Память о войне - или милитаризм? (с) Александр Земляниченко / AP / Press Association Images. Все права защищены.Ближе к концу года ничего не остается, как обсуждать грустные политические события 2016. Кисло шутить о Трампе, вздыхать о Брексите, надеяться на благоприобретенную устойчивость немцев к наглой лжи популистов. В какой-то момент становится очевидным неприятное: о вышеперечисленном говорить интересно, хотя бы, а вот о российских делах – нет. Зачем? И так же все ясно. 

Однако сказав это, имеет смысл задуматься, что именно "ясно". На первый взгляд, ситуация в России становится все страннее и опаснее – сказочные выборы в Госдуму, рокировочки в Кремле и на Охотном ряду, бомбежки в Сирии, смерть либеральной оппозиции, жалкое бессилие общегосударственного права, когда оно пытается дотянуться до чеченской жизни, да мало ли что еще. Добавим экономический кризис, рост недовольства трудящихся (как сказали бы в СССР), вялотекущий провал "импортозамещения". Но нет, все это перестало остро интересовать, став скучным фоном, на котором разыгрываются драмы поважнее – и все эти драмы происходят за пределами России. Почему? Потому, что вышеназванные малоприятные вещи ведут свое происхождение из предыдущего исторического периода. 

У меня есть отчетливое убеждение, что период истории России, который называют "постсоветским", завершен. Оттого люди и процессы из предыдущего времени теряют актуальность. Да, они по-прежнему на виду и по-прежнему действуют, порой даже опасно, но все это столь же актуально, как в 1919 обсуждать споры в III Государственной Думе. Нынешняя смена, конечно, не столь стремительна и катастрофически тотальна, но в истории никогда ничего не повторяется, даже как фарс.

Постсоветский проект начинался с публичного жеста отказа от советской идеологии. Закончился он, утонув в псевдоидеологическом болоте охранительства

Что же именно сменилось? Общественная повестка дня. Иерархия важного и неважного для общества. То, что по умолчанию считается уместным и даже желательным. И, самое главное, проект настоящего и будущего. Тот, старый постсоветский проект, что был актуален почти 25 лет, с 1991 года, исчерпан – прежде всего потому, что – как ни странно это звучит – выполнен. Другое дело, что признать его плоды закономерными в России почти никто не спешит.

Оттого стоит приняться за подведение итогов российского постсоветского проекта – чему и посвящена эта серия эссе. Постсоветский проект начинался с публичного жеста отказа от советской идеологии. Закончился он, утонув в псевдоидеологическом болоте охранительства. Значит, идеология, культура, публичная сфера вообще – вот на чем следует сосредоточиться, чтобы понять произошедшее в 1991—2016. О них и пойдет речь.

В качестве вступления – небольшой очерк истории идеологии, настоящей идеологии, марксистко-ленинской, той самой, что якобы была отринута свободолюбимым советским народом в конце 80-х, идеологии, на которой, как принято считать, зиждилась "советская империя". В дальнейших текстах мы поговорим о том, что с этой идеологией произошло, обсудим возможность появления новых идеологий, сделаем несколько предположений по поводу состояния умов в нынешнем российском обществе. 

Часть первая. Портрет идеологии в расцвете сил 

В рассказе Артура Конан Дойля "Серебряный" простодушный доктор Уотсон спрашивает совета у проницательного Холмса:

- Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?

- На странное поведение собаки в ночь преступления.

- На поведение собаки? Но она никак себя не вела!

- Это-то и странно, – сказал Холмс.

Если спросить людей, которым в сознательном возрасте довелось пережить самый стремительный и мутный период новейшей истории советского пространства, – три с половиной месяца 1991 года между провалом августовского путча и беловежскими соглашениями от 8 декабря – о том, как тогда "вела" себя советская идеология, ответят они примерно то же. Никак. Идеология никак себя не вела. И в отношении идеологии никто никак себя не вел.

Объектом политической борьбы на территории РФ, Украины (официально вышла из состава СССР 24.08.1991), Беларуси (не объявила о выходе до беловежских соглашений), Туркменистана (27.10.1991), Таджикистана (09.09.1991), Казахстана (16.12.1991) и Киргизии (31.08.1991), ее темой и содержанием был сюжет о национальной независимости, о статусе этих республик, о будущем Союза, об отношении к метрополии и окружающему миру – но только не марксизм-ленинизм.

Если же никакой живой идеологии на момент якобы неожиданного распада СССР не было, то разговоры о последующем идеологическом вакууме в России смысла не имеют

С одной стороны баррикад (слава Богу, чаще всего риторических) неслись речи о русском колониализме, об имперском сознании Москвы и о непревзойденных качествах титульной нации данной национальной республики. С другой – о том, что Россия всех "кормит" и что, на самом деле, никаких государств A, B, C и пр. никогда не было, достаточно заглянуть в свежеизданную книгу автора журнала “Молодая гвардия . Что "они" – искусственно созданные административные единицы, что их языки – наречия других больших языков, что великая русская культура выше местных.

Типичная риторика времен распада многонациональных империй и строительства национальных государств с поправкой на конкретные реалии; подобные речи можно было бы услышать в Венгрии 1848, Польше 1918, Индии 1947 и так далее. Феномен, характерный для эпохи "модерности", для периода, который историки называют "Новым временем". 

Но дело в том, что распад СССР (и завершающий этап его, в августе - декабре 1991 года), вроде бы, событие совсем другой исторической эпохи. Конец Советского Союза принято считать концом именно идеологического проекта, крахом коммунистической идеологии, событием постмодерна – подобными формулировками до сих пор пестрит большинство объяснений того, что произошло в 1985—1991.

1 декабря 1991. Российский флаг над Кремлем. Источник: Центр Ельцина. Фотография: Валентин Кузьмин / Фотохроника ТАСС.Моя задача вовсе не в том, чтобы предложить здесь новую концепцию "распада СССР". Это отдельная тема, и требует она совсем иного объема и интенций. Меня интересует другое: как "отсутствие" советской идеологии в событиях осени 1991 года – а, если вдуматься, то и в течение предыдущих 2-3 лет – сказалась на ее отсутствии в постсоветские 1990-е, а также на попытках нынешнего российского режима переконструировать (или даже сконструировать заново) идеологию в последние 16 лет. 

Вопрос не праздный. Если мы имеем дело с обществом, которое вдруг, в силу непонятных причин, "потеряло" могущественную идеологию, то его стремление чем-то заполнить это зияние вполне понятно. И тогда идеологическое строительство времен Путина приобретает черты закономерного, естественного процесса. Если же никакой живой идеологии на момент якобы неожиданного распада СССР не было, то разговоры о последующем идеологическом вакууме в России смысла не имеют. Тогда можно утверждать, что пост-идеологическая эпоха на территории бывшего СССР началась раньше. И в таком случае оказывается полезнее оглянуться вокруг России, а не всматриваться в ее советскую историю – нынешние события в Европе и США дают богатую пищу для размышлений. 

Полезнее оглянуться вокруг России, а не всматриваться в ее советскую историю

Чем же была "советская идеология" на протяжении 70 лет существования "советской власти"? Не секрет, что в данном случае очень сложно говорить о какой-то одной идеологии, их было несколько последовательных, но под одним названием. Отправная точка истории советской идеологии кристально ясна – это классический марксизм-ленинизм, сочетавший утопическое видение будущего бесклассового общества с эффективным политическим инструментарием для практического применения. 

Но марксизм-ленинизм, в отличие от марксизма образца середины XIX века, не носил эсхатологического характера – Ленин не пророчествовал, что после победы коммунизма "история закончится" (или только тогда она на самом деле "начнется", согласно другой марксовой версии, – в данном случае, это одно и то же). Речь шла только о том, что в будущем будет построено бесклассовое общество, в котором – и тут уже добавления вносили мечтатели, вроде А. Богданова – не только характер человеческого общества претерпит радикальные изменения, но и сама человеческая природа. 

Ленин футуристических прозрений избегал, довольствуясь констатацией: при коммунизме не будет классов, эксплуатации, частной собственности, что является условием всеобщей справедливости. Ленин редко использовал слово "счастье", которое всегда можно встретить в работах утопических социалистов XIX века и его современников и соратников по главной революции XX века. В отправной точке истории советской идеологии, марксизме-ленинизме мы обнаруживает только одну идею – идею грядущей всеобщей справедливости, которую многие воспринимали религиозно и даже мистически, но вообще-то речь шла о вполне, как казалось Ленину, практической вещи. Чтобы достигнуть эту – пусть дерзкую, но, как большевикам казалось, достижимую — цель, следовало разрушить старый мир в его экономических, социальных, политических и культурных основаниях, и создать новый – на новых же основаниях. 

Вокруг реализации каждого из этих направлений бушевала ожесточенная дискуссия, но, так или иначе, стороны ее сходились в следующем:

1. Государство, будучи орудием классового угнетения, отомрет.

2. Собственность должна носить всеобщий характер.

3. Все люди – вне зависимости от происхождения, пола и национальности – будут равны и иметь равные возможности.

Споры велись по поводу того, как именно достигнуть желаемого состояния. Победила ленинская точка зрения, сочетавшая в себе самый практический подход с безжалостным следованием утопической конечной цели. В тактических вопросах Ленин был готов пожертвовать многим – но он никогда не преувеличивал значения тех промежуточных мер и институций, которые приходилось терпеть (или даже вводить), чтобы удержать власть и двигать страну к коммунизму. Мир и торговля с империалистами вместо всемирной революции. НЭП. Раздача земли крестьянам в индивидуальное пользование. Использование "старых кадров" в науке, промышленности, культуре (пропаганде, если быть точным), госаппарате и в армии. Наконец, признание национальных движений "революционными союзниками" – с соответствующими политическими выводами. 

Если мы посмотрим на "советскую идеологию" образца, условно, 1984 года, перед началом "перестройки", то обнаружим, что, по сути, ровным счетом ничего от марксизма-ленинизма там не осталось. Идеология пережила грандиозную трансформацию. Главная потеря за 70 лет Советской власти – идея построения абсолютно справедливого общества, данная как непосредственная цель существования государства и всех граждан. И эта потеря произошла задолго до того, как "потерялась" вся страна. 

От редакции. Мы продолжим публикацию серию эссе Кирилла Кобрина о смерти постсоветского проекта. В следующем тексте - о том, как происходила трансформация советской идеологии.