Наверное, каждому из нас хочется иметь работу, которую мы полюбим. И, в свою очередь, мы ожидаем, что та любовь, которую мы отдаем работе – наше вдохновение, преданность, забота – обернется глубоким удовлетворением самими собой и нашей жизнью. Однако часто происходит обратное: принцип "делай то, что любишь" поддерживает эксплуатацию, обесценивание и разрушение социальной защиты. Можно любить свою работу, но "Работа никогда не полюбит вас в ответ" – как напоминает нам заголовок новой книги американской журналистки Сары Джаффе. В интервью oDR она рассказывает, почему любовь вовсе не обязательно должна быть необходимым компонентом работы, как сама идея "любви к своей работе" вылилась в глобальный кризис и что мы можем с этим сделать (спойлер: вместе бороться за свои права как минимум, и как максимум – полностью изменить социальную, политическую и экономическую организацию наших обществ).

Ваша последняя книга называется "Работа никогда не полюбит вас в ответ". Как вы пришли к мысли о том, что идея "любви к своей работе" заслуживает критики, что ее нужно проблематизировать?

Я сама работала на многих ужасных работах. В моей первой книге, "Necessary Trouble: Americans in Revolt", я писала о работниках разных сфер занятости – например, учителях, сотрудниках фастфудов, – которые, наконец, занялись активизмом. Особенно часто такие истории случались в сфере ухода за людьми и сфере обслуживания. И тогда я задумалась: а что это вообще за идея о том, что "надо любить свою работу"? Откуда оно взялось? Если ваша работа связана с преподаванием или заботой о других, все непременно будут считать, что это вам по душе – и в определенном смысле это понятно. Однако если вы программист, то предположение, что вы наверняка любите свою работу, начинает звучать несколько странно. При этом все эти допущения давно кажутся нам само-собой разумеющимися.

Недавно я прочла статью 1981 года о трудоголизме как о новой для того времени проблеме. Там говорилось о том, что у людей складывается впечатление, будто быть трудоголиком – совершенно нормально; нормально обожать свою работу, сидеть там круглосуточно, во время отдыха скучать по работе. В 1981 это было так странно, что возник термин, уподобляющий новое явление алкоголизму. А сейчас мы по умолчанию ожидаем, что каждый человек будет трудоголиком. Этот феномен имеет историческую траекторию; это история изменений, повлиявших на мировосприятие миллионов людей.

Каждую главу "Why Work Won’t Love You Back" вы начинаете с рассказа о том или ином человеке, который сталкивается с трудностями на рабочем месте, а затем рассматриваете становление его (или ее) профессии в исторической и социальной перспективе, объясняя как мы пришли к нынешней ситуации. Но каждый рассказ заканчивается тем, что человек осознает собственные силы и возможности. Вы показываете, как эти люди начинают бороться, объединяются друг с другом, пытаются изменить не только свою жизнь, но и окружающий мир. По сути, все истории в книге рассказывают о солидарности и самоорганизации. Почему вы построили главы таким образом?

Отчасти потому, что именно этим я и занимаюсь как журналистка, это моя тема – я делаю репортажи о борьбе за трудовые права. Но, кроме того, я знала заранее, что люди спросят: вот вы говорите, что любить свою работу – плохо, и что нам теперь делать? Мой ответ заложен в саму структуру повествования. Возьмем для примера Анн-Мари [одна из героинь книги, сотрудница фирмы-производителя и продавца игрушек "Toys R Us" – прим. ред.] Она отдала 30 лет жизни этой компании, а потом осталась ни с чем, когда компания внезапно закрылась, не выплатив никому компенсации. Тогда Анн-Мари подняла эту проблему в Интернете и стала создавать организацию с нуля. Очень трудно быть частью какого-то рабочего движения, если место, где вы работаете, закрывается. Забастовкой можно добиться закрытия компании, но не предотвратить его. Поэтому сотрудники "Toys R Us" стали думать: "В чем наша сила? И что мы можем сделать?" Есть разные варианты действий, но все они предполагают, что вы будете играть на руку начальству, признаете свое поражение, уйдете и найдете другую работу. Именно к этому и призывает концепция "любимой работы": поверить, что если у вас проблема на работе, значит, источник проблемы – вы сами. Либо поднапрягитесь и полюбите ее как следует, либо устройтесь на другую работу, которая, вероятно, лучше вам подойдет. Это как на свидания ходить, да? Вот я пошла на свидание с кем-то: не сложилось – найду себе кого-то другого, с кем мы лучше друг другу подходим. Но здесь речь идет о работе. Это не совсем одно и то же. И я хотела, чтобы каждая глава приводила нас к общему знаменателю, а именно – к тому, что люди делают сообща. Я хотела подчеркнуть, что это не индивидуальная проблема, поэтому у нее нет индивидуального решения.

Как так получилось, что некоторые люди, изначально даже не помышлявшие о политическом активизме, впоследствии передумали и начали действовать?

Там были разные ситуации. Некоторые родились и выросли в семьях активистов и с детства знали, что тоже станут активистами, другие никогда не представляли себя в этой ипостаси. Каждый приходит к этой деятельности своим путем.

"Necessary Trouble" – книга об общественных движениях в США после финансового кризиса: о людях, которые оказали гражданское неповиновение и были арестованы, о людях, которые стали участниками противостояния – быть может, неожиданно для самих себя. Однажды настает такой момент, когда люди идут на риск, и как только они делают шаг и осознают, что это в их силах – они чувствуют огромный прилив уверенности в себе, меняющий их бесповоротно.

Я не говорю, что подобная перемена случается как по волшебству и что она всегда хороша, но, тем не менее, это круто – встречать людей, которые, совершив рискованный шаг, говорят: "Ого! Это действительно изменило мой взгляд на мир".

Формула "люби то, что делаешь" – это некое нововведение или же "любовь" всегда была частью работы? Или правда где-то посередине?

Есть определенные сферы деятельности – например, неоплачиваемый женский труд и искусство, – относительно которых долгое время бытовало мнение, что ими занимаются исключительно из любви, страсти или потребности заботиться. Учительство и другие подобные занятия тоже не считались "настоящей работой". И тот факт, что они не считались работой, означает, что в этих сферах деятельности не сформировалась система трудовой этики. В США это стало одной из причин того, что целые отрасли выпали из законодательства об охране труда – их не считают настоящей работой. Вот что происходит, когда начинается деиндустриализация.

Материал для книги "Why Work Won’t Love You Back" был собран преимущественно в США, Канаде и Западной Европе. По мере того, как фабрики закрываются, производство сокращается или оказывается перенесено за границу, в противовес промышленности развивается сфера услуг и ухода за людьми. Происходит переход от экономики, основанной на мужском производительном труде (который мы считали "настоящей" работой, со всеми плохими и хорошими вытекающими), к экономике, основанной на обслуживании (которым следует заниматься из любви, а не за деньги, ведь это не "настоящая" работа).

То же самое происходит с творческими профессиями. Например, вместо того, чтобы поставить журналистику на службу обществу – чтобы у каждого города была своя газета, в ней работали местные журналисты, делали репортажи об этом городе и писали о государственной политике с точки зрения своей местной газеты, – ситуацию довели до того, что теперь люди вроде меня работают в журналах, которые, по сути, являются предметами роскоши.

Условия труда, соответственно, тоже изменились. Произошло, я думаю, вот что. Изменения трудовой этики вызваны изменениями формы капитализма. Мы теперь обязаны испытывать счастье от своей работы, должны верить в это счастье. Все это не более чем радостная маска, надетая на неолиберальный капитализм – который на самом деле чем дальше, тем сильнее портит жизнь большинству людей. Чем хуже работа, тем настойчивее требование любить ее. Общеизвестно, что в "Amazon" ужасные условия труда, как для офисного персонала, так и для других сотрудников. Там нет никаких фишек, как в "Google" и "Facebook", которые пытаются сделать рабочий процесс интересным и приятным. "Amazon" открыто заявляет: "Работа здесь адская, но вы все равно должны ее любить". Я надеюсь, что апогеем их концепции "любви к работе" станет заявление "а в туалет мы вас больше не пустим – будете писать в бутылочки на рабочем месте. И любить свою работу". Это такая садомазохистская версия "любви к работе".

Но разве "любить то, чем занимаешься" – это не привилегия? Вот вы же занимаетесь тем, что вам интересно и нравится.

По сравнению с теми, кто работает на швейной фабрике в Бангладеш, которая в любой момент может обвалиться им на голову – у меня просто отличная работа, спору нет. Я не хочу опять работать официанткой – я занималась этим восемь лет, прежде чем стала журналисткой. И работать на фабрике или складе компании "Amazon" тоже не хочу. Да и в их офисах тоже – это же кошмар.

Я вижу свою задачу в том, чтобы помочь людям сформировать концепцию работы, не предполагающей непременной "любви". Если в своих попытках улучшить условия труда мы будем исходить из необходимости подбирать людям только такую работу, которую они любят, то всегда будет оставаться работа, которая неприятна, но выполнять-то ее все равно нужно.

Что мы можем сделать, чтобы облегчить людям их труд? Независимо от того, чем вы занимаетесь, и независимо от того, любите ли вы свое занятие, есть вещи, которые нужны и желанны людям, поскольку они делают рабочий процесс радостнее: самостоятельность на рабочем месте, возможность поболтать с человеком, работающим бок о бок с вами на конвейере или на складе "Amazon" – и чтобы на вас за это не наорали. Такие потребности не должны вызывать реакцию вроде "да просто найдите себе другую работу":компании "Amazon" принадлежит полмира, и если всем сотрудникам посоветовать уволиться, это не решит проблему. Мы можем сформулировать цели, основанные не на поощрении "любви к работе", а на уважении к достоинству работников, предоставлении им базовых прав и возможности сказать "нет". Концепция любви к работе отвлекает внимание от того факта, что труд как таковой не обязательно приятен, и люди работают не ради развлечения и кайфа. Люди работают потому, что работать нужно, и мы обычно ищем наименее мучительный способ это делать, но найти его не всегда возможно. Так как же сделать труд менее мучительным для всех?

Стыдиться своего привилегированного положения – это не выход. Выход в том, чтобы серьезно отнестись к солидарности и разобраться в разных видах эксплуатации, которой подвергаемся все мы – как в каждом из видов по отдельности, с его спецификой, так и в самом принципе эксплуатации: работая, мы создаем прибавочную стоимость для капитала – и, может быть, стоит уже прекратить это делать.

Но все равно всегда будет существовать работа, которая нам нравится, и работа, которая нам не нравится , которой никто не хочет заниматься..

Здесь есть определенное противопоставление, диалектика, с которой нам приходится бороться. Можно представить себе мир, в котором мерзкая работа равномерно распределена. Допустим, моя работа заключается в том, чтобы каждый день мыть туалеты – а что если вместо этого мне нужно было бы мыть туалеты раз в месяц, и у каждого раз в месяц была бы смена по мытью туалетов? Вместо нынешней ситуации, где определенная группа людей обречена всю жизнь выполнять мерзкую работу, мы можем распределить ее так, чтобы время от времени ее приходилось бы делать каждому. Есть и другие занятия, причем некоторые из них больше вообще не должны быть "работой".

Часть проблемы состоит в том, что работа захватила все. Если вы хотите написать роман, то нужно придумать, как сделать, чтобы он окупился, или же найти другой источник заработка, а роман писать в свободное время. Я фанатка районных домов творчества времен рузвельтовского "Нового курса". В каждом районе был свой центр, то есть искусством мог заниматься каждый, не будучи Джексоном Поллоком и не зарабатывая на жизнь этим ремеслом – оно и без того было доступно всем. Сейчас ситуация в мире искусства выглядит так: крошечная группа очень везучих людей умудряется зарабатывать на жизнь своим творчеством; еще одна небольшая группа людей, вкалывая на совершенно адских работах, пытается заниматься творчеством "на стороне"; и, наконец, миллионы других людей вообще лишены такой возможности.Но что будет, если мы и эту деятельность распределим иначе, чтобы каждый мог иметь к ней доступ, и она не считалась бы "работой"?

Сейчас мы живем в мире, заточенном под создание прибавочной стоимости для капитала. А что если все было бы иначе? Что если бы мы жили в мире, заточенном под человеческое счастье?

И здесь мы возвращаемся к глобальному вопросу: как нам это изменить?

В том-то и загвоздка. Безусловно, все может стать не лучше, а еще хуже, но что какие-то перемены будут – это совершенно точно. Поэтому вопрос, за который нам предстоит побороться, – в каком направлении оно будет меняться и для кого. И здесь большое значение имеет международная солидарность. Здесь важен анализ всех этих разнообразных видов работы и то, как люди общаются и обсуждают их между собой.

Почти все главные герои вашей книги – женщины, за исключением одного мужчины, программиста. Почему в книге речь идет преимущественно о женщинах?

Я не планировала это специально, но в какой-то момент решила – ладно, пусть будет так. Все это гендерное разделение труда – полная чушь. Есть множество мужчин, которые вполне способны ухаживать за людьми. И есть множество женщин, которые работают программистами, хотя их меньше, чем хотелось бы. В книге я рассказываю об изменениях на рабочих местах, произошедших по большей части тогда, когда женщины стали заниматься оплачиваемой работой; в этом смысле моя история – о женщинах.

Всем героям вашей книги довелось услышать следующее: "То, чем вы занимаетесь – это вообще не работа, с какой стати мы будем вам платить? С какой стати вы добиваетесь защиты своих прав?" Мне интересно, как это обесценивание соотносится с концепцией "любви" и с гендерным характером труда, который вы описываете.

Это обесценивание как раз и является главной характеристикой женского труда, верно? Такая тавтология: мы – женщины, потому что заботимся о ком-то, а заботимся о ком-то мы потому, что мы – женщины. Женский труд оплачивается ниже, потому что это женский труд. Когда в какую-то отрасль приходит большое количество женщин, зарплаты в ней становятся ниже; когда в отрасль приходит большое количество мужчин, зарплаты становятся выше. Даже в такой сфере деятельности, как уход за больными, где 90% рабочих мест все еще занимают женщины, мужчины-медбратья все равно получают более высокую зарплату. Обесценивание уходит корнями в ту эпоху, когда женщинам отводили роль домашних тружениц, выполнявших работу, которую никто не называл "работой". Тем не менее, это работа, и она должна оцениваться соответственно, а не считаться какой-то естественной деятельностью, которая якобы дается женщинам очень легко – нет, отнюдь не легко.

Каким вам видится будущее концепции "труда по любви"?

Я надеюсь, что мы сможем ее уничтожить. Мне кажется, эта книга вышла вовремя. В течение прошлого года люди, работающие в некоммерческом секторе, журналистике, искусстве и музейном деле, вовсю занимались самоорганизацией. То есть во многих сферах, где концепция "труда по любви" насаждалась очень активно, теперь растет сопротивление со стороны работников. Я думаю, приближается момент, когда люди поймут, что работа – не сахар, и не будет сахаром, даже если вас возьмут на должность, которую вы считали работой своей мечты. И что даже если уволиться и устроиться работать в другом месте, ситуация лучше не станет – она должна улучшиться на более масштабном политическом уровне. Проблемы с трудоустройством начали усугубляться еще до COVID. За последний год мы стали свидетелями массовой длительной безработицы в США, а когда много людей сидит без работы, ваш начальник всегда может сказать "Не нравится – иди гуляй, мы наймем кого-нибудь другого". И ситуация будет становиться все хуже, пока мы это не пресечем.

Будущее приближается.

У моего знакомого есть такой цикл постов в Твиттере, где он пишет "будущее – дрянь" и постит какую-нибудь статью о технологиях. Сейчас я часто чувствую нечто подобное. Все, что нам обещали – его или нет, или, когда оно есть, то оказывается дрянью. Вероятно, мы все еще обречены, но, может быть, дела пойдут на лад?