"Протест становится частью репрезентативной политики и политики программ"

Олег Журавлев, социолог, сотрудник Лаборатории публичной социологии PS Lab:

В 2020 году на российскую протестную политику, как и на общество в целом, влияли новые и неожиданные обстоятельства: в первую очередь, меры в ответ на пандемию COVID-19 и кризисные процессы в экономике. Тем не менее главные итоги года состоят не в этом – а в том, что протестные движения, столкнувшись с болезнью роста, оказались перед лицом "политического" вызова. С одной стороны, протест начал становиться частью репрезентативной политики. С другой, протестные движения оказались в центре "программных" дискуссий о том, как менять российское общество. Влияние пандемии и экономических ухудшений происходило именно в этом контексте, оно же его и формировало. Можно предположить, что этот контекст и дальше будет во многом определять динамику протестной политики.

2020 год – год неопределенности. Шиес победил – строительство полигона остановилось. Вместе с тем проект выдвижения своего кандидата Олега Мандрыкина на губернаторские выборы провалился – виной тому не только очевидные противодействия властей, но и трудности "перевода" активизма в политику. Хабаровск восстал и удивил стойкостью, но в какой-то момент протест все-таки начал угасать. Тем не менее повисло ощущение, что эта история не забудется и еще сыграет свою роль в политике.

Муниципальные выборы в сентябре сопровождались массовыми фальсификациями, но к заметным протестам они не привели. Трудовые и экономические протесты, вызванные пандемией и мерами в ответ на нее, – от митингов самозанятых во Владикавказе до бунта вахтовиков в Якутии – кажутся то ли новой тенденцией, то ли эксцессом ковида.

Главный итог уходящего года для российского протестного движения и оппозиции можно сформулировать так – это болезнь роста. Наша "Лаборатория публичной социологии" уже давно пишет о политизации активизма в России, которая началась после "Болотной". В этом году стало окончательно ясно, что это – одна из главных тенденций в динамике социальных движений. Если раньше локальный активизм противопоставлял себя политике, то сегодня местная повестка молниеносно становится "политической".

Активисты все чаще становятся кандидатами в депутаты, да и в целом все громче заявляют о своем праве влиять на государство и центральную власть. Локальное гражданское сообщество, складывающееся вокруг тех или иных кампаний, тут же воспринимается как прообраз будущего общенационального гражданского общества: сегодня Шиес и Хабаровск – завтра вся Россия. Конкретика отдельных проблем и бед становится катализатором политического конфликта "народа" и "власти" . Благодаря политизации активизм расширяется, протест институционализируется, а оппозиция получает возможность "укорениться" в гражданском обществе. Парадоксальным, казалось бы, образом, несмотря на усиление репрессий и ограничений на политическое участие, низовая демократическая политика в России развивается, она становится все более массовой, решительной и зрелой. Именно поэтому она сталкивается с болезнью роста.

События этого года и кумулятивный эффект последних лет в целом не только "закрепляют" тенденцию к политизации протеста и социальных движений – они ее проблематизируют. Они ставят вопрос: какой именно будет демократическая протестная политика, рождение которой происходит на наших глазах? По поводу чего будет вестись борьба? Кто станет ее коллективным субъектом?

Политизация локального активизма и гражданского протеста привела к своеобразному их "размыканию". Если раньше смысл локальных проблем и конфликтов был конкретным, буквальным – "вот вырубают парк или сносят дом, надо это остановить" – то, становясь частью механизма репрезентации, эти конфликты приобретают другой, более общий и переносный смысл.

Мусор во дворе, мусорная свалка в районе или мусорный полигон в регионе теперь не столько указывают на необходимость этот мусор убрать, сколько репрезентируют некомпетентность или антидемократический характер власти. А значит, необходимо не только решение проблемы, но и политическое представительство – участие протестующих во власти.

В этом плане протесты в Хабаровске можно интерпретировать в той же логике – связи локального и общеполитического через механизм репрезентации – просто работающей в обратном направлении. Владимир Путин, который, как гласит один из лозунгов протестующих, "украл Фургала", предстает символом антидемократической власти, лишающей граждан права выбора. А Сергей Фургал, известный одновременно "народным" имиджем и победой над "Единой Россией" на выборах, становится в еще большей степени "своим", "местным", символом борьбы за право "решать самим" – против центральной власти.

При этом не стоит преувеличивать "антиколониальную" или конкретно "антимосковскую" направленность протестов на Шиесе и в Хабаровске, где местный патриотизм скорее становится образцом гражданского, общероссийского патриотизма как такового.

Локальный активизм и гражданский протест становятся частью репрезентативной политики. И это, вне всякого сомнения, большое достижение. Но встает вопрос: а что именно репрезентируется? Тут мы наталкиваемся на неявные умолчания. Конкретика локальных проблем вырастает в популистскую политику "народ против власти", как бы в обход идеологического и социального самоопределения. И это, на мой взгляд, будет препятствовать дальнейшему развитию демократической политики в России.

История провала выдвижения кандидата от Шиеса на выборы губернатора, когда принципиальное избегание идеологии, свойственное активистам, столкнулось с принципом партийной идеологической конкуренции – явный тому пример. Что бы ни говорили любители порассуждать о том, что "классов уже давно нет", а "деление на левых и правых давно устарело", мировой опыт популистских протестов и революций говорит об обратном – о том, что выхолащивание классово-идеологического содержания из них ведет к провалу демократии. Активисты перестали бояться политики, но все еще боятся артикуляции классовых, идеологических, программных различий – и это подрывает логику репрезентации, представительства разных голосов, интересов, ценностей. А такое представительство необходимо для дальнейшего расширения мобилизации.

В 2020 году мы видим еще одну важную тенденцию политизации протеста – он оказывается в центре начинающихся программных дискуссий о том, как менять общество. Возьмем ту же ситуацию с пандемией. С одной стороны, она предстает как "стихийное бедствие", а не политическая проблема. С другой стороны, резкие экономические ухудшения и перегрузка системы здравоохранения заставляют протестующих и активистов формулировать собственные программные предложения. Мы видим это на примере профсоюзной деятельности. Набирающий силу и численность профсоюз медицинских работников "Действие" выступает с публичной экспертной критикой социальной политики в области здравоохранения, а представитель независимых профсоюзов в Думе Олег Шеин формулирует общеэкономические предложения. Точно так же команда Алексея Навального выступает со своим видением экономических реформ и вызывает дискуссию в ответ.

Если они хотят перетянуть на свою сторону тех, кто прежде молчаливо или громко поддерживал власть, им придется преодолеть болезнь роста, задуматься о политическом представительстве и серьезно ответить на вопрос, который власти из раза в раз адресуют оппозиции: а что, собственно, вы предлагаете?

"Против стихийных бедствий и болезней обычно не протестуют, нет смысла"

Алексей Титков, эксперт Лаборатории социальных наук SSL, кандидат географических наук:

Протестную активность в регионах отслеживают несколько независимых проектов, в их числе наш "Индекс социальных и политических рисков". В 2015-2018 годах проект существовал в рамках Комитета гражданских инициатив, теперь продолжается при поддержке Лаборатории социальных наук (SSL). Мы фиксируем тематику протестных выступлений и оцениваем их интенсивность по каждому из тематических направлений. Оценка получается схематичная, но большие протестные кампании, как антикоррупционные протесты 2017 года или митинги против пенсионной реформы 2018 года, в ней хорошо заметны.

Основную часть протестов всегда составляют небольшие выступления по локальным проблемам. Крупных поводов для протеста, значимых для всей страны, в 2020 году было два: ограничения из-за пандемии и конституционные поправки. Количественные оценки есть только для первого полугодия 2020 года, но их достаточно, чтобы в целом понять, что происходило. Если упростить до одной фразы:

В балльных оценках, принятых в "Индексе социальных и политических рисков", протестная активность в первом полугодии 2020 года оказалась на 10-15% ниже, чем в прошлые годы за такой же период. Снижение меньше всего затронуло крупные регионы с традиционно высокой протестной активностью (Новосибирская, Ростовская, Нижегородская, Иркутская, Томская области, Башкортостан, Татарстан, Дагестан и др.) и, наоборот, сильнее всего сказалось в Москве и Петербурге. В больших протестных регионах (кроме столиц) активность по сравнению с предыдущим полугодием (вторая половина 2019 года) снизилась, в наших баллах, примерно на одну десятую, в столицах – на треть.

В "доковидные" годы самыми распространенными были протесты, связанные с тремя основными темами: во-первых, городские проблемы застройки, транспорта, экологии; во-вторых, проблемы с местными органами власти, выборами и партиями; в-третьих, проблемы коррупции и правоохранительных органов. По всем трем главным направлениям протестная активность уменьшилась сильнее среднего, в наших показателях – примерно на четверть. Больше всего изменение ситуации сказалось на трудовых спорах (сокращение на 2/5 в баллах "Индекса социально-политических рисков").

Положение граждан с началом эпидемии ухудшилось, но ухудшение не всегда приводит к протестам. Против стихийных бедствий и болезней обычно не протестуют, нет смысла. Действия властей – более сильный раздражитель, но решения, что делать с эпидемией, были децентрализованными, различались от региона к региону. В таком случае вероятность общего недовольства по всей стране уменьшается, особенно если учесть, что в большинстве регионов ограничения и надзор были довольно мягкими. Большие уличные протесты из-за карантина, как во Владикавказе, остались редкими локальными историями.

В Москве и Петербурге карантин был гораздо жестче, решения городских властей обсуждались очень эмоционально, но и угроза заражения была гораздо более реальная. Массовые акции в такой обстановке никто не стал бы проводить – слишком рискованно для репутации. Оставшиеся способы протеста – одиночные пикеты и кампании в соцсетях – по своему воздействию намного слабее.

Самые громкие протестные истории 2020 года – Шиес, Куштау, Ненецкий округ, Хабаровск – показывают, что массовая мобилизация возникает, прежде всего, из-за сильно задетых региональных чувств в ситуации, когда "чужие" угрожают чему-то значимому для "нас". Локальные и оборонительные – две главные характеристики таких движений. Они помогают "разбудить" местных жителей, они же мешают вырасти в более широкий протест.

"С объявлением выборов в Беларуси началась электоральная революция"

Вадим Можейко, аналитик Белорусского института стратегических исследований (BISS)

Белорусское общество в 2020 году продемонстрировало невероятно высокий запрос на демократию – во всех ее формах. Еще до начала электоральной кампании народ взял в свои руки власть в борьбе с коронавирусной эпидемией. Волонтерская инициатива #ByCovid19 сумела в дни тяжелейшего дефицита наладить поставки всего самого необходимого для больниц – от респираторов и аппаратов ИВЛ до стиральных машин и порошка для халатов, которые врачи ранее носили стирать домой. Белорусы побили национальный рекорд краудфандинга, собрав $335 тыс., и обнаружили, что низовая самоорганизация лучше справляется с кризисом, чем государство – в то время как власть сконцентрировалась на замалчивании проблем, а Александр Лукашенко развлекал весь мир мемами про лечение коронавируса водкой, баней, хоккеем и даже белыми козочками.

С объявлением выборов в Беларуси началась электоральная революция. О своих амбициях участвовать в демократическом процессе заявили представители элиты деловой – Виктор Бабарико – и номенклатурной – Валерий Цепкало, а также видеоблогер из народа Сергей Тихановский. Люди охотно откликнулись на призыв быть волонтерами: только в инициативную группу Бабарико за неделю записалось больше 9000 человек – это рекорд для альтернативного кандидата в Беларуси. Если раньше сбор 100 тыс. подписей был действительно сложным барьером для потенциальных кандидатов, то на этот раз люди сами выстраивались в очереди к пикетам по всей стране. Самая крупная очередь к объединенному пикету в центре Минска растянулась на километр. На платформе "Голос", ведущей альтернативный подсчет голосов, зарегистрировался миллион избирателей (из шести миллионов). Все эти рекорды стали четкой демонстрацией того, что белорусы не просто хотят смены власти – они хотят в этом лично участвовать на всех этапах.

Основой мирных протестов, в которых с августа принимают участие сотни тысяч белорусов, стала сеть локальных Telegram-чатов по всей стране. Горизонтальные объединения соседей, они действуют без какой-либо иерархии и координации, выстраивая связи между людьми на низовом уровне. По сути белорусы переучреждают местное самоуправление, выстраивая с нуля новую систему коммуникации и местного лидерства.

Кадры огромных демонстраций в Минске – это только верхушка айсберга. Под ней скрывается гигантский опыт самоорганизации, запрос на личное участие в демократических изменениях и готовность с чистого листа строить новую Беларусь.