрения", вышедшей еще в 1921 году.

Сегодня в связи со многими событиями, которые у нас произошли, белый цвет стал символом в самых разных смыслах. Кратко повторю тезис, который я сформулировала в своей публикации. Он заключается в следующем: успех беларусской революции во многом основывается на том, что Светлана Тихановская как кандидат в президенты (и сейчас, уже после выборов) не представляет никакой конкретной политической идентичности, никакой партии, никакой определенной политической группы. Ее программа не продвигает никакую конкретную идеологию: ни правую, ни левую, ни христианско-демократическую, ни либерально-демократическую – никакую. В ее программе есть только один пункт – это проведение новых выборов. Суть ее программы в том, чтобы предоставить гражданам Беларуси возможность реализовать свое конституционное право. В этом смысле ее политическая субъектность – это чистый белый лист. Ее политическая миссия – сделать возможной перезагрузку политической системы набело. Речь идет не об отсутствии субъектности, а о совершенно особой форме политической субъектности. Она оказалась очень продуктивной и по-своему уникальной. Как Президент Светлана Тихановская – это условие возможности политического обновления нашей страны.

Здесь можно использовать еще и геометрические метафоры горизонтали и вертикали. В горизонтальной плоскости располагаются конкурирующие и конфликтующие друг с другом политические дискурсы, программы, идентичности. Электоральный период – это время, когда различные политические программы конкурируют друг с другом и добиваются популярности, добиваются победы. Однако программа Светланы Тихановской располагается не в плоскости этой горизонтальной конкуренции различных политических дискурсов. Секрет ее успеха в том, что она не конфликтует ни с одним политическим дискурсом или идентичностью, она находится не в горизонтальной плоскости, а образует, скорее, вертикаль. То есть это некая чрезвычайная ситуация, для описания которой, как мне кажется, может подойти язык политической теологии.

Наше политическое поле сейчас антагонистически поляризовано. С одной стороны – узурпатор, который опирается только на насилие, не имея реальной поддержки в гражданском обществе. С другой стороны – Светлана Тихановская, которая имеет масштабную поддержку со стороны общества, не располагая, однако, никакими инструментами власти в стране. Если воспользоваться терминологий Грамши, у нас на одном полюсе господство без гегемонии, на другом – гегемония без господства. Вертикаль освобождения против вертикали насилия.

При первом приближении это звучит как угроза возможности формирования новой авторитарности: вертикаль сверху, гегемония... Что же здесь происходит? Очередная харизматическая личность, которая придет и обоснуется, эту власть под себя организует – или это все-таки какой-то совершенно отличный процесс?

Здесь как раз нет опасности какого-то самовластного утверждения харизматичной личности, потому что, как уже говорилось, программа Тихановской – это запустить механизм перезагрузки нашей политической системы. Сделать это можно только через выборы. В этом заключается уникальная объединяющая сила ее программы. Сегодня уже некорректно говорить о протестующих в терминах оппозиции. Сама Тихановская и все, кто ее поддерживают, – это не оппозиция, это большинство. Сегодня очень важно правильно употреблять слова.

Это чудо тотальной протестной мобилизации было двойным – в том смысле, что у нас произошло также своего рода политическое возрождение нации. Вы, наверняка, наблюдали как органично, естественно у нас распространилась символика национального возрождения, которая была относительно популярна в конце 1980-х – начале 90-х, а потом на долгие годы стала символикой так называемой "старой оппозиции". За время правления Лукашенко у нас, конечно, были разные оппозиционные группы, многие из которых имели националистическую повестку. Ими продвигался дискурс о необходимости возрождения нации, в основе которого, как правило, лежали этнонационалистические идеи. Отстаивание принципов этнического национализма – в том виде, как это делалось многие годы, – не нашло широкой поддержки в нашем обществе. На этом фоне то, что мы сейчас наблюдаем, – это, действительно, чудо.

Те символы, которые еще совсем недавно разделялись совсем небольшой группой людей, сегодня массово взяты на вооружение, используются и распространяются огромным количеством граждан. На мой взгляд, это объясняется как раз произошедшим у нас структурированием политического поля. Что, по большому счету, стоит на кону в сложившемся политическом антагонизме? На кону стоит вопрос о нации как о политическом субъекте. Стоит вопрос о суверене: кто суверен в этой стране – народ, как указано в конституции, или узурпатор? В рамках этой расстановки, учитывая то, что у Тихановской программа "белая", происходит естественное возвращение национальных символов, которые исторически предшествовали современным государственным символам (флагу, гимну). Сегодня историческая национальная символика выступает как альтернатива по отношению к официальной, провластной символике, которая ассоциируется с советским режимом.

Свято место пусто не бывает.

Именно. Возвращение национальной символики у нас произошло не через победу националистического дискурса "старой оппозиции", а благодаря "белой" программе Тихановской. При этом несомненной заслугой "старой оппозиции" является то, что она сохранила все эти символы в нашем политическом поле. Но если ранее они были символами достаточно маргинализированной политической группы, то сегодня они утвердились как символы, разделяемые большинством наших граждан. Произошло своего рода переутверждение нации.

Поэтому сегодня очень важно, чтобы Координационный совет и другие возможные лидеры протеста оставались верны солидаризирующему характеру программы Тихановской. При этом важно также, чтобы они поддерживали естественный запрос на продвижение исторических национальных символов, не повторяя ошибок "старой оппозиции".