В 2021 году миру так и не удалось окончательно справиться с пандемией. Вирус Covid-19 снова стал проверкой на прочность не только национальных экономик и систем здравоохранения, но и межрегиональной солидарности. Для постсоветского пространства это оказалось особенно актуально. Серьезным вызовом стали также тлеющие конфликты и угрозы военных вторжений, новые законы, ограничивающие гражданские свободы и независимую журналистику, а в некоторых странах – масштабные преследования и репрессии.

Авторы openDemocracy рассказывают о том, с чем они столкнулись в этом году и за что планируют бороться в следующем.

"Этот год показал, что диктатура не способна вылезти из электоральной пропасти"

Игорь Ильяш, журналист (Беларусь)

Уходящий 2021 год в Беларуси стал годом чудовищного тоталитарного эксперимента. Начиная с августа 2020, всего за какие-то 16 месяцев относительно мягкая белорусская диктатура перевоплотилась в агрессивный человеконенавистнический режим, вобравший в себя худшие черты классических образцов тоталитаризма XX века. Террор превратился в единственный способ управление государством, демонстративная правовая сегрегация и дегуманизация инакомыслящих стали абсолютными. Угрозы “зачистить”, “вырезать”, “уничтожить” или просто “мочить” по 100 человек – это тот язык, на котором теперь разговаривает белорусская власть.

Однако насилие лишь инструмент тоталитаризма, а его конечной целью является единомыслие. Без широкой народной поддержки тоталитарная система невозможна. Но Лукашенко не смог даже приблизиться к этой цели в 2021 году. Уходящий год показал, что диктатура не способна вылезти из электоральной пропасти, в которую она свалилась летом 2020, и потому теперь находится в состоянии перманентной нестабильности. Именно осознание этой нестабильности вынуждает режим пускаться в самые отчаянные авантюры: принуждать к посадке пассажирский самолет, искусственно создавать миграционный кризис, провоцировать пограничный конфликт.

2021 год показал всю безнадежность затеянного Лукашенко тоталитарного эксперимента, но, к сожалению, не дал ответа на главный вопрос: как долго этот эксперимент способен продолжаться?

Я в полной мере ощутил последствия этого эксперимента на себе. За этот год журналистика в Беларуси де-факто превратилась в запрещенную профессию: большинство моих коллег теперь либо находятся за решеткой, либо были вынуждены эмигрировать.

Моя супруга Екатерина Андреева была приговорена к двум годам лишения свободы за стрим с акции протеста, в исправительной колонии она получила желтую бирку “экстремистки” – инакомыслящей. Наша книга “Белорусский Донбасс” была запрещена. Телеканал “Белсат”, где мы работали, признали “экстремистским формированием”. Я прошел через 10-дневный арест и остаюсь подозреваемым по политически мотивированному уголовному делу, в любой момент могу снова оказаться за решеткой. Но вместе с тем в этом году мы столкнулись с невиданной по масштабом поддержкой. Моя жена в тюрьме получала письма от сотен и сотен неравнодушных белорусов. На улице ко мне регулярно подходили незнакомые люди, передавали Екатерине слова восхищения и поддержки или просто благодарили меня за работу. Там, где тоталитаризм победил, подобное невозможно. А значит все не так плохо.

"Деньги любят тишину"

Татьяна Безрук, журналистка (Украина)

В 2021 году как судебный репортер я стала больше следить за антикоррупционными делами. Раньше я скорее следила за делами, связанными с правоохранительными органами — когда их представители совершают какие-то преступления либо их подозревают в этом. Можно вспомнить, например, убийство 5-летнего мальчика Кирилла Тлявова, в котором обвиняют полицейских, или изнасилование девушки в отделе полиции в Кагарлыке. Было также множество дел по Майдану, за некоторыми я хорошо следила и продолжаю это делать — в основном дела, в которых украинских экс-силовиков обвиняют или подозревают в убийствах и избиениях людей на улице Институтской в Киеве.

Но сейчас в Украине начал работать Высший антикоррупционный суд, и в целом есть благоприятная инфраструктура для того, чтобы следить за тем, как в делах о коррупционных деяниях подозревают чиновников и топ-политиков. Антикоррупционные дела начали системно расследовать и передавать в суды, и это очень удобно.

В том числе я пишу про дело "Роттердам+", по которому уже четыре раза закрывали уголовное производство. Бывшие подозреваемые — это сотрудники фирмы Рината Ахметова, украинского бизнесмена-монополиста, и представители Национального энергетического регулятора. Сейчас это дело слушают в апелляционном суде Высшего антикоррупционного суда, чтобы снова открыть. И это историческое дело, поскольку, согласно подсчетам Национального антикоррупционного бюро, ущерб составляет 39.9 млрд гривен. По мнению потерпевших, которые подавали иски, это деньги граждан Украины. Если вина будет доказана и детективы правы, то получается, что убытки понес каждый гражданин Украины.

И хотя я дико не люблю экономические вопросы, потому что мне не нравятся цифры и я не люблю их считать, сейчас я все больше занимаюсь делами, которые касаются больших взяток или каких-то договорняков. В этих делах фигурантами выступают люди, которые занимают большие должности в Украине — и это ненормально.

На мой взгляд, основная проблема украинских судов в том, что они длятся очень долго: например, некоторые люди попадают на скамью подсудимых, у них достаточно хорошие профессиональные адвокаты, и они делают все возможное, чтобы дело дальше не двигалось, чтобы его не рассматривали. Из-за этого в их делах могут истекать сроки давности, сроки привлечения к ответственности. То есть даже если их признают виновными, они уже не будут нигде сидеть, не понесут реальные наказания. Это проблема.

Иногда мне кажется, что судебная журналистика — это бесполезно, а иногда это просто скучно: ты приходишь на заседание, и половину заседания обсуждают то, что ты уже знаешь. А ты же не просто потусить пришел, тебе надо материал вынести. Это как русская рулетка: один раз пришел — тебе повезло, было прекрасное заседание и ты написал материал; второй раз пришел, и там никого нет: кто-то не пришел, кто-то ушел, кто-то подал ходатайство, и теперь ничего нельзя сделать, ждешь очередное заседание.

Но почему все же важно заниматься судебной журналистикой? Потому что после журналистских расследований может начаться реальное расследование, могут даже кого-то арестовать или огласить подозрения. Хотя само по себе расследование и то, что люди узнают об этом факте, для меня недостаточно.

Взять то же дело “Роттердам+”: о нем написало уже такое количество журналистов и СМИ! Но когда ты узнаешь цепочку разных действий, которые стояли за возможным преступлением, когда рассказываешь ее своим читателям или друзьям, коллегам, родителям, ты рассказываешь не только о сухом факте, а о том, что за этим предполагаемым преступлением стоит огромное количество людей. И возможно кто-то из тех, кто прочитает текст, будет знать о том, что какому-то человеку он поверил. А в это время человек, получается, обманывал и своих знакомых, и тех, кого он не знал — потому что у него были определенные мотивы.

Когда ты описываешь все эти схемы, по которым происходят коррупционные дела, ты даешь людям возможность узнать, что в то время, как в Украине идет война, все эти семь лет люди продолжали воровать, давать взятки — и все это не укрепляет демократию в стране. Ты как журналист даешь возможность своим читателям помнить, что все это происходит до сих пор и что об этом не стоит забывать.

В Украине есть такая поговорка — “деньги любят тишину”. Ее чаще произносят в хорошем контексте — что если ты хорошо зарабатываешь, то и не болтай языком. Но мне кажется, у нее может есть и другая сторона — о том, что коррупционные деньги тоже любят тишину, и чем меньше о них говорят, тем проще коррупционерам договориться, замять какое-то дело.

"Политическая атмосфера в стране стремительно ухудшалась"

Илья Будрайтскис, историк, преподаватель в МВШСЭН (Россия)

Я назову несколько больших событий, которые стали значимыми для меня в 2021 году. Конечно, начало года — это мобилизации в январе в связи с арестом Алексея Навального, которые, с одной стороны, носили характер отчаяния, с другой, показали очень большой политический потенциал, поэтому впечатления от них очень смешанные. Большинство людей, которые участвовали в этих мобилизациях, руководствовались политической эмоцией, полностью принадлежавшей моменту. Такая эмоция имеет очень кратковременный характер: сначала это подъем, связанный с моральным и политическим долгом, а затем такое же быстрое разочарование от того, что эти мобилизации не привели ни к какому положительному результату — и, наоборот, обернулись для многих неприятными последствиями.

Я хотел бы рассматривать эти протесты в более широкой временной перспективе. У меня не было ожидания, что они что-то принципиально изменят, что это возможность "сейчас или никогда". Я на них просто изначально так не смотрел, поэтому, возможно, остались более положительные впечатления, чем у многих людей, которые пережили быстрый эмоциональный подъем, а затем такое же быстрое разочарование.

К тому же, большому количеству молодых людей, которые в этих событиях участвовали, не с чем было эти события сравнить — для многих это был просто первый опыт. А возможность оценить это в исторической перспективе — это, к сожалению, привилегия тех, кто наблюдал в жизни, особенно в последние годы, большое количество подобных мобилизаций.

Следующее важное событие, растянутое на лето — это избирательная кампания. Я в меру сил пытался помогать избирательной кампании Михаила Лобанова в Кунцевском избирательном округе Москвы. Лобанов — это независимый левый кандидат, который был поддержан КПРФ и затем "Умным голосованием" уже накануне выборов. Это была очень успешная кампания, потому что по факту он стал победителем в своем округе, несмотря на результаты электронного голосования , которые фактически украли эту победу. Мне кажется, что эта кампания показала большой потенциал независимых левых групп даже в существующих тяжелых политических условиях.

На федеральном уровне итоги выборов тоже оказались очень важными — они показали серьезный рост недовольства, который в основном был выражен массовым голосованием за КПРФ. Я бы не сводил этот успех КПРФ на выборах исключительно к тому, что фактически за эту партию призывал голосовать штаб Навального — ведь коммунисты получили высокий процент и в тех регионах, где рекомендации "Умного голосования" не имеют какого-то решающего значения: это Хабаровский край, Республика Коми, Ульяновская область и многие другие регионы.

Что касается “Умного голосования”, оно сыграло свою роль в особенности в крупных городах. Например, в Москве КПРФ получила какой-то феноменальный результат, который никогда не получала за всю свою последнюю историю. Но в масштабах страны голосование за эту партию стало возможностью выразить протест в том числе тех групп населения, которые раньше лояльно себя проявляли в политике.

Третье важное для меня событие — это ситуация вокруг Московской высшей школы социально-экономических наук, где я преподаю (в ноябре ректор Шанинки Сергей Зуев был арестован по обвинению в уголовном деле — прим. ред.). Я не любитель обсуждать разные версии — почему это произошло, кто за этим стоит, но я очень переживаю за Зуева, за Кристину Крючкову, тоже сотрудницу Шанинки. Мне кажется, что то, что с ними происходит — это ужасно, особенно когда ты на все это смотришь изнутри коллектива университета.

Но я вижу, что со стороны преподавателей и студентов существует очень сильное чувство солидарности, взаимной поддержки и верности тем ценностям, на которых Шанинка основана, и это внушает также и положительные чувства, несмотря на ее неясную институциональную судьбу.

В целом, это был тяжелый год — политическая атмосфера в стране стремительно ухудшалась. С другой стороны, постоянно присутствовало чувство, что все-таки мы живем в крайне разнообразном, неоднородном обществе, где нет никакого молчаливого согласия и единомыслия. И несмотря на то, что реальное настроение общества пока практически никак, за исключением сентябрьского голосования, себя не проявляет, все равно есть основания предполагать, что оно себя проявит в ближайшем будущем.

"Большинству людей все равно, что будет с Саакашвили"

Сопико Джапаридзе, соучредитель Центра солидарности (Грузия)

С октября Грузия и вся моя лента новостей были поглощены одной проблемой: спасением бывшего президента Михаила Саакашвили, который живет ради скандала. Я не знаю другой страны, где такое могло бы произойти: вы тайком возвращаетесь в страну после отказа от гражданства, затем вас арестовывают, а перед выборами вы начинаете голодовку, заявляя избирателям, что если они не проголосуют за вас, то самое худшее случится либо с вами, либо с ними.

Но вот парадокс: большинству людей все равно, что будет с Саакашвили, если только они не сторонники его политической партии “Единое национальное движение”, хоть и насущные социально-экономические проблемы, которые волнуют грузин, не вызывают такого же рода протестов.

Прямо сейчас наш центр помогает координировать движение грузинских медсестер: мы собираем подписи персонала в поддержку прожиточного минимума. Я спросила одну медсестру, подпишет ли она нашу петицию – и она, узнав, что петиция не за Саакашвили, отказалась.

Когда в Грузии нарушаются права элит, на улицы выходят бедные, богатые, активизируется международное сообщество. Но когда речь идет об обычных людях, никому нет до этого дела. Единственное, что в этом году разорвало этот порочный круг – это кампания протеста против строительства плотины гидроэлектростанции в западной Грузии, при этом само движение оказалось довольно консервативным.

И в этом контексте мне кажется, что в Грузии наступает худший период. Культурные и религиозные консерваторы – часто со своими странными теориями заговора – начинают объединяться и укрепляться. Многие изрядно устали от либеральных политических сил — и правящей партии “Грузинская мечта”, и от Саакашвили. А театральность Саакашвили еще больше подтолкнула людей к консерваторам, учитывая, что "Грузинская мечта" сейчас переживает своего рода кризис идентичности. Если решение “Роу против Уэйда” будет пересмотрено в США, это, вероятно, послужит катализатором дальнейших политических действий здесь.

В чем я настроена позитивно, так это в том, что появляются новые лидеры. У нас также есть кампания по организации работников соцзащиты: они не получали повышения в течение 13 лет! Зарабатывали всего 80 долларов в месяц. Один из наиболее активных членов этой кампании – это работающая мать троих детей, живущая за пределами Тбилиси, которая к тому же заботится о своих пожилых родителях. Сегодня она совсем другой человек, в отличие от себя трехлетней давности, когда мы только начинали. Как только соцработники включились в борьбу, они осознали свою силу – и это прекрасно.

"Рост стал привилегией исключительно правящего класса"

Дмитрий Мазоренко, редактор издания Vlast.kz (Казахстан)

Для Казахстана 2021 год стал годом празднования 30-летия независимости. Вот уже треть века мы переходим от советского режима к своего рода "периферийному капитализму". В этом году переходный период усугубился неравенством.

В этот второй год COVID-19 мы стали свидетелями реальных экономических последствий пандемии. Мы зафиксировали высокую инфляцию, такую же, как и в остальном мире, наряду с восстановлением роста ВВП. Тем не менее рост оказался характерным скорее для сектора природных ресурсов, а меры по противодействию инфляции были краткосрочными. Во второй половине года правительство объявило, что минимальная заработная плата будет повышена с января 2022 года. Это явно стало реакцией на предсказуемую тяжелую социально-экономическую ситуацию, которую правительство не смогло решить заранее.

Рост стал привилегией исключительно правящего класса Казахстана. Официальный список миллиардеров страны увеличился с четырех до семи всего за один год, и это только те, чье богатство не находится в тени.

Опыт пандемии ясно показал, что представления об экономическом росте и процветании людей разошлись: богатые становятся все богаче, а некоторые крупнейшие предприятия стремятся выйти завоевывать рынки в соседние страны. Это тенденция, которая распространена во всем мире. Монетарные меры по борьбе с неравенством не смогли охватить население в целом. В то время как сектор недвижимости и люкса сейчас переживают бум, сектор розничной торговли и услуг находится в очередном кризисе. Люди не могут платить за аренду или за медицинские услуги. Настоящая трагедия заключается в том, что система общественного здравоохранения не может заботиться о здоровье людей, поэтому они вынуждены пользоваться услугами частной медицины.

В особенно тяжелом положении оказались люди, работающие на периферии. Безработица менее заметна в крупных городах, но она поразила отдаленные районы на севере и юге страны. В этом году процент внутренней миграции растет до допандемических максимумов. По мере того, как частично занятые мигрируют с периферии в города Казахстана, образованные профессионалы, живущие в городах, все чаще предпочитают покидать страну. В том числе многие мои знакомые и друзья уезжают за границу в поисках возможностей, которые они не смогли найти здесь.

В течение последнего года мы наблюдали аномальный рост числа забастовок и протестов трудящихся. Большинство этих акций носят локальный характер и даже не попадают в новости, поэтому мы знаем лишь о небольшой части протестов. Ситуация становится все более напряженной. И правительство показало, что у него нет решения, нет социальной политики, которая могла бы это исправить.

Всякий раз, когда возникает кризис, авторитарное правительство Казахстана указывает на глобальные процессы и на причины, находящиеся вне его контроля. Тем не менее решения в этой стране принимались одной семьей в течение последних 30 лет. Мы не можем обратиться к правительству с просьбой представлять нас или выслушать нас.

В начале года, после парламентских выборов, массовые протесты были подавлены. Даже если это голосование происходило не так грязно, как в 2019 году, когда бывший президент Нурсултан Назарбаев ушел в отставку, мы не ждем ничего нового от этого правительства.

Правящая партия перед голосованием даже призвала к проведению внутренних праймериз, привлекая новые лица. Но мы все равно столкнулись с выборами, в которых эта партия получила сверхбольшинство, поэтому сегодня наблюдаем продолжение прежней логики дефицита и распределения ресурсов небольшой правящей группе, которая выигрывает от системы, выстроенной, чтобы поддержать интересы элиты, а не большинства.

"До сих пор непонятно, что на самом деле означает разблокирование Южного Кавказа"

Кнар Худоян, журналистка (Армения)

В прошлом году я отслеживала переговоры по поводу новой региональной инфраструктуры, которая соединит Армению и Азербайджан после войны в Нагорном Карабахе 2020 года. Этот процесс часто называют “разблокированием” – с 1990-х годов многие железные и автомобильные дороги советской эпохи, соединяющие две страны, были закрыты из-за войны.

Первая совместная встреча в рамках новых мирных переговоров состоялась в январе 2021 года – всего через несколько недель после подписания соглашения о прекращении огня. В то время как общественные ожидания от этих встреч – скорее технических – были минимальными, я хотела посмотреть, какие основные траектории будут развиваться впоследствии: какие дороги будут открыты, кто будет их владельцем, и как конкретно они будут работать? Я была убеждена, что инфраструктура не имеет неотъемлемого пользования, и все дело будет заключаться в том, о каких видах использования мы сами договоримся. Я рассматривала официальные переговоры как возможность открыто обсудить, принесет ли новое строительство более свободную торговлю, экономический либерализм, перспективы экспорта, свободное передвижение людей – и приведет ли все это в итоге к миру?

К сожалению, пока правительство заявило только об открытии сообщения для грузовых перевозок. Так, недавно министр экономики спрогнозировал, что благодаря новым транспортным коммуникациям ВВП страны вырастет на 30%.

За последний год "неизвестных" в этом процессе стало больше, чем "известных". ЕС заявил о своей готовности поддержать грузовые перевозки по железной дороге между Арменией и Азербайджаном. Но, за исключением нескольких утечек и прогнозов международных аналитических центров, армянские СМИ почти не затрагивают эту тему. Правительство держит эти переговоры в полной тайне, оправдывая это необходимостью сохранить сильную позицию Армении за столом переговоров и не дать оппозиции возможность манипулировать процессом в своих целях. В результате армянская общественность не знает даже имен задействованных в процессе экспертов и отраслей, в которых они работают. Получается, что голосование за правительство Пашиняна в июне де-факто стало одобрением любого решения, которое он может принять в одиночку относительно разблокирования.

Такое ощущение, что армянская сторона затягивает эти переговоры, всячески откладывая их. Азербайджан же пытается ускорить их, в том числе силой. Но я задаюсь вопросом, а не переоценивает ли Армения свою важность? В прошлом мы уже наблюдали, как можно создать трубопроводную сеть, которая идет в обход Армении – трубопровод Баку – Тбилиси – Джейхан. А теперь Азербайджан объявил, что готов построить иранский трубопровод в Европу через свою территорию.

Возможно, именно риторика правительства Армении говорит нам о том, что в итоге произойдет с разблокированием: власти рассматривают это прежде всего как способ транспортировки товаров с меньшими издержками, но при этом игнорируют право людей на свободное передвижение, что очень печально. Эти инфраструктурные проблемы требуют активного и открытого обсуждения, которое мы пока не видели.